Дождавшись, пока я поем, он затоптал костер, оседлал коня, и мы тронулись в путь. Как-то само собой получилось, что большую часть пути я проделывал пешком, ведя его крупного серого коня в поводу. Лишь иногда Ворон подсаживал меня позади себя на круп лошади, давая отдых.
Через несколько дней мы стали настоящими приятелями. Ворон много дней провел в пути, не общаясь с людьми. Встреча со мной спасла его от одиночества и молчания, и он охотно выслушивал мои рассказы. Еще не зная его хорошо, я решился доверить ему всю свою историю — от описанной матерью ночи накануне ее похищения викингами до нашей встречи у костра. Не таясь и не приукрашивая, я поведал ему все и, сам не зная почему, чуть было не проговорился, что готов был считать себя его рабом — только бы он накормил меня и позволил остаться при себе.
Ворон, хотя и был явно рад моему обществу, оказался молчуном и предпочитал выспрашивать, нежели рассказывать самому, но в продолжение моего рассказа он замолчал совсем. Идя рядом с его конем, я в тревоге вскинул глаза — мне показалось, что он уснул в седле. Но нет, Ворон не спал, но был погружен в мрачные раздумья. Казалось, он не слышал ни слова. Мое молчание вывело его из задумчивости.
— Странная история, — изрек он, и я понял, что он все-таки слушал меня. — Дай-ка мне твой меч!
Он остановил неспешно бредущего коня, и я протянул ему Меч Локи. Не знаю, почему я сделал это по первому требованию, полностью доверяя вчерашнему чужаку.
Ворон принял оружие двумя руками, осмотрел рукоять, ища в чешуйках выкованных змей какие-то знаки, потом долго разглядывал руны на его длинном теле. Он смотрел так, словно давно слышал о них и наконец смог узреть воочию. Ненадолго отрешенное суровое лицо его смягчилось, но потом новая судорога боли прошла по нему.
— Очень странная история, — повторил он, возвращая мне Меч Локи. — Я слышал о ней и рад узнать, что хотя бы часть ее оказалась правдой… Слушай, Олав Тополь! Я, конечно, не пророк, и мои предсказания не следует принимать всерьез, но сейчас мне почему-то кажется, что ты никогда больше не увидишь ни матери, ни отца, ни брата Торвальда. И тебе нужно как можно скорее забыть о том, что они у тебя были!
— Но почему? — вырвалось у меня. Я был готов поверить в то, что у меня больше не будет матери — она же говорила, что не сможет жить, если со мной что-нибудь случится, — но отец! Но брат!
— Ты мертв, Олав Тополь, — со вздохом сказал Ворон. — И лучше будет для тебя, если ты признаешь, что умер для привычного тебе мира и никогда уже не будешь жить жизнью обычного человека.
Я вспомнил ту маленькую смерть, которую пережил в ночь после побега от бодричей, когда поступился законами викингов и предпочел жизнь честной смерти, когда бросился спасать призванный свершить Рагнарёк меч, не думая о себе. Память твердила, что я должен признать это, но душа отказывалась верить.
— Но почему? — повторил я.
Взгляд Ворона, когда он посмотрел мимо меня, стал еще печальнее.
— Сам того не ведая, ты ввязался в чужую историю… Многие в разное время призываются свершить то или иное дело, но не все выдерживают испытание… Из твоего рассказа я понял, что все твои родичи по отцу — он сам, его отец и твои братья — по очереди примеряли свои силы, пытаясь подчинить себе Меч Локи. Но они оказались слишком слабы — кто-то умер, кто-то просто вынужден был отказаться… Справился только ты, и только тебе идти по этой Дороге дальше!
Так я второй раз услышал о Дороге богов. И тоже от одного из тех, кто стоял на ней. Впоследствии я узнал, что людей, идущих по этой Дороге, гораздо больше — просто все они идут в разных направлениях, и одни занимают середину ее, а кто-то скромно плетется по обочине, то и дело ожидая мига, чтобы шмыгнуть в кусты. Но свернуть с нее по собственной воле не может никто.
— И что мне теперь делать? — заговорил я после недолгого молчания.
— Ничего, — последовал ответ. — Не торопи смерть — она сама знает, когда за тобой явиться!..
Ворон всякий наш разговор переводил на смерть — я успел к этому привыкнуть.
— И последний совет. — Он уже тронул коня, и я прибавил шагу, чтобы держаться вровень с мордой его лошади. — Олава сына Эрика больше нет. Он умер — для всех. Даже если тебе удастся вернуться домой, там никто не обрадуется твоему возвращению. Поэтому выбери себе новую жизнь и живи ею.
Не знаю, что подвигло меня на этот шаг, но я тут же ответил:
— Я останусь с тобой. До конца!
Ворона явно испугали мои слова. Он снова осадил коня и обратил ко мне испуганное лицо:
— Даже не вздумай!.. А впрочем… поступай как пожелаешь! Но моя Дорога скоро закончится. Навсегда.
Прошло еще несколько дней, прежде чем мы вернулись к этому разговору.
Мы продолжали двигаться на восток и оказались в землях, о которых я ничего не знал. Нас окружали дремучие леса, как две капли воды похожие на те, где мы встретились. По сути дела, мы еще так и не выбрались из чащ, и мне начало казаться, что леса никогда не кончатся. Я вырос на берегу фиорда, в горах. Там не сыщешь густой чащи, зато было море, горы и сколько угодно неба. А потом были нескончаемые морские походы и берега чужих земель. Но я всегда был на просторе. Теснота существовала только в клети рабов, откуда я вырвался раз и навсегда. А здесь я истосковался по свободе и жаждал вырваться на волю.
На мой вопрос, когда кончатся леса, Ворон ответил по своему обыкновению загадочно:
— В свое время, но если бы это зависело от меня, то я бы пожелал, чтобы они никогда не кончались.
Чем дольше продолжался наш путь, тем молчаливее и печальнее делался мой спутник. Бывало, что за полдня из него не вытянешь ни единого слова. В его светлых глазах появился и не гас странный огонек — это был взгляд человека, живущего в постоянном ожидании смертельной опасности.
В свое время Ворон спас мне жизнь, вселил надежду и, сам того не подозревая, готовил к будущей жизни. Я чувствовал привязанность к нему и с радостью был бы у него рабом, если бы он пожелал. Но Ворон приказал мне раз и навсегда оставить даже мысли о рабстве, и я подчинился. Но тревожиться за свою судьбу он мне запретить не мог. Стремясь узнать, что к чему, я не отставал от него день и ночь, выспрашивая и выведывая, но время шло, а мой спутник не сдавался.
Наконец мое желание исполнилось. Пробираясь по бездорожью, мы наткнулись на тропу, и Ворон без раздумий свернул на нее, словно знал здесь каждую травинку. Мы проехали всего ничего, когда впереди развиднелось.
Мы стояли на опушке леса, на вершине крутояра, с которого открывался вид на холмы, поросшие островками леса. Между ними текла река — похожая на те, через которые мы неоднократно перебирались в пути. Где-то далеко, на горизонте, глаз различал распаханные поля и другие признаки близкого человечьего жилья. А надо всем этим было светло-голубое осеннее небо и сколько угодно простора.
Задохнувшись от необыкновенного зрелища неизвестной мне земли, я стоял, держа под уздцы серого коня Ворона. Тот сидел в седле, откинувшись назад. Внезапно раздался его короткий болезненный стон.
Я вскинул глаза. Мой спутник жадно смотрел на раскинувшиеся перед ним поля, и я готов был поклясться, что глаза его блестят от сдерживаемых слез.
— Что это за земля? — решился спросить я. — Это твоя родина?
— Это мой дом, — вздохнул он и крепче стиснул поводья. — Но моя родина далеко!.. Я из Гардарики… Слышал о такой земле?
Я с готовностью кивнул — у отца было несколько рабов из тех краев, викинги, побывавшие там, рассказывали чудеса об этом крае.
— Гардарика гораздо дальше, в той стороне. — Ворон махнул рукой к северу. — А эта река называется Лаба…
— Красивая! — сказал я, желая показаться вежливым.
— Что ты знаешь о красоте? — Ворон впервые рассердился. — Ты не видел Ильмера, нашего озера, не видел Славенска, города моих предков! Не видел реки Мутной и отражающегося в ее водах святилища бога Коркодела, Змея Волхова!.. Как бы я хотел умереть на родине, там, где пролилась кровь моего отца и где навеки упокоилась моя мать…
Совсем недавно он уговаривал меня смириться с тем, что я больше никогда не увижу мать и родных мест, и я не удивился теперь его словам. Но молодость не может смириться с неизбежным, и я не верил его словам.
— Что заставляет тебя так думать? — спросил я. — Неужели ты торопишься умереть?
— Я люблю жизнь, — таким мрачным голосом, что заставил меня усомниться в истинности этих слов, ответил Ворон. — Но я знаю, что за мои дела мне не положено счастья умереть на родине, в свой срок… Моя жизнь близится к концу, Олав!
— Ты болен?
— Я женат!
Недоумение, написанное у меня на лице, было красноречивее всяких слов. Взглянув на меня, Ворон вдруг спешился, разминая ноги, и вышел на склон, подставляя загорелое лицо осеннему неяркому солнцу.
— Ты нравишься мне, Олав Тополь, — заговорил он не оборачиваясь. — Не ведаю, в чем тут дело. По всему выходит, что я должен ненавидеть тебя — ведь теперь ты продолжишь мой путь, а мне надлежит уйти в сторону и из жизни… Но ты нравишься мне, и я ничего не могу с этим поделать!.. Что ты знаешь о Дороге богов?
Ворон никогда не заговаривал о ней, только раз или два упомянув в беседе, и я покачал головой:
— Только то, что по ней идут избранные богами…
— По ней идут сами боги, — поправил меня Ворон. — Их деяния слишком сложны для понимания смертных людей, и никто лучше них не может объяснить их целей. Мы, люди, им нужны, и они избирают лучших, кому доверяют и кто в мире призван исполнять их волю… У каждого избранного своя судьба, но одно их роднит и позволяет узнать друг друга — смерть. Жить ради богов означает умереть для остального мира, ибо не под силу смертным деяния богов. Каждый из нас, ступая на Дорогу богов, должен помнить это. Ступивший на Дорогу богов уже не может сойти с нее живым.
— Ты стоишь на Дороге, — догадался я.
— Да. И свой путь я прошел до конца. Боги больше не нуждаются во мне, раз я встретил тебя… Кроме того, однажды я ослушался их приказа и должен понести кару за свое упрямство… Меня радует одно. — Ворон улыбнулся вымученной улыбкой. — Что я перед смертью встретил тебя. У меня нет детей — ты будешь моим сыном. Тебе я передам все, что у меня есть, все знания, весь свой опыт. А после моей смерти ты продолжишь мой путь.
— По Дороге? — ужаснулся я. До меня только сейчас начало доходить, что происходит нечто важное и необыкновенное.
— По Дороге, — кивнул Ворон. Присев на траву, он жестом пригласил меня присоединиться. — Только не думай, что тебе удастся с нее свернуть, — добавил он, словно читая мои мысли. — Ведь ты ступил на нее в тот самый миг, когда той ночью выбрался из клети рабов, чтобы прикоснуться к Мечу Локи. И даже раньше — когда впервые задумался о выборе жизненного пути… Вспомни нашу встречу — как ты бежал по лесу, спасая Меч Доки, — ты не хотел, чтобы он снова оказался во тьме, там же, где его хозяин! Ты уже служил богам, и нужно было лишь, чтобы тебе встретился тот, кто мог помочь тебе, подсказать, наставить на истинный путь… И боги свели нас вместе. Помнишь, ты ведь сразу начал доверять мне! Все сходится одно к одному — я умру, а ты продолжишь путь.
Я сидел, обхватив колени руками, и не верил своим ушам. Чувства мои были напряжены до предела. Я не мог понять, что приключилось, как мне теперь жить, что делать. Ворон умрет, и что?
— А почему ты должен умереть? — заговорил я. — Я должен тебя убить?
— До этого дело не дойдет, — уверенно покачал головой мой собеседник. — Я же тебе говорил, что я женат!..
— Ну и что?
— А то, что я женился на ней против воли богов! — Ворон снова повысил голос. — Меня предупреждали против союза с нею и оказались правы — моя жена ведьма. Возможно, она дочь какого-нибудь бога или сама богиня, за черные дела изгнанная в мир людей, дабы смогла научиться добру… Боги, повздорив, часто изгоняют друг друга к нам. Одним в новом мире везет, другим нет. В Хиндустан приходил Будда — ему поклонялись как живому богу, сразу поняв его сущность. А Белому Христу в Иудее не повезло — хотя он вел себя как настоящий бог, его убили. Ты говорил, что бывал на земле саксов — так у них давно жили сразу несколько богов и богинь, и одним из лучших среди них был Мерлин… Твой предок, Ингвио, сын Фрейра, тоже был богом, сошедшим к людям. Боги приходили в разных обличьях и в разные времена. Возможно, они будут приходить еще, но нам с тобой этого знать не дано…
Я родился в Ладоге, и отец мой был младшим братом правившего там князя. Мать моя была его третьей женой, самой молодой и успевшей родить ему всего одного ребенка. Мне не было и года, когда моего отца убили в кровавой междоусобице. Мать убежала к своей родне в соседний городец, где я вырос. Меня прятали даже от соседей, но однажды всплыло, что я остался жив… Князь мог меня убить — и шестнадцати лет от роду я покинул родину навсегда. Уже на чужбине я узнал, что мой обидчик умер и власть взял себе его сын. Сейчас у него наверняка должны быть взрослые внуки, а то и правнуки. Да, скорее всего, сейчас должен править его внук… Со времени моего бегства прошло слишком много лет, не осталось в живых никого, кто бы знал меня в лицо — я ведь гораздо старше, чем выгляжу, и мог бы быть твоим отцом и даже дедом на самом деле, по числу прожитых лет! — но вернуться я не могу.
Все дело в моей жене. Не буду перечислять все дела, которые боги возлагали на меня в разные годы. Я странствовал по земле, сражался, передавал вести, смотрел и слушал. Здесь, на берегах Лабы, где тоже живут славянского языка люди, я обрел второй дом, сюда возвращался из странствий, и меня тут ждали слуги и дом. Но однажды на пути сюда я повстречал девушку, прекрасней которой не видел нигде. Ее звали Мстой… Я привез ее домой и назвал своей женой. Мста согласилась… А потом боги встретили меня на Дороге и через своих Судей передали, что я совершаю преступление, связывая свою судьбу с этой женщиной, и приказали выставить ее за порог. Я отказался. Тогда меня и присудили к смерти по Суду богов. И Суд должен свершиться.
Она долго не хотела становиться моей женой. Чтобы уговорить ее, я дал клятву, что буду исполнять все ее желания, что бы она ни захотела. Мста устроила мне испытание, проверяя мою честность, и уже под венцом взяла с меня еще одну клятву: дать слово, что, если один из нас умрет, другой должен будет последовать за ним. А недавно я получил весть из дома — моя жена опасно больна…
— Ну и что с того? — удивился я.
— Если она умрет, я должен буду исполнить клятву и расстаться с жизнью, — вздохнул Ворон. — Но если бы ты знал, как я хочу жить!
Теперь мне многое стало в нем понятно — и его нарочитая неспешность, когда мы просто ехали шагом, тогда как могли мчаться рысью, и то, что сейчас мы сидели на траве и глядели вдаль. Ворон надеялся задержаться в пути как можно дольше в надежде, что его жена успеет умереть до его возвращения. Тогда ее похоронят одну, а он останется в живых — ведь вскрывать могилы нельзя, чтобы не пробудить спящего вечным сном для мести живущим.
— Не понимаю, — сознался я, — почему тогда ты вообще едешь домой? Не хочешь умирать — не езди туда совсем! Почему ты должен исполнять эту клятву? Она ведь потребовала от тебя заведомо невозможного!
— Мста из их рода, — серьезно возразил мне Ворон. — Боги присудили мне смерть. Нельзя спорить с судьбой!.. И оставим этот разговор!
Он решительно поднялся с земли, подошел к коню и вскочил в седло.
— И потом, — добавил он, не глядя на меня, — я очень ее люблю и не знаю, смогу ли жить без нее.
Через несколько дней мы приехали в город, где жил Ворон.
Все поля, луга и леса, через которые мы проезжали, принадлежали людям, называвшим себя лютичами, одним из венетских племен. Они жили в народоправстве и управляли ими старейшины. В том городе, где жил Ворон, был свой старейшина, именовавшийся князем-воеводой. Ворон когда-то давно оказал ему помощь, и тот позволил чужаку жить среди них. Община дала ему дом, за которым в его отсутствие надлежаще приглядывали, а когда он завел молодую жену, то обзавелся и хозяйством.