— Может тоже на шлюхе жениться? — усмехнулся криво.
Иван тяжело посмотрел на него:
— Анна меня спросила как-то: почему, когда мужчина женщин меняет — он не шлюха, а если женщина, то она самая? Ведь по сути каждый ищет одно — себя рядом с другим, свое место в другой душе. А найдешь — и никто уже не нужен. Так что не обольщайся — не ты выбираешь — твоя душа, а ей все равно кто тот, к кому она потянется. Она не к телу устремится — к своему месту в родной душе. Твоя любимая может оказаться страшнее атомной войны и стервой редкостной, но для тебя станет ангелом во плоти, как и ты для нее, и никто вас не переубедит, что это не так. Я от души тебе советую, научись любить женщину. Не мать, не друзей — в этом тебе нет равных — женщину, с которой ты раскроешься полностью. Долг, верность, честь, дружба — эти понятия часть тебя, но ты все равно неполноценен, если не добавишь к ним любви. В этом отношении у тебя мизерный опыт.
— Зато у тебя, смотрю, его с лихвой.
— Иногда мне кажется, я старше этого мира. Он не удивляет меня и не увлекает, потому что все, что мне нужно, я уже получил, а большего мне ничто и никто уже не даст, да мне и не надо. Но немного завидую — тебе, Бройславу, его девочке — у вас еще все впереди. Как ни крути, а научиться любить наверняка главный урок нашей жизни.
— Задачка не из легких, — заметил озадаченный Гарик. — Любить мать — это понятно, друга — тоже, они не предадут, но постороннюю женщину? Бабы переменчивы как ветер, и доверяться им?
— Весь мир переменчив, друг мой, и все же постоянен в своей неизменности до оскомины. По большому счету меняется лишь антураж, а суть остается незыблемой. И факт, что он ни черта не хочет по большому счету не влияет на тебя, а вот ты наоборот и хочешь, и влияешь, да не всегда понимаешь. А вот научишься любить — поймешь: не ты в его руках — он в твоих. Весь в одной маленькой ладони любимой, которая одна тебе и нужна, — и смущенно улыбнувшись, поскреб щеку. — Старею — философствовать начал, как старик на лавке. Вовремя на покой ухожу.
Бройслав любовался Леной, не видя ничего вокруг кроме нее. Он пил взглядом свет ее глаз, изгиб бровей, хмурую морщинку на лбу, свежесть малиновых губ, гордую линию шеи и хрупкость плеч. И все думал — как же они жили друг без друга и сколько сил употребили, чтоб все-таки существовать, все-таки надеяться на встречу.
Ему было настолько спокойно и уютно рядом с ней, что он, только осознав, вкусив это безмятежное приятное состояние, больше ни за что не хотел с ним расставаться. Он нашел не только ее, он нашел себя.
Бройслав понимал — впереди долгая и трудная дорога, на которой придется терпеливо отогревать сердечко любимой, прощать, поступаться своими интересами ради нее.
Но все это было незначительно для него и не пугало, а скорее радовало, наполняя новым, истинным, смыслом его существование. Главное — она рядом, с ним, и худшее позади. В этой жизни он исправит свои прошлые ошибки и сбережет ее. На этот раз никто не отберет у них счастья быть вместе, жить и дышать в унисон. И то, что им не довелось узнать тогда — они узнают сейчас, а что не познают сейчас, познают в следующей жизни.
Любимые действительно не умирают, потому что любовь не знает смерти. Она единственная постигла секрет вечной жизни.
Глава 21
Я чувствовала себя мухой, запутавшейся в паутине его внимания, он как паук питал меня ядом — своей нежности и выпивал силы противостоять ей. Я не хотела привязываться, но понимала, что уже привязалась. Когда успела, как? Не знаю.
Весь день Бройслав не отходил от меня и все смотрел, обнимал, держал за руку. Я слабела, терялась под его взглядами и не могла себя найти. То, что было важно еще вчера, отчего-то казалось сегодня уже ненужным, более того, глупым и пустым. Он не расспрашивал меня о моей жизни, не лез в душу и тем все глубже проникал в нее.
Я понимала — еще сутки в таком духе и мне с ним не справиться, как уже не справиться со своим сердцем. И пришла к единственно правильному, как казалось, выводу: нужно сорвать с него маску мягкости и благородства, чтоб увидеть истинное лицо, ужаснуться и остыть. Нужен был четкий план — спонтанность с Бройславом не пройдет. Но выработать тактику и стратегию своего поведения днем я не смогла — он не давал, сбивал с мысли, расслаблял, направлял мышление в другое, неизвестное мне пока русло чувственных эмоций, когда-то пугающих меня впечатлений. Я ждала ночи, чтобы лежа в тишине и одиночестве, по привычке прокрутить прошедший день, выявить свои просчеты и просчеты объекта, вспомнить, на что и как он реагировал, и понять из того, что ему нравится, а что нет, понять суть его личности, характера и составить план действий сообразно уже имеющимся фактам. И бить, но уже точно в цель, в подсказанные, открывшиеся невзначай тонкие места, давить — на больное, брать — за живое, давать — что хочет.
Но план провалился с треском: Бройслав не отпустил меня и ночью. Без разговоров привел в свою спальню.
— Я привыкла спать одна, — заявила ему сухо.
— Я тоже, — заверил он, прижимая меня к себе. — Но теперь все изменилось — будем привыкать спать вдвоем.
— Я пинаюсь, — предупредила. Он засмеялся.
— Надеюсь, что у меня подобной привычки нет.
— А еще жутко храплю!
— Да что ты? — он смеялся, глядя мне в глаза, и при этом уже пробирался под рубашку, гладил бедра, расстегивал пуговицы на груди. — Арию храпа эта спальня еще не слышала. Будет интересно.
Я попыталась оттолкнуть его, но он лишь крепче обнял меня:
— Девочка моя, ты можешь противиться, можешь не противится, но ничего не изменится, поверь: мы будем жить вместе. Нас теперь двое — ты не одна, запомни это.
Ладно, получи первую торпеду в приоткрытый шлюз:
— Я уже жила с другими, но при этом оставалась одна. Они не были настолько навязчивы.
Лицо мужчины закаменело, взгляд ушел в сторону, видно, чтобы не пугать меня своей злостью. А она была, если судить по голосу:
— Я просил тебя, забудь прошлое, не упоминай о нем. Мне неприятно.
— Мне тоже неприятно твое общество.
— Неправда.
— Ты так решил?
Бройслав прищурился на меня и улыбнулся. О, эти его улыбки! Он словно заглядывал мне в душу, читал в ней, как в книге, и знал истину, что скрыта от всех, потому что принадлежит лишь ему. И радовался этому, и довольно улыбался, скрывая свои знания, и не верил моим словам.
Он отодвинулся, расстегнул манжеты, снял рубашку, начал расстегивать ремень на брюках:
— Значит, я тебе неприятен?
— Да, — заверила, во все глаза рассматривая его мускулистый торс, от которого исходила сила и привлекала в свой капкан.
— И не хочешь, — подошел ко мне, обнажившись.
— Не хочу, — решила быть твердой и на этот раз не поддаться, одержать хоть маленькую победу, правда, вряд ли над ним, ведь предстоящая битва была скорее с собой.
— Совсем? — провел по моим губам, обнял, снимая с плеча рубашку.
— Считаешь себя неотразимым?
— Даже не пытаюсь.
— Тогда перестань изображать сексуально озабоченного плейбоя.
Он засмеялся и, подхватив меня на руки, уложил на постель.
— Девочка моя, когда женщина не хочет мужчину, она не пожирает его взглядом, в ее глазах стоит холод, а не горит пламя страсти.
Бройслав навис надо мной, прошел ладонью от бедра к груди и зашептал с лукавой улыбкой на устах:
— Держу пари, ты хочешь меня.
— Не-ет, — а губы сами изогнулись в ответной улыбке, и глаза зачарованно смотрели в его зрачки, теплые, ласковые, в которых мне виделся целый мир, прекрасный, как рай, не знающий ни горя, ни печали, ни забот. Бройслав гостеприимно распахивал дверь в него, приглашал без всяких условий, но как легко было войти в него, доверившись, так и легко пропасть в нем. Я была не готова открыться столь же безоглядно, как это сделал он, не готова пустить его в свой мир, потому что в нем был ад, а он не равноценен раю.
— Ты ведешь себя как мальчишка.
— И чувствую себя молодым, — прошептал, лаская меня. Я невольно выгнулась: жарко, тесно, но как приятно быть зажатой его телом, отдаваться его рукам и губам. Почему? Ведь были у меня любовники не менее искусные, не менее сильные и привлекательные, но хоть бы раз у меня сильнее застучало сердце, не то что закружилась голова от их объятий. Я знала, как себя вести и прекрасно справлялась с ролями нимфетки, нимфоманки, скромницы или тигрицы, но разве чувствовало хоть что-то? Обычный театр: постель — сцена, маска страсти одета, роль отыграна, и она снята, брошена в стопку реквизитов.
Но только не с ним. Его близость, прикосновения, ласки, тепло дыхания сорвали с меня не то что маску — кожу. Я чувствовала себя по-настоящему обнаженной, беззащитной и ранимой, настолько хрупкой, что нет иного пути, как только слушаться его, отдаться в полную власть, довериться, встав под его защиту, а он уж сбережет, укроет, защитит и наградит лишь наслаждением, в котором я не знаю, где душа, где тело, сердце, мое — его. Он еще не взял меня, но я уже была его глупой от плоти до возвышенной души. И радовалась, что пока обнажена и беззащитна, он не стремится меня поработить, использовать себе во благо, но щедро награждает, оценивает как великий дар, так и нежно, трепетно, настолько терпеливо обходится со мной, что нет возможности сфальшивить, солгать, сыграть хотя бы стон. Он сам врывается и устремляется к нему, и губы ищут приют на его губах, на теплой коже плеч, груди, ладоней.
Что я делаю? Целую?
Сошла с ума.
Очнись!
Но нет сил отстраниться, хоть жестом воспротивиться, есть только силы, чтоб призвать, обнять сильнее, слиться.
— Глупенькая девочка моя, как ты боишься привязаться и отвергаешь факт, что мы уже привязаны. Ты, я — давно одно. Я позабочусь обо всем, не бойся, стрел не будет.
— Пули в обиходе.
— На нас понадобятся две.
Я вскрикнула, ногтями впившись в его кожу и требуя: еще, еще!
Какие пули?!
— Перестань болтать.
— Не нравится?
— Сбивает с мысли.
— Зачем они тебе? Я за двоих подумаю.
— Я и сама умею…
— И сейчас?
— Да… нет… а-а-а!…
— Мне нравится ход твоих мыслей, — прошептал, улыбаясь. И подстегнул меня теплом дыхания, голосом, улыбкой — я забилась, сдаваясь:
— Ты победил.
— Нет, — остановился, обхватил лицо ладонями. — Побеждают в бою, в борьбе с врагами, но между нами сражений быть не может. Я тебя люблю. Любить и биться невозможно.
Я задыхалась — слова приятны, любую бы очаровали, но мне слов было мало — разум спал — плоть правила:
— Еще, — вздохнула. Бройслав рассмеялся:
— Скажи «люблю».
— Нет…
— Не трудно это. Я ведь научился. А может, сомневаешься? — движенья начал. — Скажи.
— Нечестно!… - застонала. Сейчас меня спроси любую тайну — открою, что уж там сказать «люблю». Но будет ли то правдой? Пусть он победил над телом, пусть разбудил его как спящую красавицу, но душа — мое!… Или уже — его?…
— Скажи, — просил, стесняя лаской грудь.
— Ты хочешь лжи?!
— Нет — правды, — в глаза смотрел, лицо зажав ладонями. Сколько я держалась — минуту, две, а может миг? И выгнулась дугой, к нему прильнув, и закричала, еще не понимая что:
— Люблю!… Люблю…
И забыла как дышать, застыла в биенье двух сердец, сливающихся в ритме в одно, как наши тела, взгляды, сплетенные пальцы.
— Спасибо, — прошептал Бройслав и губ моих коснулся, вдыхая вновь им взятое дыханье.
Я лежала в плену его рук, крепко прижатая к его телу, и смотрела в темноту, слушая сонное дыхание Бройслава, чувствуя тепло и умиротворение. Мне было хорошо и этим страшно. Привычка думать — что же завтра, меня не отпускала даже в миг покоя.
Да, Бройслав покорил меня, а впрочем, не сильно я сопротивлялась. Все очень быстро произошло, в какой-то миг решилось и словно не день — век прошел, как мы вместе и все естественно понятно, но разве так бывает?
Допустим, то, что я увидела в полете не в гробу, а меж мирами, не мистика, а правда, допустим, он тоже что-то узнал, допустим, нас свели опять. Вот тут и начинается мученье.
Я точно поняла, что Бройслав не слабак, не трус и не дурак, сегодня мягок, завтра прочитает досье и оголит свою натуру. По праву — да. Но мне уже то будет больно, а прошлое исправить не дано даже Богу. И что мне делать? Пряник получив, отведать и кнута? От него — согласна. Но как на счет последствий? Презрения в его взгляде, холода, осуждения, указания на дверь и вон из сердца и, лишь только приручив? А в чем я виновата? В том, что жила, вгрызаясь в жизнь? А нужно было подставляться, давать топтать себя?
И как же он? Что он почувствует, узнав, как я жила, насколько подло в жизнь играла? Мне больно будет, а ему подавно. Ну и к чему длить пытку и множить мазохизм? Кому было угодно, убив тогда нас, вновь свести опять, и всколыхнуть то, что по всем канонам должно быть забыто? И правда ли то, что я увидела, что он узнал? Кому, зачем то было нужно?! Кому понравилось нас мучить?!
И как страшно ошибиться, принять Бройслава за Оррика и вдруг узнать, что он лишь бледный призрак, а то, что привиделось, всего лишь бред. Насколько сказки необходимы детям, настолько же вредны для взрослых. То, что происходит, иначе чем сказкой не назовешь, но чем манит она меня, тем же и грозит убить, разрушить пусть видимость, но обороны против внешней грубости мира. Надо признать, я жуткая трусиха: боюсь верить, боюсь надеяться на хорошее, боюсь давления, но особенно — боли, и ее самого худшего проявления — психологической ломки. Возможно, этот страх и заморозил мою душу, законсервировал ее, ожидая момента рождения — смерти той личности, что, явившись в этот мир, при первом же вздохе отравляется миазмами лжи, обид, зависти, хитрости, подлости и разлагается, взрослея в них, и, наконец, умирает, пропитавшись насквозь гнилостными испарениями того, что называют жизнью, и умирает, чтобы действительно родиться. Ничего с этим не поделать, не изменить ни здесь, ни там, и мне всегда было наплевать, как отражаются мои игры с окружающими на жизнях и душах — они, как я, мертвы с рождения. Я не убивала их, я помогала им родиться. Но впервые мне было важно, как Бройслав посмотрит на меня, как он отреагирует на мои привычки, как мое появление отразится на его жизни. Я не хотела причинять ему боль, но и сама не хотела получить ее. Ни измениться, ни подстроиться под него тоже бы не смогла, как не хотела бы менять его, подминая под себя. На его честность, что чувствовала душой, я не хотела отвечать бесчестной ложью. Однако правда была слишком страшной.
Что делать я пока не знала, и оставалось лишь одно — пустить все на самотек, хоть это и не в моих привычках. Запасной аэродром в данной ситуации не прилагался, а разум еще спал, одурманенный всего одним днем, проведенным рядом с Бройславом. Что будет завтра? Не окажется ли тонкая ниточка, связавшая нас по недоразумению, канатом или якорной цепью, я не знала, но подозревала, что так оно и будет, и противилась фактам, надеясь, что завтра все изменится, или у меня найдутся силы все изменить.
А может Бройслав наиграется в романтика и вспомнит о себе другом, что даже в мягкости своей оставался защищенным от любых укусов. Да мало ли какие неожиданности приносит каждый день? Жизнь мертвецов в аду полна сюрпризов, а до финиша, за которым рай, еще далеко, если я не потороплюсь ему навстречу.
— Лена! — услышала, уже засыпая, и не сразу поняла, кому взбрело звать меня. Мыслишка даже мелькнула — а не водятся ли в этом дворце привидения на манер уважающих себя английских замков?
— Лена! — опять прошелестело еле слышное.
Да что за черт? Это что новый вид местного будильника?
Я осторожно высвободилась из объятий Бройслава и прихватив первую попавшуюся рубашку, скользнула в коридор. Меня ждал первый сюрприз нового дня — Галина. Женщина маскировалась под тень, сродняясь с ночным силуэтом пальмы.