Глава третья
ЗМЕИНЫЙ УКУС
Через два дня Костя знакомыми тропинками пошел к Тимоше.
Шел он босиком, подходя к болоту, закатал порты выше колен и явился перед Анкудиновыми, какнекий еллинский черт, по имени Сатир, коего видели они с Тимошей в одной из книг у отцаВарнавы.
Узнав, что произошло в городе, Соломонида наотрез отказалась идти в Вологду.
— Никогда мне в той Вологде счастья не было, не будет и сейчас, а вы идите, — сказала она и,поджав губы, упрямо замолчала.
Тимошу и Костю пустили на владычный двор не враз. Сначала привратник долго расспрашивал их —кто такие, по какому делу идут в палаты, потом ушел и, вернувшись, Тимошу впустил, а Косте велелждать за воротами.
Тимоша поднялся на высокое крыльцо, через просторные, высокие сени вошел в низкую теснуюгоренку домоправителя. Геронтий стоял у высокой конторки резного дерева и писал. Конторкапоказалась Тимоше необычайно красивой. Множество дверок ее были собраны из разных кусков дерева —желтых, коричневых, серых. На лицевой стороне конторки — по углам — были искусно вырезаны двадрева, отягощенные диковинными плодами. Под одним древом стоял нагой муж — прародитель Адам — и,стыдливо склонив голову, глядел в сторону. Под другим древом стояла — нагая же — прародительницарода человеческого Ева и глядела вверх, на ветвь, кою обвил громадный змей, явившийся ей радисоблазна и погибели.
Геронтий, отложив перо в сторону, строго взглянул на мальчика. Тимоша увидел суровое лицосовсем уже старого человека. Длинные седые волосы и длинная же седая борода делали его похожим напраотца Ноя, коего видел Тимоша в Ветхом завете у учителя своего Варнавы. Одет Геронтий был вхолщовый подрясник, из-под коего виднелись мужицкие лапти. Как только Геронтий поднял голову,Тимоша враз перевел глаза со змея на образ Спасителя и, перекрестясь, низко поклонилсядомоправителю.
— Чей будешь? — неприветливо спросил Геронтий.
— Тимофей Анкудинов, Демьянов сын, — ответил Тимоша, подумав, что, наверное, домоправитель итак знает, кто он таков.
— Грамоте обучен?
— Чтению, письму и цифири обучен отцом Варнавой, — ответил мальчик.
«То добро, — подумал Геронтий. — Варнава к чтению прилежен, не бражник и не лентяй».
— Пойдешь в пищики? — спросил он Тимошу.
Тимофей враз представил, как будет он, согнувшись, сидеть за столом в душной, пропахшей воскомгорнице домоправителя и без конца писать всякие бумаги. Тут же встали перед его глазами — ночное,костер, звезды над головой, ветер с реки, плещущиеся под берегом щуки, и, придав голосу своемукротость, сказал Тимоша тихо:
— Не столь изрядно грамотен я, господине, чтоб возле твоей милости в пищиках пребывать. Пустименя, господине, на конюшенный двор, больно я до коней охоч. Стану там любую работу работать,лишь бы мне при конях быть.
Геронтий подумал: «Впрямь, однако, будет лучше, если малец сначала поработает при конюшне.Как, не зная, в дом человека пускать? А там верные люди за ним присмотрят, все как естьперескажут, и, если окажется прилежен да честен, отчего тогда и в дом не взять?» Решив, что этотрезон выскажет он и Варлааму, если тот станет говорить, что надобно брать мальца в дом, сказал:
— Ну, ин быть по-твоему. Есть-пить будешь с конюхами и псарями, а жалованья тебе кладу в месяцполтора алтына. Иди с богом к Евдокиму да скажи, что я велел взять тебя к нему в работу.
Евдоким — отец Кости — определил Тимофея к табунку жеребят, где уже работал иКостя.
Четыре с половиной копейки в месяц, которые пообещал Геронтий Тимофею, нужно было отрабатыватьчестно. Однако не работа удручала Тимошу. Он сразу же заметил — и немало тому удивился, — чтоЕвдоким, который до самого последнего дня относился к нему лучше, чем к родному сыну, вразпеременился. Теперь для него что служащие при конюшне холопы, что новый подпасок были почтиедины. Костю он и дома, и на конюшне часто под горячую руку бивал, а теперь и на Тимофея пару раззамахивался, придираясь по мелочам, и не порядка ради, а чтобы показать сопливцу данную емувласть. Тимофей же, увидев такую в Евдокиме перемену, старался реже попадаться ему на глаза идело свое делал исправно.
Через две недели после того, как начал Тимофей свою службу на конюшне, артель плотниковпоставила в монастырской слободке сарай, баню и избу, а Соломонида по этому случаю пригласилагостей.
За новым столом, на новых лавках уселись отец Варнава, Евдоким с женой, Соломонида да Тимоша сКостей.
В тот день Соломонида, низко поклонившись, впервые налила сыну и его товарищу хмельного зелья,потому как стал сын добытчиком, определился к делу и перед приглашенными надлежало ему выглядетьхозяином: другого мужика в доме не было, а известно, что без хозяина и дом сирота.
Вино Тимоше не понравилось: было оно горькое, пахло прокисшим суслом и так ударило в голову,что в глазах поплыл туман, а в ушах — звон. Однако через некоторое время туман пропал, звон утих,а все тело приобрело какую-то легкость, будто собрался он взлететь. Сидящие за столом показалисьстоль милыми сердцу, что каждого, даже слезливую Костину мать, захотелось расцеловать, а крометого, появилось чувство, что вот он, Тимофей Анкудинов, Демьянов сын, и силен, и умен, и собоюхорош.
Разговор за столом шел обо всем: о ценах на базаре, о нынешнем добром лете, что и тепло дает визобилии, и дождями не оставляет, о том, как служится Тимоше у владыки, о многом прочем, чтослучилось в Вологде. Только о пожаре, что учинили божедомы, никто не сказал ни слова — зачемдурными воспоминаниями праздник портить?
Разошлись гости засветло — не пьяные, не трезвые, поблагодарив напоследок хозяйку захлеб-соль.
Тимофей же лег на лавку и крепко заснул. А утром было ему так тяжело и скверно, как сроду небывало: болела голова, тошнота подступала к горлу, во рту было столь пакостно, что и слов неподобрать. И не хотелось даже пальцем пошевелить, не то что на конюшню идти. Мать заметила всеэто, но ничего не сказала; дала испить квасу да сухую хлебную корку изрядно натерла хреном.Мерзкий вкус во рту хрен с квасом вроде бы и перебили, но ненадолго.
Встретившись на конюшенном дворе с другом, Тимофей узнал, что и Костя чувствует себя не лучше.В первый раз за все время оставили они стойла нечищеными: и у того и у другого вилы валились изрук, а хотелось только одного — скорее ускакать на речку и залечь в тени, под кустом, по очередикупая жеребят. Так они и сделали: подперли дверь жеребятника колом и уехали на речку. А приехав,загнали коней в воду и завалились под куст. Солнце еще не припекало, от реки тянуло прохладой,когда вдруг один из жеребят заржал так жалобно да пугливо, будто малое дитя заплакало. От крикаэтого Тимофей проснулся, а Костя продолжал спать, приоткрыв рот и широко раскинув руки. Тимофейувидел, как все жеребята враз бросились из реки вон, а один, по кличке Игрунок, тот, что заржалжалостно, подпрыгивал, будто ему перебили ногу. Жеребята, сбившись у самой воды тесной кучкой, сострахом косились на воду. А хромой жеребенок выскочил на ближний лужок и, низко опустив голову,стал что-то искать в траве.
Тимоша разбудил Костю и рассказал ему о случившемся.
— Сом, должно, — пробормотал плохо соображавший Костя. — Сам знаешь, какие в реке сомыводятся. Иной не то что жеребенка — коня с ног сшибет.
Однако вскоре жеребенок упал в траву и тихо лежал, подогнув левую переднюю ногу. Мальчики,присев возле него, стали ласкать Игрунка, а он вздрагивал испуганно, жалостно, и в глазах у негостояли слезы. И тут Костя заметил, что согнутая нога начала прямо на глазах быстро опухать ичерез какой-нибудь час стала в два раза толще правой.
— Змея! — воскликнул Костя. — Его укусила водяная змея! Гони табун домой, а я поведуИгрунка!
И мальчики, с трудом подняв жеребенка на ноги, лаская его и уговаривая, повели на конюшню.
Когда они загнали табун во двор, то увидели в дверях жеребятника домоправителя Геронтия,самого владыку и не знавшего, куда девать глаза, Евдокима.
— Явились, голуби, — прошипел Евдоким и так двинул сына по уху, что тот упал, но, мгновенновскочив, по-заячьи порскнул за конюшню.
— Стойла не чищены, а вы купаться! — заорал Евдоким и вслед за тем влепил затрещину Тимоше.
Его никто ни разу не бил: мать была к нему постоянно добра, сверстникам же своим он никогдаспуску не давал и из самых жестоких драк выходил победителем, потому что если вступал в драку, тоничего не видел и не помнил, знал только, что надо бить, бить и бить, пока противник не упадетили не побежит.
И на этот раз с Тимошей произошло то же самое: от обиды — не от удара — поплыли у него передглазами огненные круги, и, не помня себя, он наотмашь ударил Евдокима. Ражему конюху удар Тимошибыл все равно что комариный укус медведю. Однако то, что весь этот срам видел сам владыка идомоправитель, вконец разозлило Евдокима. Схватив Тимошку за шиворот, он крикнул псарям:
— А ну-ка накормите щенка березовой кашей, да погуще!
И псари тотчас же поволокли Тимофея в съезжую избу драть розгами. Он кричал, плакал от злостии обиды, изворачивался, как уж, но что он мог поделать с двумя дюжими мужиками?
А в то время как его драли розгами, спустив штаны, бросив на черную от засохшей крови колоду исев верхом, Варлаам заметил, что один из жеребят хромает, и сразу же определил, что Игрункаукусила змея. Опухоль уже поднялась выше колена и подбиралась к груди.
— Вели позвать Соломонидку, — приказал владыка Геронтию. — Да пусть сразу скажут зачем. Чтоббыла тут не мешкая со всем, чем надобно целить от змеиного укуса.
Соломонида пришла немедля. Она велела нагреть воды, и те же псари, которые только что дралиТимошу, быстро растопили печь и поставили на огонь медный котел. Соломонида бросила в водукакую-то траву и, присев возле лежащего на земле жеребенка, ловким, быстрым движением взрезаланожом кожу, пустив кровь. Затем она обмакнула в густой зеленоватый отвар чистую холстину изапеленала в нее опухшую ногу.
Евдоким, псари, Геронтий и сам владыка хмуро, но с интересом следили за всем, что делалаловкая лекарка.
Только сын ее не видел этого — он сидел в темной съезжей избе, забившись в угол, и плакал. Онклял Евдокима, холопов-псарей, клял владыку и Геронтия за то, что ни один из них и пальцем непошевелил, чтоб спасти его от позора и боли. Наплакавшись, он стал думать: «А ведь когда Евдокимударил меня, он еще не знал, что Игрунка укусила змея. Если б знал, вдвое или втрое всыпали бымне холопы. А ну как сдохнет Игрунок, что тогда будет?» И аж сердце у него сжалось от жалости истраха, а в груди похолодело.
До самого вечера сидел он в съезжей, стыдясь показаться на глаза людям и матери. Вечером,пробравшись к жеребятнику, он крадучись вошел внутрь. Пахло вялыми травами, конским потом, прелойот мочи и навоза соломой. Жеребята сопели, тихо пофыркивали, терлись боками о стенки загонов.Тимоша нашел Игрунка и встал возле него на колени. Игрунок лежал на боку, подогнув ногу, иопасливо косился на мальчика круглым коричневым глазом. Тимоша нежно гладил жеребенка по шее, покрупу, когда вдруг услышал, как тихо скрипнула дверь. На пол лег желтый кружок света. «Евдоким,должно», — подумал Тимоша и затаил дыхание, не желая видеть обидчика. Круг света между темприближался. Некто медленно и грузно шагал прямо к Игрунку в стойло. Тимофей глянул и обомлел: вчерной рясе, простоволосый, шел по конюшне владыка.
Увидев мальчика, он поглядел в глаза ему и тихо произнес:
— Отодвинь-ко солому в сторону — светильник поставлю.
Легко коснувшись пальцами больной ноги жеребенка, владыка ласково потрепал Игрунка по холке испросил:
— Как это он на змею-то наткнулся? А то тебя и товарища твоего так скоро в разные стороныунесло, что и узнать было не у кого.
— Купали мы их, а в реке змея, — буркнул Тимоша.
— Глядеть надо было лучше, затем и к коням приставлены. Змею в воде завсегда видно, — ответилВарлаам.
Тимоша промолчал.
— Горд ты очень и горяч, — после недолгого молчания проговорил владыка. — А ведь сказано:«Смирение паче гордости». Много ли гордецов вокруг себя видел?
— А то хорошо ли, владыко, что одне холопы кругом? — вопросом на вопрос ответил Тимоша.
— Где же это ты однех холопов узрел? Али и я холоп? — спросил Варлаам.
— Так ты таков на весь наш край один. Ты да еще, может, государев воевода, а опричь вас двоих— все холопы.
— И попа, и дворяне, и сотники, и люди купецкого звания — все холопы?
— А кто другому кланяется — тот и холоп. Тебе да воеводе всяк кланяется, всяк шапку ломит даруку целует, али то не холопство?
— Так ведь и я патриарху руку целую и государю в пояс кланяюсь, нешто и я холоп?
— Перед ними, выходит, и ты, — тихо проговорил Тимоша и от страха сжался: всяк ли год слышалподобное владыка? И от кого?
Архиепископ поднял с пола светильник и близко поднес его к лицу мальчика. Сощурившись, ондолго глядел в глаза ему, а Тимоша, замерев, стоял перед Варлаамом на коленях как деревянный.Однако ж взгляда не отводил.
— Сколь годов тебе, Тимофей? — спросил Варлаам, и мальчик удивился, услышав от владыки своеимя.
— Тринадцатый пошел.
— Пошто не захотел к Геронтию в пищики идти?
— Волю люблю, коней люблю, оттого и не пошел.
— Зачем же грамоте учился?
— Сперва мать велела, а потом и сам я заимел к грамоте великую охоту. А нешто грамотупроходят, чтоб волю на неволю менять? — вдруг спросил Тимоша, и Варлаам, вздохнув, сказал:
— А был бы у Геронтия в пищиках, глядишь, и не был бы сегодня бит.
Последние слова показались Тимоше ох какими обидными!
— А я от тебя, владыка, уйду! — вдруг крикнул он. — Не смогу я с псарями, что били меня, заодин стол сести.
— Куда ж пойдешь, Тимофей? Где ж это не бьют вашего брата? Али есть такая земля Офир? — тихоспросил архиепископ, отведя взор на огонь свечи. — Нет такой страны, Тимофей.
— А я найду. Не может того статься, чтоб такой страны не было. Я вольный человек, мне кругомдорога чиста, — снова с обидой и запальчивостью выкрикнул Тимоша. — На Дон пойду али на Волгу, кказакам пристану, нешто пропаду?
— То детские слова, Тимофей. Пять раз повяжут тебя, покуда до Дону добежишь. Как докажешь, чтоты вольный человек, стрелецкий сын? И вместо казаков угодишь ты в холопы али в тюремныесидельцы. — Владыка встал и голосом властным проговорил недовольно: — Возьми фонарь, казак, дапосвети мне, покуда я до палат дойду.
Молча перешли они двор, и лишь у самого крыльца Варлаам обернулся и произнес:
— Что ж, Тимофей, испытай судьбу, а надумаешь ко мне вернуться — ворота открыты. — Иблагословил: — Иди с богом.
К лесной избушке Тимоша подошел засветло. Открыл дверь и увидел: лежит на лавкепарень, а у парня под глазом синяк величиной с медный рубль. «Костя!» — ахнул Тимоша и,подкравшись неслышно, над самым ухом Кости хлопнул в ладоши, как из пистоли выстрелил.
Костя вскочил, ошалело замотал головой, замахал руками, не понимая, где он и что с ним.
Тимоша от смеха сел на пол, утирая рукавом слезы. Беда вроде бы кончилась. Жизнь шла дальше.
До самого полудня проговорили Тимоша с Костей о том, как им быть дальше. Тимоша твердо решил —к владыке Варлааму не возвращаться, но и на Дон не бежать, а пойти к стародавнему отцовуприятелю, стрелецкому сотнику Луке Дементьеву, и попросить замолвить слово перед воеводой княземСумбуловым, чтобы взял его князь в службу. Друзья договорились, что Тимоша пойдет домой к Косте искажет Евдокиму, что ежели он, Евдоким, даст верное слово, что сына своего не прибьет, то тогдаКостя в дом вернется, если же слова не даст или, пообещав, нарушит, то Костя из дому сбежит иболее никогда не вернется.