В то время как Криденер и его офицеры завтракали с соответствующим грохоту аппетитом, четыре табора турецкой пехоты под прикрытием пушечного огня перешли в атаку на гребень Зелёных гор, а на правом фланге показались конные группы черкесов. Пехота ещё не подошла, хребет держали спешенные кубанцы, и Скобелев решил отвести свои части. Его час ещё не наступил.
– Отходить. Орудия перебросить левее, на второй гребень, за спину кубанцев.
– Зачем, ваше превосходительство? – удивился Кухаренко. – Позиция удобная, авось не сомнут.
– Я на авось не воюю, – сухо сказал Скобелев. – Где твои осетины, Тутолмин?
– В резерве, как вы распорядились.
– Видишь черкесов? Мне надо, чтобы осетины атаковали их в конном строю. Отбросить, пробиться к реке Вид и войти в соприкосновение с отрядом генерала Лашкарева.
– Далековато.
– Я говорю не о географии, а о тактике, полковник. Необходимо передать генералу Лашкареву мою личную просьбу: как только он услышит, что мы пошли на штурм, пусть тотчас же атакует Плевну по Софийскому шоссе.
– То-то Осман-паша завертится! – заулыбался Тутолмин, сразу оценив неожиданность этого удара для противника.
Осетины вылетели из-за склона внезапно для черкесов. Привычные к горам кони несли молчаливых всадников, не пугаясь ни крутизны, ни обрывов. Атака была стремительной, рубка – короткой, но яростной: не выдержав её, черкесы развернули лошадей. Часть с лета нарвалась на разъезд улан, часть, бросив коней, разбежалась по виноградникам и зарослям кукурузы. Осетины радостно встретились с уланами, началось взаимное угощение и безудержная кавалерийская похвальба, а есаул Десаев помчался к генералу Лашкареву, которому и доложил, что было приказано.
– Передайте генералу Скобелеву, что я не собираюсь исполнять его просьб, – холодно, сквозь зубы сказал Лашкарев: его вывела из равновесия повышенная экзальтация и неприятный для него акцент примчавшегося прямо с рубки есаула. – Заодно напомните своему начальнику, что я подчиняюсь только генералу Криденеру и просьбы исполняю не в боях, а по окончанию оных.
Десаев напрасно горячился, в волнении ещё более путал русские слова и частенько обращаясь к генералу с недопустимой простотой: «Понимаешь, очень нужно, генерал очень просит…» Лашкарев все более леденел и в конце концов грубо приказал есаулу убираться ко всем чертям. Ругаясь последними словами, Десаев вскочил на коня, но сообщить о категорическом отказе Лашкарева так и не успел: черкесская пуля наповал уложила не в меру горячего офицера. А от расстроенных гибелью командира осетин Скобелев узнал лишь, что Десаев был у генерала, и потому не сомневался, что кавалерийская дивизия, трижды превосходящая его отряд по ударной мощи, своевременно сделает то, о чем он просил, и Осман-паша в самом начале штурма получит жестокий и неожиданный удар в спину.
Но удар в спину получил не Осман-паша, а сам Скобелев – если не прямой физический, то моральный. Тупо руководствуясь диспозицией, Лашкарев за весь день не отдал ни одного приказания, проторчав в полном бездействии в тылу отчаянно отбивавшихся турок. А Скобелев, рассчитывая на его атаку, строил на этом все свои действия, лишь к концу сражения поняв, что строил он их на песке.
Криденер ещё завтракал, когда ему доложили, что от Шаховского прибыл порученец капитан Веригин.
– Его сиятельство просит тотчас же переправить к нему Коломенский полк.
– Ещё бой не начался, а князь уже о резервах беспокоится, – тихо заметил Шнитников.
Барон сделал вид, что не слышит этого многозначительного замечания. Отёр усы салфеткой, вздохнул:
– Сами этот полк с вечера ищем, капитан. Найдите же его наконец, господа.
– Слушаюсь, – сказал Шнитников и тут же вышел. Искать Коломенский полк не было никакой необходимости, поскольку штабу было известно, где он стоит. Однако Шнитников немедленно послал туда порученца, чтобы увести его в иное место. Он старательно прятал полк от Шаховского не потому, что хотел насолить князю, а исходя из убеждения, что старый генерал занервничал и коли получит резерв, то сгоряча и бросит его в дело. По-своему он был прав, но вместо того чтобы откровенно сказать Шаховскому, что полк прибудет не тотчас же, схитрил. Многие в армии побаивались сурового гнева и солдатской прямоты Алексея Ивановича, и Шнитников с Криденером не были исключением. При всей благосклонности Государя, Криденер всегда помнил, что он все же только остзейский барон, а не природный Рюрикович князь Шаховской.
А капитан Веригин ничего не мог поделать с вежливыми объяснениями офицеров штаба. Но не уезжал, все время кого-нибудь тормоша. И все играли в странную игру, а бой разгорался, и Шаховской, надеясь на обещанный Коломенский полк, уже двинул свои войска с задачей захода правым плечом в полном соответствии с дерзкой, но вполне реальной идеей Скобелева.
Все было в этой идее. Блеск самобытного и смелого таланта, понимание планов Османа-паши, полная неожиданность смены удара во время боя и свобода манёвра. Не хватало только сил, которые находились в чужих руках, и эти чужие холодные руки и задушили в конце концов скобелевскую жар-птицу. Руки своих же генералов, а совсем не таборы Османа-паши.
3
– Шаховской двинул свои войска! – издалека, ещё на скаку прокричал Млынов.
Он оставался в наблюдении ради этого известия и был весьма удивлён, не заметив никакого воодушевления. Скобелев сидел на расстеленной бурке и играл в шахматы с Тутолминым. Услышав крик, которого так ждал, достал часы, щёлкнул крышкой.
– Сдавайся, полковник, я тебе во фланг выхожу. – И вдруг вскочил, застёгивая сюртук. – Пехоте готовиться к атаке. Батареям следовать за нею на прежние позиции. Тутолмин, отряди казаков подвозить в торбах патроны и снаряды, а на возврате забирать раненых. Кто принял командование осетинами?
– Подъесаул князь Джагаев.
– Прикажи князю быть в постоянной готовности атаковать во фланг вдоль ручья. С Богом, товарищи мои. Приказов об отходе более не будет, а коли случится что, последним отступать буду я.
Пехота двинулась в атаку с песней: куряне шли в свой первый бой женихами. Легко сбив турок с третьего хребта, они настойчиво атаковали последнюю возвышенность, за которую противник цеплялся с ожесточённым упорством. Осман-паша уже оценил внезапное появление русских в трехстах саженях от предместий Плевны.
– Тутолмин, дави туркам на фланги! – кричал Скобелев, появившись впереди на белом коне. – Молодцы, куряне! Вперёд, ребята, только вперёд!..
Турки то откатывались вниз, к ручью, то снова бросались в контратаку. Кубанцы залповым огнём расстроили их ряды, и аскеры отошли к предместьям, перед которыми не было никаких укреплений. Здесь, в виноградниках, они и залегли, огнём отбивая попытки скобелевцев форсировать топкие берега Зеленого ручья.
На большее Осман-паша пока рассчитывать не мог: войска Шаховского напирали левее, намереваясь – турецкое командование быстро поняло это – зайти правым плечом и вместе со Скобелевым всей мощью обрушиться на последнюю высотку перед Плевной. Если бы это случилось, русские на одном порыве вкатились бы прямо в город. Для защиты его Осману-паше пришлось бы отвести туда все резервы, оголив поле сражения. А генерал Вельяминов настойчиво рвался к Гривице, по тылам турок, многозначительно бездействуя, гуляли разъезды Лашкарева, и Осман-паша уже отдал приказ подтягивать запасные таборы поближе к городу.
– Если они ворвутся в Плевну со стороны Зелёных гор, готовьтесь с боем прорываться на Софийское шоссе, – подумав, нехотя добавил он.
– Между первой и второй колоннами русских образуется разрыв, – осторожно подсказал командующему начальник штаба Тахир-паша. – Может быть, нам следует ударить в этом месте? Русские не любят неожиданного манёвра.
– Тому, кто нашёл ключ к дверям, не нужно окно. Хотел бы я знать, кто же нашёл этот ключ?..
Ключ был найден, и дверь Плевненской твердыни оказалась практически отперта, но на то, чтобы распахнуть её, сил уже не осталось. Но именно с этого дня, со дня второго Плевненского штурма, турецкое командование приметило и уже не упускало из внимания генерала на белом коне, которого аскеры сразу же нарекли Ак-пашой.
К полудню, когда Скобелев окончательно сковал турок, Вельяминов продолжал кровавый штурм Гривицких редутов, а Шаховской успешно заканчивал захождение правым плечом, Криденер не выдержал вежливых напоминаний упорного капитана Веригина об исчезнувшем пехотном Коломенском полку.
– Пошлите известить князя, что полк выступил в его распоряжение. А этому… – он досадливо поморщился, – упрямцу этому велите тут ждать, пусть лично ведёт коломенцев!
Коломенцы выступили без промедления. И как знать, может быть даже эта, изо всех сил затянутая помощь и сыграла бы в конечном счёте роль в битве за Плевну, если бы не ещё одно обстоятельство в той запутанной цепи обстоятельств, в результате которых Россия, по словам Шаховского, ещё раз умылась кровью.
Вельяминов уже слал отчаянные просьбы о помощи: его атака захлёбывалась. Но резервов барон ему не давал, приказав всем посыльным отвечать одно:
– Атаковать и взять редут.
Вельяминов атаковал, от Шаховского никаких сведений не поступало, Скобелева вообще никто в расчёт не принимал, и Криденер, притомившись, сидел в складном кресле, предоставив наблюдение за ходом сражения своему штабу. Растерянный возглас офицера вывел его из состояния приятной истомы:
– Шаховской заходит правым плечом!..
Барон вскочил с не подобающей его чину и темпераменту быстротой. Схватив услужливо протянутый бинокль, сквозь дым и пыль разглядел тёмные массы войск, чётко, как на манёврах менявших фронт атаки под огнём противника.
– Он что, с ума сошёл?
– Он удаляется от войск Вельяминова, – сказал Шнитников. – Образуется брешь, в которую непременно ринутся турки.
– Немедленно перехватить Коломенский полк! – крикнул Криденер, не отрываясь от бинокля. – И немедленно заткнуть им дыру, которую создал Шаховской!
Алексей Иванович своевременно получил известие, что в его распоряжение идут коломенцы. Захождение продолжалось, хотя турецкие батареи обрушили на его войска убийственный огонь. Но Шаховской не терял уверенности в победе и послал записку Скобелеву: «Коломенцы идут. Верю, что с их и Божьей помощью доведу дело до конца. Держись, подсоби пушками, сколь можешь, и до встречи в Плевне!»
Скобелев читал записку, когда рядом разорвался снаряд. Осколки просвистели мимо, в двух местах прорвав распахнутый сюртук, комья земли ударили в грудь, горячая, удушливая волна сшибла генерала с седла.
Он сразу вскочил, увидел бьющуюся на земле лошадь, достал револьвер и выстрелил ей в ухо.
– Целы, Михаил Дмитриевич? – испуганно спросил Млынов.
– Коня! – гаркнул Скобелев. – Живо!
Он отёр грязное, в пороховой копоти лицо и оглянулся. Неподалёку артиллеристы сноровисто выравнивали орудия после каждого выстрела, офицер отрывисто давал указания. «А, мастеровой, – с натугой припомнил генерал. – Мундир бережёт…»
– Не холодно тебе без мундира, Васильков?
– Не простужусь, – буркнул капитан: он весь был там, в прицелах, в орудиях, в смертельной дуэли. – Спокойнее наводи, Воронков. Заметил, откуда били?
– Так точно.
– Пли, Воронков!
Тяжело ухнуло орудие, и Васильков вместе с артиллеристами сразу же бросился устанавливать его на место, торопливо выравнивая прицел.
– Попали, ваше благородие, попали! – радостно заорал чумазый артиллерист. – Ну, господин унтер, быть тебе с крестом. Глаз – ватерпас, знай наших!
– Ещё раз по тому же месту! – крикнул Скобелев. – Бейте их, ребята, крестов не пожалею!
– Вместо советов лучше о зарядах побеспокойтесь, – не оглядываясь, огрызнулся командир. – Я последние запасы расстреливаю, скоро одна картечь останется.
– Это – генерал, – испуганно прошептал наводчик.
– Голубенко, наводи второе по разрыву, – приказал капитан и повернулся. – Виноват, ваше превосходительство, в работе я на оглядку время не трачу, а советов вообще не терплю. Так что лучше потом взыщите, а сейчас не мешайте. Голубенко, сукин сын, опять влево заваливаешь!
– Потом взыщу. Снарядов, говоришь, мало? Работай, капитан, снаряды будут.
Скобелев отошёл от батареи почти в радостном настроении, При всей непоседливости и кажущейся безалаберности он высоко ценил прежде всего мастерство, достигаемое изнурительным каждодневным трудом. Результаты этого труда он видел на позиции в чёткой работе артиллеристов, в жарком азарте боя и дружной, общей радости от тех маленьких побед, что выпадали на их долю. «Мастеровые, – ещё раз с уважением подумал он. – Мне бы таких тысяч двадцать – я бы через месяц коня в Босфоре купал…»
Он нещадно разнёс Тутолмина за казаков, обязанных обеспечивать артиллеристов снарядами, обсудил с полковником Паренсовым, почему до сей поры не атакует Лашкарев, наспех выпил полкружки водки у кубанцев и, вскочив на приведённую Млыновым запасную белую лошадь, вновь помчался вдоль залёгшей цепи, выводя из себя турецких стрелков. А генерал Лашкарев не атаковал, Коломенский полк не появлялся, и князь Шаховской уже с крайним напряжением сил выдерживал прежний темп наступления.
4
– Русские бросили в брешь между колоннами свежие силы, – доложил Тахир-паша.
– Глупцы, – усмехнулся турецкий полководец. – Вот уж истинно: если Аллах решил кого-то наказать, он начинает с головы. Снимите резервы с Гривицких высот. Русские там выдохлись, пусть себе врываются в редут. Все таборы – против Зелёных гор. Бейте Белого генерала, пока он не выронит ключей от Плевны.
Случилось так, что Скобелев, предчувствуя, что вот-вот затопчется на месте Шаховской и стремясь облегчить ему задачу, тоже отдал приказ об атаке, и встречный штыковой бой развернулся на топких берегах Зеленогорского ручья. Противники то переходили его, то пятились, то дрались прямо в воде, и ручей на много вёрст нёс вниз горячую кровь. Скобелев приказал Паренсову водрузить знамя на зарядный ящик, оставил в охранении наспех собранный из легкораненых взвод и велел Петру Дмитриевичу лично взорвать знамя в случае прорыва турок. Он бросил в бой все, что у него было, вплоть до обозников и музыкантов.
Спешенные казаки Тутолмина дрались в одной цепи с пехотой, и только осетины князя Джагаева, затаившись за обратным скатом высоты, стояли в конном строю. Это был последний резерв Скобелева, его единственная ударная сила и единственный шанс прикрыть артиллерию, если турки выдержат штыковой удар и перехватят инициативу.
– Смотри сам, князь, когда ударить, – сказал он подъесаулу Джагаеву. – Не промахнись, мне некогда приказывать будет.
– Ударю, ваше превосходительство. Не беспокойся, пожалуйста, мы умеем ждать.
Турецкие пушки упорно громили жалкую скобелевскую артиллерию. Донская батарея отвечала лишь одним орудием: три прямых попадания выбили её батарейцев. Лишь штабс-капитан Васильков ещё огрызался, но всего двумя орудиями из четырех. Как раз возле его батареи куряне подались назад, и двойная турецкая цепь сверкала штыками в двадцати саженях от орудийных стволов.
Скобелев метался по всему фронту, подбадривая солдат не столько криком – в хрипе сотен глоток, лязге оружия, стонах раненых и грохоте орудий любой крик тонул, как в пучине, – сколько самим своим появлением. Его всегда видели сквозь дым, пыль, грязь и кровь. И, видя, верили, что нет сил, способных сломить их в этом бою.
Но турки упорно продолжали нажимать: их свежие таборы выкатывались из-за виноградников, умело сменяя расстроенные цепи. Уже солдатские рубахи и кубанские черкески потемнели от пота, уже невыносимо ломило плечи, уже подрагивали колени и пересохшие глотки жадно хватали пропитанный пороховой гарью воздух, а бою этому не видно было конца.
Капитан Васильков в чёрной от грязи и копоти нижней рубахе работал и за прислугу, и за наводчика при двух орудиях. Скобелев подскакал, когда Васильков с тремя артиллеристами, хрипя от натуги, вкатывали на позицию сбитую близким разрывом пушку. Спрыгнув с коня, навалился плечом.
– Снаряды тебе доставили?
– Мерси, генерал…
– Турки в двадцати саженях. Тебе что, глаза запорошило? Не дай Бог, ворвутся на позицию, банниками отбиваться будешь?