— Жена, — с нажимом повторил Бройслав и взглядом предупредил: перечить мне бесполезно.
— А Гарик против, — заявила я, решив перевести стрелки на своего обидчика, заодно поквитаться.
— Да хоть Папа Римский, — заверил Витислав, отсалютовав мне бокалом вина. — Поздравляю, Хелен, и тебя, Бройслав.
Чтоб ты подавился! — пожелала от души.
— Гарик, позвони менеджерам — пусть подъедут. Елене нужен гардероб и все, что она скажет.
А я скажу-у, будь спокоен — выполнять замучаешься, — улыбнулась ему многообещающе и принялась за спаржу. Энеску ел лениво, поглядывал на меня и поглаживал мои ноги.
Пускай. Спаржа вкусная — отвлекаться неохота. Да и есть мне с кем поговорить:
— Галя, а вас не смущает мое скоропостижное замужество, свое, вся эта ситуация в целом?
— Не понимаю, — насторожилась женщина.
— Ну, как же, — отодвинула я спаржу, потеряв аппетит. То, что я "с пулей в голове", как некоторые про меня говорили, понятно, и что через то моралью особой не обременена, тоже, но эта экс-патриотка, "комсомолка, спортсменка"? Куда же ее правильность делась?
— Меня насильно привезли сюда. В гробу. Ничего? — начала злиться. — А то, что меня здесь силой держат, тоже?!
Бройслав с любопытством уставился на меня. Чую, ему было интересно наблюдать за мной и угадывать причины смены настроения.
Гляди, милый, гляди, авось розовые очки треснут и ты перестанешь раскидывать свою руку и сердце.
— Я не понимаю, — упрямо заявила Галина. — Вы не похожи на потерпевшую, насколько я вижу, вас никто не держит, а то, что вы говорите… Я еще в Селезневке заметила, что вы особа хитрая и фантазерка к тому же.
— Это повод похищать меня, увозить черт знает куда? — скривилась я. Да, ты не фламинго, Галочка, а банальный страус! — Хотите совет, новобрачный? — качнулась к Витиславу. — Не пугайте невесту — пол бетонный!
Витислав задумался, Галя нахмурилась, Гарик перестал на минуту жевать, соображая, о чем я, а Бройслав рассмеялся и уставился на меня как сообщник с поощрением и пониманием.
— Бис.
Я скривилась — отстань. И вылезла из-за стола — не хочу вкушать пищу с врагами, принципам моим претит.
— Куда ты? — забеспокоился Энеску.
— В кругосветное путешествие по вилле и близлежайшему парку, — буркнула, удаляясь.
— Подожди, — поднялся и на ходу отдал распоряжение мальчику у дверей. — Накройте обед в беседке.
— Тебе не нравится Галя? — спросил, придерживая в холле.
— Плевать мне на нее, — заверила.
— Тогда в чем дело?
— Не люблю, когда меня на аркане в гости тащат, и при этом все делают вид, что все нормально: и похищение, и гроб!
— Прости, в последнем виноват я, но я понятия не имел, что это ты.
— В смысле — других можно?
— Можно.
Я задумалась — знаково ответил. Получается, он четко делит ареал на своих и чужих, и чужой, даже если орел, все равно — тля, а свой, даже если тля — все равно орел?
Я покосилась на Бройслава: а он, пожалуй, и убьет, не думая, в спину выстрелит легко, шею свернет, не заметив, и дальше пойдет. Вот я попала! Но с другой стороны — сама такая же, с той лишь разницей, что своих у меня нет, как ни мечталось о них.
Он обнял меня за плечи, вывел из дома. Мы спустились по мраморной лестнице, прошли по дорожке к ровным газонам зеленой травы. Я пошла по ней, проигнорировав мозаичную дорожку, Бройслав со мной.
— О чем задумалась?
— Обо всем. Странная ситуация. Ты зачем-то протащил меня пол-Европы и России, но зачем, так и не говоришь.
— Это уже не важно.
— А что важно?
— Ты. Я. Мы.
— Извини — не верю. Ты бизнесмен, деловой человек и вдруг говоришь высоким штилем. Настораживает.
— Привыкай.
— К чему?
— Ко мне. К этому дому, окружению.
— Кстати, об окружении — кто тебе Витислав?
— Друг, но фактически брат. Его родители погибли в автокатастрофе и он жил у тетки, напротив нас. Ему доставалось от соседских мальчишек и детей в школе больше, чем мне — дети любят третировать ущербных, чем-то обделенных. Он был сиротой — это достаточный повод. А мне категорически не нравилось, когда бьют по больному. Мы с ним объединились и с тех пор вместе.
— А тот, кто вас обижал?
Бройслав загадочно улыбнулся и сделал вид, что рассматривает ветки сосны.
— Понятно: кто выжил, я не виноват.
— Зачем же так кровожадно? Убивать физически необязательно, кому-то хватает морального давления, чтобы упасть и не подняться.
— А Гарт?
— Ты уже и это поняла? — Бройслав развернул меня к себе.
— Что именно?
— Что Гаррик — Гарт.
— Я про Гарика и спрашивала.
— Ты сказала «Гарт».
— Обмолвилась, перепутала.
— Нет.
Качнул головой и прошел пару шагов вперед. Постоял, разглядывая кроны деревьев:
— Жизнь, странная штука, ты не находишь? Вчера я случайно услышал разговор двух девушек, благодаря им вышел на одного человека, женщину, что помогла мне понять, кто я и зачем. Мне тридцать восемь и, наверное, лет тридцать я занимался одним — искал тебя. Ты мне снилась, но я ничего не знал о тебе, а вчера узнал. Сегодня ты уже рядом. Чудо? Не знаю. Возможно все проще. Конфуций сказал: когда ученик готов — приходит учитель. Наверное, ты или я были не готовы к встрече, поэтому ее не было, а теперь готовы, пришло время и мы встретились.
Я знала — он говорит правду, и от этого мгновенно замерзла. Когда прикасаешься к потустороннему всегда не по себе и хочется оттолкнуть, взбрыкнуть, закрыть глаза, уйти в сторону, только бы не знать, не видеть, не понимать. Потому что тогда теряешь себя, смысл, цель — все становится неважным, пустым, то, что было для тебя плохим, кажется хорошим, что хорошим оказывается плохим. Мир рушится, переворачивается с ног на голову, и ты меняешься до неузнаваемости.
Я не хотела, я боялась. Мне было комфортно в роли стервы, так меньше боли и обид, меньше обязанностей и больше возможностей.
— Замерзла? — забеспокоился Бройслав, обнял меня, согревая.
— Нет, я всего лишь не хочу обсуждать тему, начатую тобой.
— Почему?
— Я не верю в жизнь после смерти, мне кажется, наша жизнь и есть — смерть, а смерть — жизнь. Мы не рождаемся — мы умираем, и не умираем — а рождаемся.
Бройслав внимательно посмотрел в мои глаза и тихо спросил:
— Тебе было очень плохо малышка?
— Нет! — беспечно пожала плечами, вывернулась из его объятий. — Мне всегда хорошо.
Не хватало, чтобы меня жалели. Этого чувства достойны лишь начинающие путь щенки или заканчивающие его старики. Остальная категория в состоянии сама справиться с любыми проблемами, а если нет, то не жалеть надо, а пинать.
Меня, например, еще и с удовольствием давили. Спасибо, кстати, так я стала сильнее и научилась защищаться, отрастила клыки, когти, колючки и теперь во всеоружии почти на любой случай жизни.
Бройслав нагнал меня и опять обнял:
— А мне было плохо без тебя.
— Боюсь, и со мной тебе хорошо не будет, — честно предупредила.
— Нет. Мне уже хорошо.
— Твой друг Витислав похож на романтика, но ты нет.
— Я не романтик — я закоренелый циник. Но не для тебя. Каждый из нас живет в собственной скорлупе, боясь открыть то, что под ней, и высшее счастье, если найдется тот, кому не страшно открыться, кто поймет тебя и примет, каков ты есть.
— Не пнет в мягкий животик под колючками?
— Да.
— И откроет свой, чтобы получить по нему.
Бройслав настороженно покосился на меня, и я была уверена, сейчас он спросит: кто же тебя покалечил? Но он перевел разговор на другую тему:
— Любишь театр?
— Нет, представлений хватает в жизни. А что? Хотел пригласить на премьеру?
— Хотел.
— Сходи без меня. С Галочкой, — не сдержала желчного тона.
— Злюка, — бросил он с улыбкой.
Мне показалось, что он рад даже моему вредному характеру и злости. А еще окрепло чувство, что возникло еще в тот миг, когда я его только увидела, чувство, что знаю его всю свою сознательную жизнь, знаю как себя, а возможно и лучше.
Плохо. Привязанность, что паутина, связывает, опутывает и в конце концов мумифицирует личность — моя мать наглядный тому пример. Сначала из человека она превратилась в животное, потом из животного в растение, и, наконец, засохла на корню как какая-то глупая фиалка.
Я не хочу повторить ее путь и не повторю.
Гарик сидел на перилах парадного крыльца и обозревал пространство парка, залитого светом. Настроение у Фомина было унылым — и все эта бестия.
— Чего хмурый? — спросил Иван, присаживаясь рядом.
— Догадайся, — буркнул тот.
— Орион досье прочитал?
— Как же! Менеджеров приказал пригласить. Завтра наедут с кипой каталогов, эту суку как куклу наряжать.
— Не понравилась она тебе.
Гарика развернуло к Ивану:
— Да видал я ее! "Понравилась — не понравилась"! Ты досье ее читал? А я читал. Такая только людоедам понравиться может, если с лавровым листом приготовить и по тому же рецепту, что рыбу фугу.
— Орион фугу любит.
— Рисковать он любит.
— Ну, Лена не настолько ядовита.
— Судя по досье, она ампула с цианидом в бочке с порохом.
— Дашь с биографией ознакомиться?
— Бери, я ее славный путь в комп слил. Пароль знаешь… Винислав тоже — зачем ему эта тетерка? Помогать отказалась наотрез, а тот: "я не имею права ее заставлять"! Нет, ты представляешь? Зачем он, спрашивается, ездил? И Орион, вместо того чтобы о деле говорить, от «миледи» ни на шаг не отходит. Да кого ходит, летает вокруг! Парит как ангелочек! Тьфу, ты! Получается, пустил коту под хвост полмиллиона и хоть бы за ухом почесал.
— А что ему? Ты у нас финансовый директор, ты за ушами и чеши.
— Я такими темпами по сусекам скрести начну!
— Не прибедняйся, знаю я тебя, — хмыкнул Иван. — Если Орион Луну не купит, его капитал и праправнуки растранжирить не сумеют.
— Не скажи. Растранжирить как раз не проблема.
— Жадный ты.
— Рачительный.
— Хорош ворчать. Скажи лучше, когда я семью смогу перевезти?
— Да хоть завтра. Анна где у тебя?
— В Штудгарте у Ханса. Маришка приболела, что-то с гландами, я не понял, честно говоря. Анна напряглась, к доктору поехала.
— Езжай, встреть.
— Я не понадоблюсь здесь?
— Обойдемся.
— Смотри. Тогда я завтра уеду.
— А я ребятам задание дам, чтоб квартиру или виллу поблизости вам купили.
— Договорились. Пойду, досье почитаю, а ты не кисни — образуется. Орионом крутить она не сможет, не такая хитрая, как тебе показалось.
— Угу. Она просто дико скромная и зверски добрая, — потрогал пораненную щеку.
Иван хохотнул и, похлопав друга по плечу, пошел в дом.
Фомин посидел и решил присоединиться к другу — распирало его и хотелось поделиться наболевшим, но не с кем: немой Канн его не устраивал, гиацинты и мрамор лестницы тоже.
Иван уже устроился с леп-топом у вазы с конфетами и шурша фантиками читал данные на экране. Судя по физиономии, они были увлекательней детектива.
— Как? — спросил Гарик, садясь в кресло напротив.
— Экшен!
Фомин помолчал и выдал то, что тревожило его больше всего:
— Он жениться собрался. За завтраком объявил.
— Совет да любовь, что здесь скажешь.
— Нет, ты не понимаешь: Орион сказал это при всех, значит, точно женится. Зачем? За каким ему эта фурия?! Он прекрасно знает, кто она и как ей инфа доставалась для него не тайна — и жениться! Я бы понял, если для отвода глаз, чтобы ее успокоить, к рукам прибрать то что знает — не проблема. Фальшивый паспорт, печать — тысяча на расходы всего. Или в тот, что ей сделали, печать поставить — того проще и дешевле, все равно фамилия уже его — Энеску. Нет, он объявляет об этом! Намекает — готовь, Гарик, официальною церемонию, чтобы настоящая печать в паспорте была да еще и церковь приплетает. А это уже не шутка — это всерьез. Что он делает, можешь объяснить?
— Влюбился.
— Орион?
— Орион. Тебе тоже советую. Пока на себе не прочувствуешь, никогда не поймешь ход мыслей влюбленных.
— Это крен, а не ход мыслей.
— Не скажи, я, например, Ориона понимаю. Правильно он поступает — он ее своим именем прикрывает. За девчонкой охота идет. Ладно сейчас людей Аббаса со спецурой стравили, сгоревшую машину подложив, но это временная передышка, а что дальше будет? Где гарантия, что рано или поздно они не докопаются до истины, не пойдут по следу? А так он прикрывает ее, давая понять: господа, у вас есть выбор — либо успокаиваетесь, либо имеете дело со мной.
— Нур-Хайли это не остановит.
— Но притормозит. А там договорятся.
— Угу. Даже догадываюсь как.
— Точно. Отдаст лабораторию вместе со всеми разработками, на том и помирятся. Хороший ход — у нас все равно все встало, продолжать поиски Бройслав точно не будет — у него теперь интереснее занятие есть, — рассмеялся Иван.
— Что тебя веселит? Может информация на эту?
— А что — жила, голов не считая. Каких людей разводила — браво!
— Она шлюха! — процедил Фомин, не разделяя веселья друга. Тот помолчал, дожевал конфету, дочитал досье и повернулся к Гарику:
— Шлюха, — кивнул. — И что?
— Ты бы женился на шлюхе? Взял в жены такую бабу, как она?
Лейтенант в раздумьях пожонглировал конфетами, зажал их в одну руку и спросил:
— Ты Анну мою знаешь. Как она тебе?
— Редкая женщина.
Гарик не кривил душой — он действительно считал жену Ивана женщиной редких достоинств. Мало умница, еще красавица, семье и мужу верна, мягкая, домашняя, понимающая, добрая. Сроду он не слышал, чтоб Иван с Анной ссорились, а если учесть, что характер у того не сахар, то ясно, насколько терпелива с ним жена, насколько любит, если любые эскапады прощает. Да одни его командировки, по полгода порой, чего стоят. Не каждая выдержит.
— Редкая, — кивнул Иван, рассматривая золотистый фантик конфеты в своей руке. — Я никому не говорил — наше это дело… Она тоже шлюхой была.
— Анна?!
— Анна. Любовников меняла по два раза в день.
— Не верю.
— Стал бы я болтать… Сама мне все рассказала, если не это, наверное… хотя… Нет, все равно бы женился. Люблю я ее и точно знаю — она меня тоже. Пятнадцать лет вместе, а словно вчера только встретились.
— Она тебе?… — нахмурился Гарик, изучая лицо друга. Не верилось ему, но в тоже время он точно знал — Иван о таком не станет разговор заводить попусту.
— Нет, точно знаю — ни разу не изменила.
— А ты?
Он криво улыбнулся:
— Не поверишь — тоже. Визуально — да, а на деле — нет. Посмотришь на одну: мордашка ничего, ножки, грудь, и тут же Анну вспоминаю. Ее хочу, а эту нет. Так пофлиртуем и разойдемся. Мне с Анной спокойно, тепло и… родная она, моя. Это не объяснишь, — плечами пожал. — Нет пожара как в юности, есть нежность и… не знаю. Все — она, она — это все, что нужно. Она цель, жизнь, а все остальное ерунда. Мелочь. Я в жизни много чего не так сделал, сглупил где, где перегнул, но встреча с ней, наши отношения, они все это исправляют, оправдывают. Есть Анна, и все не зря, и я не впустую живу.
Гарик потер шею в раздумьях, искоса поглядывая на Ивана:
— Как ты решился?
— И не жалею.
— Ревновал?
— И сейчас порой ревную. Умом понимаю — глупо к прошлому ревновать, а срываюсь. Хотя скорей это не ревность, а страх потерять ее. Маришка вся в нее… Вот обрадуются мои девочки, что больше никаких командировок, — сказал, с мягкой улыбкой глядя в окно. И видел не парковую золу, не розовые кусты — свою жену, их встречу, ссоры, споры, объятья. Их совместную жизнь, что наградила их и трудностями, и счастьем, и плохими минутами и хорошими, но сейчас вспоминаешь, и кажется, что и самое плохое было прекрасным, а сколько еще впереди?
Гарик взял конфету и принялся жевать ее, раздумывая над словами друга. В своей жизни он любил лишь одну женщину — свою мать. Остальное: увлечение, порыв, страсть, похоть. Но любовь? Только матери он не забывал говорить «люблю», но другой женщине даже не думал такое сказать. И казалось ему, что живет он правильно, а тут сомнения прокрались — не упустил ли чего важного?