— Ученая, видать, ведёма, — отзывались слушатели. А она, известно, хуже прирожденной. В одномсходились все — так просто Васин удар ведьме не пройдет: лежит, поди, теперь где-нибудь на печи иколдовским зельем ногу парит.
А на следующее утро все в Вологде узнали: у пономаря церкви Николы издохла корова. И сделалосьтакое лихо как раз в ночь на тридцатое июля, на Силантия-Святого, когда — и младеню известно —ведьмы сосут у коров молоко, и коровы после того тотчас издыхают.
Вдруг на третий день к поздней вечерне прибежали честные старицы, Авдотья да Аграфена, и,клянясь страшными клятвами, поведали: встретили они за рекой, возле леса, хромую ведьмуСоломонидку, вдову Демки Анкудинова. И та как зыркнула на них ужасными своими глазищами — обмерличестные старицы и, творя молитву, насилу добежали до города.
И тогда добрые христиане города Вологды, собравшись, как по сполоху, у собора, двинулись зареку, дабы ведьмино злое гнездо испепелить, а бесовку с ее разноглазым отродьем побить досмерти.
Много народу отправилось к избе ведьмы, но, чем дальше уходили они от собора, становилось ихвсе меньше и меньше. Иные не дошли и до Вознесенских ворот, иные разбрелись по посаду, добраяполовина не добрела и до кладбища.
Пономарь, у которого подохла корова, возле собора шумевший громче всех, исчез по дорогеневедомо куда. А как прошли еще с версту — осталось верных людей десятка три.
И когда, стащив с сарая сено, обложили им угодные богу люди дом, то уже тогда многиезасомневались: «А ладно ли делаем?» Но когда загорелась изба, а следом за нею и сарай, всепоняли: назад пути нет. И, разбредаясь по двое да по трое, оглядывались со страхом в сердце,наблюдая, как тихо, будто во сне, горят дом и сарай и в синее небо двумя черными высокимиполосами подымается дым…
Беглецы быстро прошли Земляничную поляну, взобрались на Кривой холм и с вершиныего увидели над краем леса медленно плывущий дым. Соломонида, охнув, заплакала в голос. Тимоша иКостя враз, не сговариваясь, бросились к самой высокой сосне и наперегонки полезли к верхушке.Они увидели, как между избой и сараем ползают муравьями маленькие фигурки, как неистово пляшетжелтый огонь — стремительный, жадный, — как медленно расползаются по тропам свершившие свое делобожьи люди.
Страшно было глядеть на пожар, но какая-то сила удерживала мальчиков на дереве. Соломонидазвала их, они не слезали вниз, пока не сник огонь, не пополз в стороны, прижимаясь к траве иоставляя на земле черные круги. Только когда все кончилось, мальчики слезли с дерева и молчапошли в чащу. Там, на небольшом островке на Лешачьем болоте, опасном, всеми избегаемом месте —кому любо ходить по лешачьей вотчине? — стоял им одним известный замшелый, вросший в землюсруб.
Увидев крышу сруба, Соломонида впервые за всю дорогу слабо улыбнулась:
— Недаром говорится: «На что отец, коли сам — молодец». Как это вы, вьюноши, избенку-топриглядели?
Сруб этот Тимоша и Костя нашли три года назад. Был он для них не простоубежищем, а кладезем сокровенного, ибо, как говаривал про все секретное отец Варнава, «великабыла тайна сия». Сруб был стар, черен и настолько закопался в землю, что даже им, невеликим еще,пришлось наклониться, чтобы войти внутрь, — так сильно осела дверь, а единственное оконце, тожевровень с землей, закрыто было травой, поднимавшейся до самой крыши.
Войдя первый раз внутрь, мальчики увидели врытый в земляной пол дощатый стол, две скамьи,треснувшую печь, в углу, под иконами старого письма, темную от времени долбленую колоду.Заглянули в колоду — там ворох тряпья, а под ним — человечьи кости.
Как выскочили за дверь — того ни один из них не помнил. Однако, отдышавшись от страха, вошлиснова и, стоя у двери, внимательно все оглядели.
Под иконами деиисусного чина — Спаситель в центре, по бокам Богоматерь и Иоанн Предтеча, накраях архангелы Михаил и Гавриил — висела на тоненькой серебряной цепочке лампадка. Наприступочке печи стояла медная ступа с пестом, треснувшие глиняные горшки, ржавый железный ковш.В углу притулились две рассохшиеся деревянные кади. На столе стояла медная чернильница, кованыйпоставец для лучины. Под одной из лавок лежали заступ и железная лопата.
Затаив дыхание, мальчики подкрались к гробу и, сдвинув вконец истлевшие от времени тряпки,увидели у самого края домовины длинный, изукрашенный серебром посох, а на костях груди — золотойнаперсный крест с красными и зелеными камнями.
Достав из колоды крест и посох, мальчики положили их на стол, вытащили из-под лавки лопату изаступ и пошли вон — копать для неведомого былого хозяина сруба могилу.
Похоронив в земле колоду с костями, мальчики спрятали посох и крест под печкой, чисто убралисруб, сметя паутину, выкинув сор и мышиный помет. Расстелив на печи и разбросав по полу духмяныетравы, они ушли, поклявшись перед иконами никому никогда не рассказывать о найденном ими срубе.
Сюда-то и привезли они хворую Соломониду. И остались мать с сыном ожидатьвозвращения Кости, который отправился в город выведать, что и как.
Вечером, засветив в поставце лучину, Тимоша достал из-под печи крест и посох и показал матери.Он сказал ей, что все это лежало в срубе на печи, а о найденном скелете не проронил ни слова, нежелая пугать больную.
Соломонида с любопытством смотрела на странные вещи. Не без страха взяла в руки крест,повернула его перед огнем, и Тимоша увидел то, чего при свете дня не заметили ни он, ни Костя: постояку креста снизу вверх шла надпись: «Раб божий князь Иван Шуйский-Плетень».
Глава вторая
ВЛАДЫКА ВАРЛААМ
Вологодский архиепископ Варлаам узнал о содеянном юродами и божедомами, как толькоони вернулись в город. Крут был владыка и более всего ревновал, когда кто-либо нарушал его,архипастырскую, власть. Воеводы и наместники менялись в Вологде каждые три-четыре года, а он,владыка, правил своею епархией уже семнадцать лет. И не то было главное, что носил он санархиепископа, выше которого в России было лишь несколько митрополитов и патриарх, а то, что былон и умен, и удачлив, и на патриаршем дворе вхож в любую дверь. Говаривали, что при надобностимог он тотчас же повидаться и с самим государем Михаилом Федоровичем.
И когда узнал Варлаам, что нищая братия учинила такое самовольство и дотла спалила избушкустрелецкой вдовицы Анкудиновой, то не медля повелел привести божедомов к себе, на владычный двор.А когда калеки и странницы уселись на землю у крыльца, Варлаам долго не выходил из палат и, дажекогда пошел дождь, оставался в покоях. Однако виноватых и из-под дождя выпускать со двора невелел.
Владыка ходил по спаленной палате и вспоминал нечто давнее, лежащее где-то надне души…
Годов восемь тому неизвестно от чего заболели у него глаза: опухли веки, слезы мешали читать иписать, больно было глядеть на свет. Никто не смог помочь владыке, даже оказавшийся нечаянно вВологде аглицкий лекарь Джон Лервик. И тут келейник его, старец Геронтий, привел ко владыкестрелецкую вдову Соломониду, коя слыла изрядной умелицей, знавшей целительную силу кореньев,трав, листьев, камней и извести.
Вдовица внимательно оглядела глаза больного — покрасневшие и загноившиеся — и велела пробытьбезотлучно две недели в темном покое, по три раза в день промывая глаза коричневым травянымнастоем. На третий день Варлааму стало лучше, еще через десять дней болезнь прошла совсем.Варлаам хотел было выйти из темной комнаты вон, но решил прежде спросить о том лекарку.
Он вспомнил, как молодая, красивая вдова, войдя во тьму спаленной палаты, остановилась упорога, не то боясь споткнуться о что-нибудь, не то робея владыки. Варлаам взял Соломониду заруку — трепетную, горячую — и подвел к занавешенному холстиной окну. Откинув край занавеси,Соломонида повернула лицо больного к свету, и он почувствовал, как жаром обдало его всего, будтоот рук вдовицы да от больших черных глаз пахнуло на него зноем.
Увидев в двух аршинах от себя прекрасное, зардевшееся от смущения лицо молодой женщины,Варлаам почувствовал, что и она испытывает нечто подобное. И Соломонида, хотя и должна былаглядеть в глаза Варлааму — за тем ведь шла к нему, — отвела взор, опустила вниз голову,проговорила еле слышно: «Повремени, владыко, батюшко, еще четыре дни. Побудь еще во тьме тоевремя». Варлаам, уловив в словах лекарки, как ему показалось, некий сокровенный смысл, спросилосипшим от волнения голосом: «А через четыре дня придешь?» И она ответила: «Не знаю».
Через четыре дня она не пришла. Задетый за живое, архиепископ послал лекарке рубль денег и насловах передал благословение.
Того случая Варлаам не забыл. Вспоминая, испытывал и досаду — за то, что вдова более не пришлак нему, и благодарность — за то, что излечила его.
Когда владыка узнал, что с Соломонидой и ее сыном приключилась беда, то сразу же велелкелейнику своему Геронтию согнать своевольных божедомов к крыльцу владычных палат.
Братия, сидя под дождем на голой земле, до костей промокла, изрядно замерзла, аоголодав,вконец приуныла.
Лишь близко к вечеру, когда убогие начали в голос плакать и причитать, Варлаам вышел к ним накрыльцо.
Стоя под дощатым навесом, он долго молчал, тяжело глядя на плачущих, копошащихся в грязибожедомов. Потом спросил тихо:
— Мирянам или же пастырям ведать дано, что есть колдовство?
— Пастырям! Пастырям! — закричали юроды. — Пастыри на то нам, убогим, от господа дадены, чтобынас, неразумных, наставлять!
И, сообразив, что за сим должно последовать, божьи люди поползли в стороны, оставив сидетьнасупротив владыки заводчиков и начальных людей сей смуты — Васю Железную Клюку и двухзлосчастных странниц.
Варлаам, возвысив голос, сказал:
— А ежели вам ни богом, ни царем не дано судить, как же вы посмели пожечь у сирой вдовицы дом?Как посмели на такое воровство пойти и столь неистовый разбой учинить?
— Видение было, батюшко, милостивец, видение! — запричитали странницы, указуя на Васю.
— А отколе ведомо вам, скудные умом, что было юроду от господа видение? — спросил Варлаамгрозно. — А не было ли то бесовским наваждением, а? И не от господа, но от диавола?
— Охти нам, несчастным! Наваждение! Истинно наваждение! — схватившись руками за головы,раскачиваясь, запричитали старухи.
— А теперь, — жестко произнес Варлаам, — слушайте, что я скажу. Завтра же поутру все, ктострелецкой вдовицы Соломонидки избу палил, новую избу и строения ставить начнете. А пока то делоне кончите, ни на одну паперть пущать никого из вас не велю. А станете убожеством и бедностьюотговариваться — велю воеводе всех вас в тюрьму метнуть да, в колодки забив, водить по базару,пока Соломонидке на избу денег не насобираете. А чтоб вами безвинно обиженная вдовица смальчонкой не скиталась меж двор, вы мне Соломонидку беспременно завтра же сыщите. И пока избу ейне сладите, пусть она у меня на подворье с сынишкой своим поживет.
— Где же, милостивец, нам, убогим, ту женку отыскать? — застонали божедомы.
— Знали, как воровать, знайте и как ответ держать! — совсем уже грозно произнес владыка и,повернувшись резко, ушел в палаты.
Серым рваным комом выкатилась нищая братия со двора и стала промеж себя судитьда рядить, как бы без особого для себя ущерба выполнить наказ владыки. Вася Железная Клюка —дурак, дурак, а сообразил: со всех, кто избу палил, поровну деньги собрать, а так как было ихдесятка три, то, ежели по гривне с каждого взять, будет три рубля. А за три рубля плотникивологодские не только избу с сараем — церковь сладят. Хотя после этого долго еще многие стенали:«Отколе же такие деньжищи взять, гривенник-то?» — каждый хорошо знал: поищи юроды у себя вкушаках да в кисах, не только гривенник — червонец найдут. Что же касается второго наказа владыки— немедля отыскать Тимошку с Соломонидой, — то сразу же нашлись люди, сообразившие, что найти ихможет либо учитель Тимошки, либо товарищ его — Костка, конюхов сын.
Поручив Васе Клюке собирать деньги и отправив двух главных виновниц, Авдотью да Аграфену, кКосте и отцу Варнаве, нищие расползлись по своим норам, проклиная Васю, странниц, собственноесвое скудоумие и — тихо, с бережением — непреклонного вологодского архипастыря.
На другой день Вася Клюка спозаранку двинулся в обход нищей братии. Когда он появился увладычного собора, там сидели только те нищие, которые в поход на анкудиновский двор не ходили, апотому Васе ничего должны отнюдь не были. Вася, беспомощно оглядевшись, заплакал.
— Сколь верст до ведьминого двора? — вдруг спросил Васю безрукий стрелец Кузьма.
Вася перестал плакать. Разведя руками, сказал:
— Кто ж их ведает? Может, три версты, а может, четыре.
— Так ты теперь десять раз по четыре версты обежишь, покуда три рубля соберешь, — сказалКузьма и захохотал. И вся нищая братия вслед за Кузьмой захохотала обидно.
И начались для Васи великие муки: божедомы попрятались кто куда, забившись в самые темныещели, будто тараканы в мороз. Как только Вася кого-нибудь из них отыскивал, то припертый к стенкесоучастник вначале клялся страшными клятвами, божился и плакал что нет у него за душой даже имедной полушки, а вслед за тем начинал на Васю кричать, грозиться, выталкивать из конуры вон,обвиняя его во всем случившемся, и, наконец, давал Клюке копейку или две, а не десять, как былоуговорено. А некие — наглые — давали лишь полушку.
Обойдя весь город, Вася посчитал собранные в кушаке деньги и снова заплакал.
Промучившись три ночи, Вася, добавив к собранным деньгам собственную полтину, пошел кплотницкому старосте Авдею торговаться насчет постройки избы и сарая. Всеконечно лукавя, Васяпредложил Авдею рубль.
— За рубль ты, убогий человек, сам избу ставь, — ответил жадный Авдей и отвернул морду всторону, показывая, что разговор окончен.
После долгих Васиных мольб Авдей согласился выполнить работу за два рубля с полтиною, и Вася,добавив еще шесть кровных алтын, вконец огорченный, ушел прочь.
Со старухами же, получившими наказ отыскать Соломониду с Тимошей, вышло так: отец Варнава,когда пришла к нему на кладбище странница Аграфена да стала выпытывать, куда подевались Тимошка сматерью, не ответил ничего, только засопел сильно и, взяв старуху за ворот ветхого шушуна, изсторожки своей выбил вон.
Аграфена упала в пыль и ужаснулась столь неуемной ярости слуги божьего, но, побежав, явственнослышала, как Варнава кричал, что если еще хотя одного божедома увидит возле своей церкви —прибьет посохом. И для пущей убедительности вслед старухе посохом помахал.
А ее товарка Авдотья долго отиралась возле владычных конюшен, пока, наконец, не увидела Костю.Подошедши к нему близко, странница поклонилась в пояс и сказала, что сам владыка послал ее,смиренную, проведать о том, где теперь скрывается известная ему Соломонида Анкудинова с сыном.
— А пошто владыке занадобились Соломонида с Тимошкой? — недобрым голосом спросил Костя.
— Хочет он, милостивец наш, Соломониду, убогую вдовицу, и сынка ее у себя приютить, пока егоже, милостивца, соизволением не поставят им божедомы новую избу, — тихо, ласково прошелестеластаруха.
Костя, представив, как хромые, слепые, горбатые и безрукие нищие строят избу, захохотал. Астаруха, не поняв, отчего это только что злой, сумрачный вьюнош вдруг так развеселился, сначалаиспугалась, а потом слабым голосом стала подхихикивать, стыдливо прикрывая беззубый рот концомчерного головного платка.
— Ладно, бабка, ежели узнаю, где безвинные люди от вас, лиходеев, хоронятся, то слова твоипередам.