<tab>Выбрал трикотажное платье чёрного цвета с красным ромбом на груди. Оно не обтягивающее, а шаловливо-трапецией, да и вырез на горловине приличный, без глубинных взглядов. Скинул с себя пиджак, галстук, рубашку и поверх майки напялил платье. Н-да… Груди не хватает, тем более тут для неё есть место. Похрен! Я же не для соблазнения это надеваю! Снимаю брюки и вытягиваю с полки те самые колготки телесного цвета. Гадство, они пахнут женским телом и духами… Наверное, духами. Божена полнее меня, поэтому колготки должны налезть. Волосы на икрах завернулись ошалевшими вихрями. Красота…
<tab>Как и ожидалось, на подоконнике нашёл парики: медно-рыжий кудрявый, чёрный с блёстками, белый с короткими волосами. Померил рыжий. Смешно. Обнаружил на трюмо тональный крем, выровнял тон кожи так, чтобы было видно то, что накрашен, и чтобы скрыть мужскую возможную колючесть. Намазал губы розовым цветом. Противно, как будто измазался в конфете и не можешь её слизать. Самое сложное — ресницы: заехал в глаз и измазал кожу под веком, пришлось стирать пальцем и покрывать защитным слоем тоналки. Не красавица, конечно… Брови выдают неженский подход к внешности. Подбиваю погуще чёлку на лоб. Пшикаю обильно на шею сладкими духами из увесистого кубического флакона с золотистой «шапкой».
<tab>Самое сложное — обувь. То, что нашёл, на три размера меньше моего, при всём желании не напялю.
<tab>— Марек, покажи, какая есть у тебя обувь! — кричу я на весь коридор и, не дожидаясь его появления, начинаю открывать-закрывать какие-то шкафы… Мальчишка в конце концов вышел из комнаты и, абсолютно не удивившись моему виду, направился мимо меня к низкому шкафчику у входной двери. Открыл его. Там и стояла его обувь. Чёрт, ничего не подходило! Кроссовки, ботинки, туфли, ещё ботинки, сланцы для душа, сандалии. Из глубины вытащил серебристые дутыши. Слава современному унисексу! Размер меньше моего, но меньше всего на одну цифру. Втиснул ноги. Как-нибудь дойду до нужной квартиры, а там постараюсь снять!
<tab>Тут же на вешалке обнаружил плащ, а на штанге с колец свисали разноцветные платки и шарфы. Вот и прикрою своё вопиющее безгрудие. Я выбрал широкий шарф тонкой шерсти — ярко-красный, градиентно переходящий в бурый. Обмотал небрежным хомутом шею, спрятав кадык, спустил тёмные концы на грудь. Порядок! Из зеркала на меня смотрела рыжая блядь, только растерянный взгляд выдавал неблядские намерения. Рядом с зеркалом стоял Марек, он уставился на мои руки. Да, ладони широкие, пальцы короткие и без маникюра. Но тут уж ничего не поделаешь! Не подкрасишь и не пострижёшь. Однако фотореализма не требуется, лишь бы проникнуть в ту квартиру под видом тётки и взглянуть на Еву. Разведка-то не долговременная!
<tab>— Марек, я попробую выяснить, что там происходит. А ты следи — я буду чувствовать себя увереннее, зная, что ты у окна. И ещё, было бы неплохо, если бы ты, как только я окажусь в квартире, выбрал момент и позвонил этому Тимофею по телефону. Ничего не нужно говорить, просто позвони, чтобы он отвлёкся. Помолчи в трубку, как ты это умеешь… Но если не сможешь, то… не сможешь, я пойму.
<tab>Я вытащил из своей куртки телефон и понял, что у плаща нет удобного кармана. Чёрт! Куда женщины кладут гаджеты или кошельки? Точно! Нужна женская сумочка! Вспомнил, что в одном из шкафов видел сумку странной круглой формы с меховыми висюльками-кисточками и нелепой пряжкой. Нашёл этот странный артефакт, кинул туда телефон. Решительно прошёл на кухню и вытащил из ящика кухонный нож. Я же не собираюсь им пользоваться! Но всё-таки возьму его с собой. Чтобы сумка не выглядела сплющенной, засунул туда целлофановый ком пакета. Для реализма взял и какие-то бумаги в файле, что лежали на кухонном столе. Они по-деловому выглядывали из сумки. Вот они какие — социальные работники!
<tab>То, что Марек был рядом, придавало решимости. Даже перед аутистом, который неизвестно что думает обо мне, не хотелось выглядеть откровенным балаболом, не способным к действию.
<tab>— Я пошёл, — и мой голос выдал петуха. Ответа от Марека не дождался и поковылял на улицу. Во дворе никого: у пенсионерок тихий час, у работного люда разгар рабочего дня. Я чувствовал только присутствие мальчишки и даже мерещилось, что он шепчет вслед:
<tab>— Будь осторожен… Будь осторожен…
<tab>За дверью квартиры №45 было тихо. Я позвонил. От птичьих звуков в тихой квартире стало ещё тише. Но ведь я знаю, что и Тимофей и Ева там! Нажимаю на кнопку звонка ещё раз… И ещё. Неужели он просто не откроет?
<tab>— Гражданин Шатихин, — стучу и стараюсь сделать свой голос тоньше. Получается бездарно. — К вам из социальной службы района. Мы знаем, что здесь живёт инвалид. Нам нужно поставить вас на учёт! Откройте!
<tab>Оп! Шум внутренней двери, изменяется глазок. Видимо, Лжетимофей изучает меня через линзу.
<tab>— Что за служба? — раздался мужской недовольный голос.
<tab>— Районный отдел социальной защиты. Я к вам приходила уже, но вас не было дома. Неужели не интересуетесь помощью? Почему сами не пришли?
<tab>— Нам не нужна ничья помощь! Мы вообще уезжаем!
<tab>— Как уезжаете? Откройте дверь, пожалуйста! Мне нужно, чтобы вы официальный отказ написали. Непонятно, почему вы меня здесь держите?
<tab>Мой экспромт и тот факт, что я был на площадке один, возымели успех. Лязгнул засов, и дверь отворилась. Главное — решимость! Во мне вдруг такая энергия образовалась, такая наглость попёрла! Не давая рассмотреть себя, делаю шаг прямо в открывшего и даже упираюсь в его плечо ладонью, отодвигая. Тимофей отступил, и я оказался в небольшом коридоре, в котором стояла в углу одинокая облезая тумбочка. На ней коробка, запечатанная скотчем. В квартире пахло лекарствами.
<tab>— Что же вы до сих пор не поставили на учёт… э-э-э… свою жену? Соседи сказали, что это ваша жена! — громко и несколько истерично начал я наступление. — Какая у неё группа инвалидности? Покажите документы! И что значит «вы уезжаете»?
<tab>— Тише, — злобно зашипел мужчина, — жена спит.
<tab>— Я не сплю! — раздалось из комнаты, моё сердце начало ухать.
<tab>— Вот видите! Разбудили-таки! Что вам нужно?
<tab>— Как что? Работа у меня такая — социальная защита, от муниципалитета вам положена дотация, мы должны приписать врача, да и просто знать всё о человеке с инвалидностью. Мало ли что приключается! Вы и сами должны знать, что нужно к нам обращаться!
<tab>— Мы здесь были временно, поэтому не стали вставать на учёт, — Тимофей защищался! Хоть и делал это с ненавистью, но, очевидно, мой напор его сбил с толку. Он даже отступил на шаг, но в комнату всё равно не впускал.
<tab>— Это вы за себя так можете решить! А помощь вовсе и не вам полагается, а инвалиду! Так она вам жена?
<tab>— Мы живём в гражданском браке!
<tab>— Значит, на вас оформлен патронаж? Или как?
<tab>— Так! Женщина, мы уезжаем сегодня, поэтому ваш визит бессмысленен!
<tab>— Куда же вы уезжаете? Мы можем связаться, вас там встретят?
<tab>— Ничего не нужно! — мужчина закипал и начал наступать на меня в расчёте выдавить меня вон. — И вообще, с чего вдруг вы к нам пришли? Откуда узнали мою фамилию?
<tab>— Так из РОВД пришла информация! — я смело делаю шаг в его сторону. Упоминание правоохранительных органов возымело действие: Тимофей отступил. — К ним поступил сигнал от ваших соседей, подключился участковый, они и к нам с претензией! Почему, дескать, не помогаете семье?
<tab>— От соседей? — он прищурился и сжал губы. — В общем, отчитайтесь, что на вашем участке инвалиды съехали!
<tab>— Мне нужен ваш письменный отказ от социального сопровождения!
<tab>— Что за чушь?
<tab>— Ну, знаете ли, не я эту чушь выдумываю! Пройдёмте в комнату. Мне нужно, чтобы ваша гражданская жена подписала документы.
<tab>— Нет! Она невменяема! Она не может ничего подписывать! Давайте уже свои бумажки, я всё подпишу! И уходите, нам нужно собираться!
<tab>— Невменяема? У вас есть решение суда? Так, значит, вы опекун? Так тогда тем более это ваша обязанность встать на учёт! Как же так? — Мне удалось приблизиться к большой комнате ещё на шаг. Правда, я заметил, что ноздри у Лжетимофея гневно раздуваются, нужно быть осторожнее: если я переусердствую, то он просто выкинет меня вон или… или не выкинет, оставит здесь, навсегда. — Ладно! Мы поступим так: оформим бумаги — отказ от социальной опеки — задним числом, и езжайте себе подобру-поздорову! Несите паспорта!
<tab>— У меня паспорта в машине! — мгновенно отреагировал Тимофей и даже оскалился.
<tab>— Милый! — раздался сиплый голос из спальни. — Кто там? Зачем паспорта? Мой паспорт здесь, в тумбочке!
<tab> «Милый» дёрнулся, его лицо исказила гримаса раздражения.
<tab>— Хорошо, пройдите на кухню, сейчас принесу её паспорт, — процедил он.
<tab>— Может, вы познакомите меня с женой? Как её зовут?
<tab>— Нет! У неё аллергия на запах духов, а от вас… Проходите туда! — И он уступил мне проход на кухню. Пришлось идти. Но как только Тимофей развернулся и отправился к Еве, я запрыгнул в большую комнату — к знакомому уже дивану, который оказался при ближайшем «знакомстве» ещё более древним, с проплешинами обивки и выпирающими пружинами. Тимофей среагировал мгновенно:
<tab>— Куда-а-а? — зарычал он и буквально приготовился меня вылавливать, расшиперил ручищи, выпятил челюсть.
<tab>— Ух ты! Какая собачка! — я выдал максимум женского наива и фальшивой тяги к пушистым глазастым игрушкам. Сел на корточки и стал наглаживать на самом деле жуткую пародию на собаку. — Она похожа на японскую породу акито-ина! Сла-а-авная такая! Вы знаете, у меня у знакомых была такая — добрейшая, улыбчивая! Её звали Анеко, но вполне откликалась на «Аньку»… Смешная была…
<tab>— Я вам сказал на кухню идти! — рассвирепел Тимофей, он даже попытался схватить меня за шкирку. Но я был ловчее, увернулся, поднялся и глядя в его страшные глаза спокойно сказал:
<tab>— Что же вы, мужчина, не держите себя в руках? На кухню так на кухню! Не съем я вашу жену! И много вы платите за это жильё? — критически оглядел я знакомую комнату. Здесь она виделась другой. Совсем маленькой, с засаленными обоями и ржавыми батареями. А на стене, что напротив двери в спальню, — зеркало. Из окна Марека его было не видно. Я скользнул взглядом и в окно. Напротив тёмный проём со знакомыми пёстрыми шторами и тюлем. Марек там, я уверен. И его не видно. Вот бы он позвонил сейчас, отвлёк… Но я не верил в то, что мой ученик способен на такой подвиг. — Если бы приехав в Челябинск, вы обратились сразу к нам, то не пришлось бы жить в такой халупе! — продолжал я нести ахинею, — вам бы выделили социальное жильё, помогли бы! А какое старое и примитивное инвалидное кресло! Неужели нисколько не жаль вашу жену? Как её зовут?
<tab>— Всё! Моё терпение закончилось, — зарычал он, — либо вы сейчас уходите, либо…
<tab>Я не успел узнать, что там следует после «либо», так как из спальни вдруг звонким голосом продекламировали:
<tab>— Нас одолевают те печали, о которых серый дождь бубнил,
<tab>О которых глупо мы молчали всю дорогу долгую без сил.
<tab>Нас одолевают те обиды, что таятся в сердце глубоко,
<tab>Что в стаканах на глазок разлиты, не дают нам видеть далеко.
<tab>Но бывают дни, как искупление всей тоски, всей стылой немоты,
<tab>В них и боль, и смех, и преступление до спасения, до прощения, до черты.
<tab>Мы оба — я и Тимофей — заткнулись. Он от неожиданности, очевидно стихами его не баловали. Он нахмурился и вопросительно уставился на меня. Это, наверное, потому, что у меня на лице не просто удивление. Я не знаю, что у меня на лице. Я только ощущаю ледяной кол, что по горлу к желудку вбит этими корявыми стишками, одного самодовольного, не знавшего жизни пиита. Я метнул взгляд на зеркало, смог увидеть только часть кровати с полосатым бельём и голые ноги с узкими ступнями. Тимофей вновь загородил мне обзор на зеркало. Надо справиться с эмоциями, надо не выдать себя, надо бежать за полицией…
<tab>— Ваша жена читает стихи? Как мило, — вымученно улыбнулся я; подозреваю, улыбка не получилась. В лёгких всё тряслось то ли от ярости, то ли от страха, то ли от радости…
<tab>— Да… — медленно сказал Тимофей. — С ней бывает… — как будто читать стихи — это заскок высшей пробы.
<tab>— Это она сама пишет? — я медленно собираю себя, но это трудно, трудно дышать и трудно удержать себя от неосторожного движения, может надо незаметно вытащить нож и нанести ему удар прямо в шею — туда, куда он сам колол своих жертв. Слышу себя как в банке: — Что же вы скрывали? Девушка-инвалид, пишет прекрасные стихи, мы бы напечатали, был бы резонанс!
<tab>— Она не пишет стихов! Это не её. Вам плохо? — Тимофей наклонился ко мне и брезгливо рассматривал лицо.
<tab>— У вас ужасно пахнет лекарствами! Что-то мне стало нехорошо! — я ослабил намотанный шарф, растёр шею, так как мне действительно нехорошо. А нужно избрать правильную тактику. Если я сейчас кинусь на спасение, то он меня прирежет как петуха, и я никому не помогу. Нужно не очень быстро, чтобы было не подозрительно, уйти и привести сюда полицейских. Надо позвонить Карасику, он поможет. Это будет правильно… — Пойдёмте уже на кухню и налейте мне воды.
<tab>Тимофей не торопился. Он закусил нижнюю губу, а когда я было двинулся в коридор, замычал и схватил меня за волосы. Вернее, за парик… Шапка рыжих кудрей осталась у него в руках. И нет, я не успею вырваться из квартиры! Успеваю только уродской бляхой на круглой сумке залепить убийце по голове. Он с рыком хватает меня за шею, швыряет об стену, бьёт в челюсть… блядь, как больно! В живот! Толкает на пол, пытаюсь встать, получаю ногой в бок! Монстр хватает меня за волосы, тащит наверх, разворачивает лицом к зеркалу, но не успеваю рассмотреть там себя. Удар в нос — и я лечу… «до спасения, до прощения, до черты».
<i><tab>Сильно пахнет кровью. Сначала я вижу Аньку, собака лежит на боку, оскаленная морда задрана, и белый подшёрсток окрашен в ярко-красный цвет. Захотелось закрыть собаке глаза. Перешагиваю через убитого любимца и семьи, и гостей, в комнате ещё страшнее. Сергей Модестович в домашней пижаме тоже лежит на боку, уткнувшись в лужу тёмной крови. Рядом валяется стул. Плед с дивана сдёрнут, подушка лежит рядом с головой Настасьи Петровны. В какое-то мгновение даже показалось, что она прилегла спать, а «подушка убежала». Но я знаю, что я сейчас обойду её и увижу зияющую рану, открытый рот и стеклянные глаза. Я это уже видел. И вроде не надо идти, но я иду, чтобы увидеть смерть в лицо… Но вдруг Настасья Петровна пошевелилась. Я застыл на месте. Женщина медленно села, тяжело встала и повернулась ко мне. Открытый рот, стеклянные глаза, зияющая рана, которую она пытается закрыть рукой, и по руке течёт кровь.
<tab>— Михаил, найдите Женьку. Ведь он вам доверяет, он читал мне ваши стихи. Особенно это: «Нас одолевают те печали…» Найдите его, он так хотел участвовать в конкурсе «Золотое пёрышко»…
<tab>— Я найду, — пытаюсь ответить я, но страшно болит челюсть. — А вам надо лечь…
<tab>— Не могу спать, пока вы не найдёте.
<tab>— А я нашёл.
<tab>И Настасья Петровна стала устраиваться на полу, положив голову на подушку и блаженно улыбнувшись…</i>
<tab>— Кто это? Говори мне! — Из бессознательного меня вырывают злобные слова. Ужасно холодно, дышу ртом, болят зубы. Руки сковывает железное кольцо. Но я лежу на постели. Полосатая простыня. Надо мной повис чёрный мужчина с близко посаженными глазами. Его губы шевелятся, изгибаясь неправильно, не синхронно со звуком.