Поскольку Питу был весьма сострадателен к невеждам, он пояснил:
– Мочажка – это небольшая лужица, в лесу их тут штук тридцать. Вокруг них устанавливают ловушки, намазанные клеем, птицы прилетают туда попить, ни о чем, глупые, не догадываются и ловятся.
– На что?
– На клей.
– А-а, – протянула тетя Анжелика, – теперь понятно. Но кто тебе дал деньги?
– Деньги? – удивился Питу, у которого, как легко можно понять, никогда в жизни не было ни денье. – Вы спрашиваете, кто мне дал деньги?
– Да.
– Никто.
– А на что ты в таком случае купил клей?
– Я сам его сделал.
– А ловушки?
– Тоже.
– Значит, эти птички…
– Да, тетечка?
– Они тебе достались даром?
– Мне нужно было только наклониться и взять их.
– А часто можно ходить на мочажку?
– Да хоть каждый день.
– Это хорошо.
– Только это нельзя.
– Что нельзя?
– Ходить каждый день.
– Почему?
– Потому что это погубит.
– Что погубит?
– Да мочажку. Понимаете, тетя Анжелика, вот эти птицы, они уже пойманы…
– Ну да.
– И там их больше нет.
– Верно, – согласилась тетя.
Впервые после появления племянника в своем доме тетя Анжелика признала его правоту, и это, пусть непроизвольное, признание обрадовало Анжа Питу.
– Но в тот день, когда нельзя пойти на одну мочажку, можно пойти на другую. А когда нельзя ловить птиц, можно ловить еще кого-нибудь.
– Кого?
– Ну, хотя бы кроликов.
– Кроликов?
– Да. Мясо их едят, а шкурки можно продавать. Одна шкурка стоит два су.
Тетя Анжелика с восхищением смотрела на племянника: она даже не подозревала, что он такой великий экономист. Он буквально вырос в ее глазах.
– Но кроличьи шкурки продавать буду я?
– Конечно, – отвечал Питу. – Моя мама Мадлен тоже продавала их.
В его детском мозгу никогда не возникала мысль, что он может предъявить на свою добычу иные права, кроме участия в ее съедении.
– И когда ты пойдешь ловить кроликов? – поинтересовалась тетя Анжелика.
– Когда у меня будут силки, – отвечал Питу.
– Так сделай их.
Питу замотал головой.
– Но ведь ты сделал клей и ловушки для птиц.
– Клей и ловушки я умею делать, а медную проволоку – нет. Ее надо покупать в лавке.
– И дорого она обойдется?
– Если у меня будет четыре су, – отвечал Питу, посчитав на пальцах, – я сделаю две дюжины силков.
– И сколько же кроликов ты сможешь поймать в эти две дюжины силков?
– Это как повезет, – четыре, пять, шесть, а потом силки служат долго, до тех пор, пока их не найдет лесник.
– Вот тебе четыре су, – сказала тетя Анжелика, – ступай купи у господина Данбрена медной проволоки и завтра отправляйся на охоту за кроликами.
– Завтра я их поставлю, – пояснил Питу, – и только послезавтра утром, если что-нибудь попадется, принесу кроликов.
– Ну хорошо, ступай.
Медная проволока в городе оказалась дешевле, чем в деревне, так как арамонские торговцы сами делали закупки товаров в Виллер-Котре. За две дюжины силков Питу заплатил три су. Одно су он возвратил тетке.
Столь неожиданная честность прямо-таки растрогала старую деву. На миг она даже заколебалась, не оставить ли племяннику это неистраченное су. Но, к несчастью для Питу, кто-то расплющил эту монетку молотком, и в темноте она могла бы сойти за два су. М-ль Анжелика решила, что грех отказываться от монеты, которая может принести сто процентов барыша, и опустила ее в карман.
Питу заметил колебания тетки, но не удосужился их проанализировать. Ему и в голову не могло прийти, что его тетя Анжелика способна подарить ему су.
Он принялся за изготовление силков.
Утром он попросил у м-ль Анжелики мешок.
– Зачем тебе? – осведомилась старая дева.
– Нужно, – кратко ответил Питу. Он был полон таинственности.
Мадемуазель Анжелика выдала ему требуемый мешок, положив туда кусок хлеба с сыром, который должен был послужить племяннику, уходящему спозаранку на Волчьи вересковища, завтраком и обедом.
Сама же м-ль Анжелика начала день с того, что ощипала дюжину малиновок, каковых предназначила себе на завтрак и обед. Двух дроздов она отнесла аббату Фортье, а четырех оставшихся продала трактирщику, хозяину «Золотого шара», который заплатил ей по три су за штуку и пообещал в дальнейшем брать по такой же цене столько дроздов, сколько она принесет.
Тетушка Анжелика возвратилась домой, исполненная ликования. Поистине с появлением Питу на ее дом снизошла небесная благодать.
«Да, – думала она, поедая малиновок, которые оказались жирными, как садовые овсянки, и нежными, как лесные жаворонки, – правильно говорят, что ни одно доброе дело никогда не останется без награды».
Вечером вернулся Анж, притащив восхитительно набитый мешок. На сей раз тетя Анжелика караулила его не за дверью, а на пороге, и встречен мальчик был не затрещиной, а гримасой, которая могла бы с натяжкой сойти за улыбку.
– А вот и я! – объявил Питу, входя в дом с уверенностью, свидетельствующей, что совесть его чиста и день он провел не зря.
– Ты и мешок! – поправила тетя Анжелика.
– Да, я и мешок, – согласился Питу.
– И что же у тебя в нем? – с любопытством поинтересовалась тетя Анжелика, протягивая к нему руки.
– Буковые орешки[26], – сообщил Питу.
– Буковые орешки?
– Ну, конечно. Вы же понимаете, тетя Анжелика, что если бы папаша Ла Женес, лесник на Волчьих вересковищах, увидел, как я без мешка брожу по его участку, то задал бы мне вопрос: «Что ты тут делаешь, побродяжка?» Не говоря уж о том, что он заподозрил бы меня. А вот если бы он задал вопрос, что я тут делаю, увидев меня с мешком, я ответил бы: «Собираю буковые орешки. Это что, запрещено?» – «Нет». – «А если не запрещено, так чего вы ко мне цепляетесь?» Так что у папаши Ла Женеса не было бы никакого права приставать ко мне.
– Выходит, бездельник, ты весь день собирал буковые орешки, вместо того чтобы ставить силки! – возмутилась тетя Анжелика, запутавшаяся в хитростях племянника и решившая, что кроликов ей теперь не видать.
– Вовсе нет, собирая орешки, я ставил силки, и лесник все время видел, что я занят своим делом.
– И он тебе ничего не сказал?
– Нет, сказал: «Передай поклон своей тете Питу». Он вроде славный человек, этот папаша Ла Женес.
– Ну, а как же кролики? – осведомилась тетя Анжелика, которую ничто не могло сбить с главной мысли.
– Кролики? Луна восходит в полночь, а в час я пойду погляжу, не попалось ли что.
– Куда пойдешь?
– В лес.
– Как! В час ночи ты пойдешь в лес?
– Ну да.
– И не боишься?
– А чего бояться?
От храбрости Питу тетя Анжелика пришла в восторг, сравнимый разве с изумлением от его рассуждений.
Действительно, Питу, как всякое дитя природы, не имел даже представления о тех надуманных опасностях, которые так пугают городских детей.
В полночь он вышел из дому и проследовал вдоль кладбищенской ограды, ни разу даже не взглянув на нее. Невинный ребенок, даже в мыслях никогда не оскорбивший ни бога, ни людей, он боялся мертвых ничуть не больше, чем живых.
Он опасался одного-единственного человека, и этим человеком был папаша Ла Женес; поэтому из предосторожности Питу сделал крюк и прошел мимо его дома. Окна и ставни в нем были закрыты, свет погашен, однако Питу, чтобы убедиться, что лесник дома, а не на участке, залаял по-собачьи, причем проделал он это с таким совершенством, что Ронфло, такса папаши Ла Женеса, поддалась на обман, залилась лаем и, приникнув носом к щели под дверью, принялась жадно втягивать воздух.
С этой минуты Питу был спокоен. Ежели Ронфло дома, то, значит, и папаша Ла Женес тоже. Ронфло и лесник были неразлучны; стоило увидеть одного, и можно было быть уверенным, что сейчас же появится и вторая.
Убедившись в безопасности, Питу прямиком направился на Волчьи вересковища. Силки были поставлены не зря: в двух из них Питу нашел задохнувшихся кроликов.
Питу сунул их в карман куртки, которая поначалу была ему длинновата, а по истечении года станет коротковатой, и возвратился к тетушке.
Старая дева уже легла, но жадность не давала ей заснуть; подобно Перетте[27], она подсчитывала, сколько могут дать ей четыре кроличьих шкурки в неделю, и эти расчеты завели ее так далеко, что она просто не в силах была сомкнуть глаза и потому прямо-таки с нервической дрожью спросила у вернувшегося племянника, что он принес.
– Двух кроликов. Я не виноват, тетя Анжелика, что не принес больше: похоже, кролики папаши Ла Женеса очень хитры.
Но добыча и без того превзошла все надежды старой девы: трепеща от радости, она взяла бедных зверьков, тщательно осмотрела их шкурки, убедилась, что они не повреждены, и заперла их в кладовой, которая никогда, пока за снабжение не взялся Анж Питу, не хранила в себе подобной провизии.
После этого тетя Анжелика ласково велела Анжу ложиться спать, что тот, утомясь за день, тут же и исполнил, не попросив даже поужинать, чем дополнительно порадовал тетушку.
Через день Питу повторил поход в лес, и на сей раз ему повезло больше. Он принес трех кроликов.
Два из них отправились в трактир «Золотой шар», а третий – в церковный дом. Тетя Анжелика была весьма внимательна к аббату Фортье, который при случае рекомендовал ее своим милосердным прихожанам.
Так все продолжалось месяца четыре. Тетя Анжелика была в восторге, а Питу находил свое положение вполне терпимым. Да и то сказать, он, хоть и лишившись осенявшей его материнской любви, продолжал и в Виллер-Котре вести почти такую же жизнь, что в Арамоне. Но одно неожиданное событие, которого, в сущности, следовало ожидать, разбило тетушкин горшок с молоком и прекратило лесные походы племянника.
От доктора Жильбера из Нью-Йорка пришло письмо. Ступив на землю Америки, наш философ-путешественник не забыл про своего маленького протеже. Он написал мэтру Ниге, чтобы узнать, следуют ли его инструкциям, а ежели нет, предложил потребовать исполнения условий договора, либо в случае отказа расторгнуть его.
Положение сложилось тяжелое. На карту была поставлена репутация нотариуса, поэтому он с письмом доктора явился к м-ль Питу и ультимативно предложил исполнить данное обещание.
Отступать было некуда, всякие ссылки на слабость здоровья мальчика опровергались его внешним видом. Питу был длинный и тонкий, однако ведь и деревья в лесу длинные и тонкие, но это не мешает им превосходно чувствовать себя.
Мадемуазель Питу попросила неделю, чтобы мысленно настроиться на выбор ремесла для своего племянника.
Питу впал в такую же унылость, что и его тетка. Свое нынешнее положение он считал наилучшим и никаких перемен не желал.
Всю эту неделю не было и речи ни о мочажках, ни о браконьерстве; впрочем, уже настала зима, а зимой птицы могут утолять жажду где угодно, и к тому же пошел снег; по снегу же Питу не осмеливался ставить силки. Дело в том, что на снегу остаются следы, а у Питу были такие лапищи, что по их отпечаткам папаша Ла Женес в один миг догадался бы, какой коварный вор опустошает его участок.
За эту неделю старая дева вновь выпустила когти. Тетя Анжелика стала снова такой, какой ее узнал с самого начала Питу и которая нагнала на него столько страха: ведь только корысть, извечный движитель всей ее жизни, принудила старую лицемерку притворяться, будто у нее бархатные лапки.
Чем ближе подходил срок, тем ужаснее становилось настроение старой девы. На пятый день Питу уже пламенно желал, чтобы тетка немедля выбрала какое-нибудь ремесло; ему было все равно какое, лишь бы перестать быть козлом отпущения, лишь бы старая святоша не срывала на нем злость.
И вдруг в ее воспаленном, возбужденном мозгу блеснула прекрасная мысль. И эта мысль мгновенно вернула ей покой, которого она не имела уже шесть дней.
А состояла эта мысль в том, чтобы упросить аббата Фортье принять бедняжку Питу без всякой платы к себе в школу, а кроме того, добыть для него стипендию в семинарии, установленную его светлостью герцогом Орлеанским. При таком исходе учение не стоило бы ни гроша м-ль Анжелике, а г-н Фортье, не говоря уж о том, что старая ханжа в течение полугода снабжала его дроздами и кроликами, просто обязан был что-то сделать для племянника той, кто сдает внаем стулья у него в церкви.
Так оно и случилось. Анж был принят аббатом Фортье без всякой мзды. Этот аббат был славный человек, совершенно бескорыстный, щедро раздававший свои знания нищим духом, а свои деньги просто нищим; он был неуступчив лишь в одном-единственном пункте: солецизмы выводили его из себя, а от варваризмов он впадал в ярость. Тут для него не существовало ни друга, ни врага, ни бедного, ни богатого, ни ученика своекоштного, ни ученика бесплатного, и за эти провинности он карал с римской беспринципностью и лакедемонским стоицизмом, а так как рука у него была сильная, то карал он крепко. Это обстоятельство было известно родителям, и им предстояло выбирать: вручать или не вручать своих чад попечениям аббата Фортье, поскольку, вручив, они их полностью отдавали в его власть; на все материнские ходатайства аббат отвечал девизом, который велел выгравировать на ручках указки и плетки: «Кто крепко любит, тот крепко наказывает».
Анж Питу по рекомендации своей тетушки был принят в школу аббата Фортье. Старая ханжа, страшно гордая найденным выходом, который оказался куда менее радостным для Анжа, так как ставил конец его вольготной, независимой жизни, явилась к г-ну Ниге и объявила, что не только исполнила, но и превзошла пожелания доктора Жильбера. В самом деле тот потребовал, чтобы Анжу Питу дали приличную профессию, а она сделала стократ больше, так как дает ему приличное образование. А главное, где она дает ему образование? В том самом пансионе, где получил оное Себастьен Жильбер, за что доктор платил пятьдесят ливров.
На самом деле Анж получал образование даром, но никакой необходимости сообщать об этом доктору Жильберу не было, а буде это стало бы ему известно, то только лишний раз подтвердило бы беспристрастность и бескорыстие аббата Фортье. Подобно своему небесному владыке аббат раскрывал объятия со словами: «Пустите детей ко мне»[28]. Только вот, раскрывая отеческие объятия, он в одной руке держал учебник латыни, а в другой пучок розог, и ежели к Иисусу дети приходили в слезах, а уходили утешенные, то с аббатом все было наоборот: бедные дети шли к нему со страхом, а уходили плачущими.
Новый школяр явился в класс со старым сундучком под мышкой, чернильницей из рога в руке и тремя огрызками перьев за ухом. Сундучок должен был заменить, насколько это возможно, пюпитр. Чернильницу Анжу подарил бакалейщик, а огрызки перьев м-ль Анжелика прибрала у мэтра Ниге, когда делала ему визит.
Анж Питу был принят с той братской нежностью, которая зарождается в детстве и упрочивается во взрослом возрасте, то есть ошикан. Весь класс принялся насмехаться над ним. При этом два школяра были оставлены после уроков из-за его желтых волос, а два других из-за его великолепных колен, о которых мы уже имели возможность упомянуть. Один из этих двоих сказал, что ноги Питу похожи на колодезную веревку, на которой завязан узел. Шутка имела успех, обошла по кругу весь стол, возбудила всеобщую веселость и, как следствие, раздражение аббата Фортье.
В конечном итоге, выходя в полдень, то есть после четырех часов занятий из класса, Питу, который не сказал никому ни слова и вообще ничем иным не занимался, кроме как зевал за своим сундучком, уже имел шестерых врагов, тем более ожесточенных, что ни одному из них он ничего худого не сделал. Над печкой, которая в классе представляла алтарь отечества, эта шестерка принесла торжественную клятву – кто вырвать у Питу его желтые космы, кто поставить под его синими глазами не менее синие фонари, кто выпрямить его кривые ноги.
Питу не имел ни малейшего представления об этих враждебных приготовлениях. Выходя, он спросил у соседа, почему шестеро их товарищей остаются в классе, когда все уходят.