– В бой идти… женихами!
И, развернув коня, бешеным аллюром умчался в туман. Догонять ушедшие вперёд спешенные кубанские сотни.
Он нагнал кубанцев у подъёма на первый хребет невысоких, но крутых Зелёных гор. Казаки шли осторожно, широкой разреженной цепью, выслав вперёд пластунов. Об этом и доложил генералу командир кубанцев полковник Кухаренко.
– Пока туман, сопротивления не ожидаю, – добавил он. – А вам лошадку свою оставить придётся, Михаил Дмитриевич. Мы, кубанцы, шума не любим.
Скобелев спешился, отдал жеребца коноводу и пошёл рядом с Кухаренко впереди жидкой казачьей цепи. Полковник был куда старше и куда опытнее своего генерала: кряжистый, седой, с сабельным шрамом на щеке.
– Вот так бы и до Плевны дойти, – сказал Михаил Дмитриевич, не вытерпев молчания.
– Гутарить не будем, а Бог даст – может, и дойдём, – проворчал Кухаренко.
Генерал послушно примолк. Казаки уже втянулись в заросли, затерялись, и Скобелев скорее чувствовал, чем слышал хруст веток да каменные осыпи под осторожными шагами.
– А пушки где? – вдруг вспомнил он. – Я же тебе батарею придал. На кинжалы надеешься?
– Пушки потом подойдут, – пояснил Кухаренко. – На руках через два хребта на третий их только по карте протащить можно, а в натуре жила лопнет.
– Что-то черкесов не видно, – сказал генерал, чтобы переменить неприятный разговор. – Отвели их, что ли?
– На тот свет, – усмехнулся полковник. – Я ещё затемно сюда Прищепу с пластунами направил.
В таких делах Кухаренко разбирался куда лучше, и Михаил Дмитриевич промолчал. Он не обижался, когда его тыкали носом в его же упущения, а старательно запоминал, в чем именно допустил промах. Он учился жадно, с благодарностью воспринимая уроки от всех, будь то опытнейший генерал или последний рядовой.
Без единого выстрела авангард миновал два хребта Зелёных гор и достиг третьего. Туман чуть поредел, кое-где просвечивало солнце, но обзор был ещё закрыт. В тумане чувствовалось передвижение огромных людских масс, артиллерии и обозов, и генерал с нетерпением ждал, когда обстановка прояснится.
– Разрешите доложить, ваше превосходительство? – задыхающимся шёпотом спросили сзади. – Командир Донской батареи полковник Власов. Позиции выбраны, орудия растаскивают по номерам. Желаете лично осмотреть?
– Потом, полковник…
Туман начал рваться, оседать, расползаться по низинам, и Михаил Дмитриевич напряжённо вглядывался туда, где по его расчётам должна была находиться Плевна. Но раньше, чем она показалась, в первых лучах пробившегося солнца ярко блеснули острия тысяч штыков.
– Господи, спаси нас и помилуй, – тихо вздохнул Кухаренко, торопливо осенив себя крёстным знамением.
Плевна открылась сразу, будто подняли занавес. Не сам городишко – его прикрывала небольшая возвышенность, – а предместья, сады, виноградники. Но все уже смотрели не туда, а правее, где в походных колоннах стояло несколько десятков тысяч аскеров.
Завздыхали казаки, кто крестясь, а кто и ругаясь. Хорунжий Прищепа озадаченно свистнул, тут же получив добрую затрещину от хмурого полковника. А Скобелев смотрел и смотрел, но уже не на массы изготовившихся к сражению турецких резервов, а на далёкие Гривицкие высоты, штурмовать которые по диспозиции надлежало первой колонне генерала Вельяминова; на чуть заметные войска Шаховского, изготовленные согласно той же диспозиции для удара между Гривицей и Плевной, и на саму Плевну, прикрытую предместьями на высотке, против которых стояли жалкие силы его собственного отряда. Конечно, Осман-паша не мог знать деталей плана второго штурма – подписанный приказ Скобелев и сам ещё не получал, – но, прекрасно поняв тупое упрямство русского командующего, турецкий полководец дальновидно упреждал его главный удар, сосредоточив под Гривицами свои основные резервы. На этом направлении русские войска волей-неволей втягивались в затяжной бой и прорваться к Плевне никак не могли. Скобелев не просто понял это – он это увидел собственными глазами.
Увидел он и другое. Если бы Шаховскому в ходе сражения удалось изменить направление удара и наступать не на изготовившиеся к бою турецкие войска, а левее, за их спинами, он отсек бы резервы противника от города, заставил бы Османа-пашу на ходу поменять план обороны, тасовать и перемещать таборы во время боя, и тогда… Тогда Скобелев получал реальную возможность бросить свой малочисленный отряд на штурм Плевны по кратчайшему и практически незащищённому противником направлению.
– Пушкам молчать, пока не подтянутся остальные батареи, – сказал он. – Держись тут, Кухаренко, хоть зубами, и жди пехоту. Я – к Шаховскому.
Не оглядываясь, сбежал вниз, вскочил на коня и помчался по разведанной пластунами дороге. Скакал, смутно ощущая, как растёт в душе его такое знакомое, радостное волнение: яростное, торжествующее предчувствие победы. Он понимал, что с теми силами, что были у него, ему не только не ворваться в Плевну, но и не удержаться на третьем гребне Зелёных гор, если турки бросят против него весь нацеленный туда резерв, но коли удалось бы – в нарушение боевого приказа! – ударить не там, где ожидал Осман-паша, а левее, левее, за спинами… »Конечно, попытаются смять меня, – думал он, нещадно гоня жеребца по крутой, извилистой дороге. – Обойти меня не могут, разве только ещё левее… Значит, туда – осетин, пусть фланг держат. И навалятся они на меня в лоб… Эх, барон, барон, вот бы где тебе ударить: в Плевне бы в полдень обедали…»
За поворотом послышался шум, тяжкий скрип, хрипенье лошадей, людской говор. Генерал перевёл коня на рысь, а за изгибом дороги и вовсе остановил его.
Навстречу двигалась четырехорудийная батарея. Заморённые кони с трудом брали крутой подъем. Артиллеристы, дружно наваливаясь, толкали тяжёлые пушки, через каждый шаг подкладывая камни под колёса. Все были заняты тяжёлой работой, и на генерала никто не обратил внимания. Он поискал глазами офицера: среди солдат виднелся кто-то в нижней рубахе.
– Навались, братцы! – хрипло кричал он, упираясь плечом в колесо. – Ну, ещё. Ещё чуть…
– Где командир? – спросил Скобелев.
– Камни под колёса! – Артиллерист в рубахе подошёл к генералу, щёлкнул каблуками грязных сапог. – Батарея с марша следует на огневые позиции, ваше превосходительство. Командир батареи штабс-капитан Васильков.
– Почему без мундира?
– Потому что он у меня один.
Офицер был худ, невысок, но плечист. Потное, в брызгах грязи лицо его было серьёзным и спокойным, и Скобелев невольно подумал, что так выглядят уверенные в себе мастера.
– Тебя ко мне отрядили?
– Так точно. – Командир вдруг улыбнулся, и некрасивое лицо его точно осветилось изнутри. – По правде если, так я сам ушёл. Как узнал, что мне в резерве торчать, так самовольно и пошёл. Им все едино, кого посылать.
– А тебе не все едино?
– Я – солдат, ваше превосходительство.
– Спешишь со званием, – усмехнулся Скобелев. – Займёшь позиции правее донцов. Задача не только перед собой турок громить, но и бить их фланговым огнём.
– Задачу понял, цели уточню на месте.
Скобелев тронул коня. Позади опять завозились артиллеристы, захрипели лошади. А Скобелев улыбался, словно внезапная встреча с усталым, замурзанным артиллерийским офицером была Бог весть каким приятным знамением перед встречей с князем Шаховским.
К тому времени русские войска все ещё неспешно выдвигались на исходные позиции. Все шло пока в соответствии с диспозицией, и Алексей Иванович пребывал в состоянии скорее равнодушном, нежели спокойном.
– Топчемся, – сказал он, пожав руку Скобелеву. – А Пахитонов сказал, у них стальные орудия Круппа. Во! Ты завтракать ко мне? Так опоздал, я с зарёю фриштык принимаю.
Под фриштыком понималась добрая чарка анисовой, с которой Шаховской непременно начинал каждый боевой день ещё со времён Кавказской войны.
– Я к Плевне вышел, Алексей Иванович.
– Как ты сказал, Михаил Дмитриевич? Извини старика, могу и недослышать.
– Я вышел к Плевне без боя, ваше сиятельство, – резко повторил Скобелев: в тоне князя ему почудилась насмешка. – Стою на последнем гребне Зелёных гор, передо мною – низина с ручьём и горушка, которую турки укрепить не удосужились.
Шаховской продолжал в упор смотреть на Скобелева, но в глазах его уже таяло размягчённое «фриштыком» добродушие. Они сейчас глядели зорко, напряжённо и пытливо. Скобелев ещё говорил о турецких резервах, но князь, казалось, уж и не слышал его.
– Бискупского! – гаркнул он. – С картой и полным расписанием частей!
Ему уже некогда было расчищать стол, на котором стояли тарелки с закусками, графины, бокалы, приборы – он просто собрал скатерть за все четыре угла и швырнул в сторону. Глухо звякнула посуда, и тотчас же появился Бискупский с толстой папкой под мышкой, на ходу разворачивающий карту.
– Докладывай, – буркнул Шаховской. – Где стоишь, что видишь, зачем пожаловал.
Скобелев коротко повторил главное, стремясь заронить в князе ту идею, к которой пришёл сам. Как Шаховской, так и его начальник штаба сразу поняли предполагаемый манёвр, но Алексей Иванович пока размышлял, а Бискупский не решался высказывать своё мнение ранее непосредственного начальника.
– Коли правильно понял, то придётся мне в бою делать захождение правым плечом?
– Непременно, Алексей Иванович. Именно этот манёвр…
– Обожди с манёвром, – вздохнул князь. – Не манёвры тут – сражение. Под картечью солдатики мои захождение-то начнут, под картечью и кончат. Кому, конечно, повезёт… Скольких на сём положу безвинно и, боюсь, бессмысленно?
– Я прикрою ваше захождение артиллерийским огнём с фланга. Приказ командиру батареи уже отдан.
– Самоуверен ты, Михаил! – укоризненно вздохнул Шаховской. – Доложиться не успел, а уж за меня все и решил.
– Потому что истинно чту вас, Алексей Иванович, – горячо сказал Скобелев. – Не чин, не возраст, не княжеское достоинство – воина в вас чту.
– А ты, оказывается, и льстить умеешь.
Скобелев ничего не ответил, уже сожалея о своём порыве. Наступило короткое молчание.
– Я не сомневаюсь, что Михаил Дмитриевич сделает все возможное, чтобы облегчить нам перестроение в ходе боя, – осторожно начал Бискупский. – Идея заманчива, рискованна, но – достижима. Однако считаю необходимым напомнить вашим превосходительствам, что она в корне противоречит основному содержанию приказа командующего штурмом генерала Криденера.
– Приказ один: взять Плевну, – возразил Скобелев.
– Не совсем так, – вздохнул Бискупский. – По плану основной удар Криденер наносит силами колонн Вельяминова и Шильдер-Шульднера, вспомогательный – войсками Алексея Ивановича. Вы же предлагаете рокировку, при которой Криденеру выпадает на долю честь вспомогательного удара. Учитывая его характер…
– Учитывая его ослиное упрямство, Криденеру ни слова об этом не говорить, – перебил Шаховской. – Пусть соображает в ходе боя, если вообще способен к соображению.
– Простите, ваше сиятельство, я позволю себе все же несколько слов относительно особенностей характера барона Криденера, – с холодной настойчивостью продолжил начальник штаба. – Он не только болезненно самолюбив и невероятно упрям: он страдает гипертрофированным тщеславием.
– Какое мне дело до его скверного характера! – фыркнул Шаховской. – Я не собираюсь выдавать свою дочь за его сына.
– Но вы лишаете его лавров победителя Османа-паши, – улыбнулся Бискупский. – И он скорее проиграет сражение, чем уступит эти лавры вам, ваши превосходительства.
Оба превосходительства молчали, прекрасно понимая, что помешать Криденеру выиграть сражение способно множество обстоятельств и прежде всего – сам Осман-паша. Но помешать барону проиграть это сражение не способен никто.
– Обращаю ваше внимание и на оперативную сторону плана Михаила Дмитриевича, – сказал, помолчав, Бискупский. – После захождения левым плечом между нашими силами и колонной Вельяминова образуется оперативная брешь.
– Турки не рискнут воспользоваться ею, – убеждённо сказал Скобелев. – Я скую их беспрерывными атаками.
– Да поймите же, Михаил Дмитриевич, что Криденер – не вы! – почти с отчаянием воскликнул Константин Ксаверьевич. – Вы привыкли к манёвренному бою, вас не пугают ни фланговые обходы, ни даже вероятность окружения. А Криденер всю жизнь воевал на ящике с песком, точно исполняя предписанные рекомендации. Он панически боится дырок, и первое, что он сделает, – прекратит штурм Гривицких редутов. И Осман-паша…
– Осман-паша – не барон, – хмуро уточнил Шаховской.
– Вот именно. И, не обладая свойствами барона, паша тут же снимет свои войска из-под Гривицы и всей мощью ударит ими прежде всего по вашему отряду, Михаил Дмитриевич.
– Ну, это ещё бабушка надвое гадала, – буркнул князь. – Штаб – рассудок, а бой – вдохновение. И я в него верю. Не в своё, разумеется, не в себя, – в этого синеглазого искусителя верю, – он тепло улыбнулся Скобелеву.
– Наполеоном, поди, бредишь?
– Наполеоном брежу, а у Суворова учусь.
– Хорошо ответил. Так вот, Константин Ксаверьевич, манёвр этот – суворовский. А посему немедля востребуйте обещанный нам Коломенский полк и – на позиции. Лично за манёвр отвечаешь. – Дождался, когда Бискупский ушёл, крепко обнял Скобелева. – Спасибо, орёл. За дерзость спасибо, за доверие, за голову твою бесценную. Береги её, она ещё ой как России пригодится!
«Золотой старик, – растроганно думал Скобелев, возвращаясь к отряду. – Ни о карьере, ни о славе, ни о гневе государевом не помышляет – только о победе. Вот бы с таким полководцем…»
Тут он вспомнил Бискупского, спокойный, академически холодный анализ его, скобелевского плана, и понял, что при всей порывистости и отваге князь Шаховской к подобному анализу не способен. Понял, что он – лишь старательный исполнитель чужих идей, что в исполнении их ему достанет и решимости, и воли, и той доли безоглядного риска, без которой не выигрывают сражений. Но, исполняя идею, в которую поверил почти с юношеской горячностью, князь уже не сможет внести в неё ни одной своей мысли, даже если этого потребует изменчивая, дышащая порохом и смертью обстановка упорного сражения. Понял, что Шаховской будет ломить, ломить со всей убеждённостью и страстью, ломить упрямо, тупо и жестоко.
Скобелев спускал с цепи льва. Но льва старого, хотя и сохранившего львиную хватку, но уже утратившего львиную гибкость.
2
Когда растаял туман, русские батареи открыли огонь по всей линии турецких укреплений. Воздух ещё не прогрелся, и пороховые дымы плотной завесой заволакивали поле сражения. Сквозь их пелену вспыхивали яркие всплески выстрелов и густые розетки снарядных разрывов. Это так напоминало старинные гравюры, что наблюдавший за началом сражения генерал Криденер довольно заметил:
– Стратегия – точная наука, господа. Смотрите, сколько красоты в чётком, неукоснительном исполнении расписанной по нотам симфонии сражения.
Начало битв всегда приводило в восторг генералов от теории. В эти минуты все шло по их планам, поскольку противник выжидал, не торопясь обнаруживать своих намерений.
– У Османа заложило уши от грохота нашей артиллерии, – барон говорил сейчас для истории и приятно ощущал это. – Громите его. Громите так, чтобы у него лопнули барабанные перепонки. Оглохший противник – уже инвалид, господа.
Криденер и ему подобные – а таковых было немало во все времена и у всех народов – всегда уютно радовались бездеятельности врага. Наполеон же приходил в бешенство ( «Почему, почему они не атакуют?!»), Суворов не находил себе места, пока противник его не начинал действовать, Мориц Саксонский[48] прекратил бой, встретившись с непонятной пассивностью неприятельской армии, и даже Кутузов, всю жизнь удачно изображавший флегматика, утратил покой и сон, пока французы не начали нового наступления после сидения в Москве. Да и для них стратегия была наукой, но наукой, лишь подкрепляющей творчество, исстари именуемое военным искусством.
– Бой развивается в полном соответствии с нашими планами, господа. А посему прикажите подать завтрак. Грохот артиллерии способствует аппетиту.