«Семигранник» стоял совсем близко — недостаточно для пинка головой, который был бы более эффективным в такой ситуации. Борланд не стал пытаться раззадорить противника простым хуком и не хотел ломать ему нос. Просто сильно стукнул посередине лба — хороший способ сделать так, чтобы противнику поплохело. Военстал упал на спину, гигант его тут же подхватил и на удивление быстро и мягко опустил на землю. Затем выпрямился и врезал Борланду по скуле.
Прежде чем мир померк, Борланд понял, что план действительно выглядел красиво в его воображении.
* * *
Лампа над головой мерзко мерцала.
— Я в аду? — спросил Борланд.
— Тихо, тихо, — послышался успокаивающий голос. — Лежи смирно. А то шрам останется.
— Какой шрам? Меня что, порезали?
— Я сам порежу, если не замолчишь.
Борланд попробовал скосить глаза чуть вправо. Он лежал на холодной кушетке. Рядом сидел человек лет пятидесяти в больничном халате. Он выглядел так, словно с самого рождения активно проводил медицинские опыты.
— Доктор, я буду играть на скрипке? — спросил Борланд.
— Шутим, — констатировал доктор. — Значит, мозги в порядке.
— Умище девать некуда.
— Умищем надо уметь пользоваться, — посоветовал врач. — Прежде всего не лезть туда, куда не надо. Ты здесь новый, а ведешь себя, как дебил. Неужели в самом деле провел пять лет в Зоне?
— Молодость есть молодость. Провел и не жалею.
— Это клан «семигранников». Знаешь, что такое семигранный болт?
— Знаю. Под него не существует гаечного ключа.
— Это символ несгибаемых людей, которые посвятили Зоне всю свою жизнь, находясь по ту сторону Барьера. Для которых Зона стала домом. Эти люди в Зоне нашли свое призвание.
— А я думал, что это контрактники, которые любят отстреливать простых сталкеров, имея огневое преимущество. Напрягать тех, кто на самом деле рискует жизнью каждый день.
Врач посветил Борланду в глаза фонариком.
— В порядке, — сказал он. — Можешь идти.
— А можно я тут поваляюсь, доктор?
— Я не доктор.
Борланд сел на кушетке и обнаружил, что под ним находится обыкновенная тюремная койка.
— Где я? — спросил он.
— Третий этаж, каюта четыре, — ответил человек в халате.
— Так я не в медотсеке?
— Каком медотсеке? Зачем? За тычок в морду ты хочешь в медотсек попасть? Размечтался! Встал и пошел вон!
Чувствуя себя жертвой розыгрыша, Борланд поднялся на ноги, глазея по сторонам. Знакомая решетка, бетонные стены. В углу — белый унитаз. Обычная камера, только на одного. Разве что на стене висели аптечки.
— Так ты не врач!
— Врач. Обыкновенный местный лекарь. Мотаю неопределенный срок, так же как все остальные. А ты думал, у нас тут как устроено? Точно как в Зоне. Считай, общество.
— Ладно, я понял, — пробурчал Борланд. Щека болела, но зубы были целы. — Спасибо за помощь. Я что-то должен? Все равно мне пока платить нечем.
— Да иди уже, ладно. Свои люди, сочтемся.
— Спасибо.
Борланд вышел из камеры. Он действительно находился на третьем уровне. Рядом с ним висели мощные лампы, освещавшие оживленный пятачок внизу.
Добравшись до своей камеры, Борланд подошел к умывальнику и принялся охлаждать водой лицо.
— Ты пропустил кормежку, — сказал Хрюс, лежащий наверху. — Я растоптал твою порцию.
— На здоровье, — буркнул Борланд и услышал шуршание бумаги. Он посмотрел на верхнюю полку.
Хрюс с довольным видом читал журнал.
— Где ты взял книжку? — спросил Борланд.
— Мне сегодня повезло, — рассмеялся Хрюс. — Сегодня в пакетах со жратвой на всех бродяг оказалось шесть подарков. Вот, мне досталось чтиво.
Борланд сумел разглядеть на обложке журнала прошлогоднюю дату.
— А газет ни у кого нет?
— Какие газеты? Это же запрещено. Мы не узнаем никаких новостей о мире. Просто старый журнал. Какая-то научная лабуда. Вот если бы комиксы…
Борланд вернулся на свою койку. Через минуту послышался грохот решеток, и камеры на «Вертикали» закрылись.
— Отдыхай, — посоветовал Хрюс. — Решетки откроются вечером.
Борланд думал кивнуть, но понял, что сосед все равно его не увидит. Он повернулся на бок и стал молча ждать вечера с закрытыми глазами.
* * *
Следующие часы Борланд провел почти без движения. Сторонний наблюдатель решил бы, что он медитировал, но для медитации требовались более комфортные условия. Хотя «Вертикаль» не была тюрьмой в обычном смысле этого слова, это все равно не делало ее курортом. Борланд просто лежал, пытаясь связать все полученные данные в простую логическую цепочку. Это ему никак не удавалось. Не хватало данных. Что-то было не так.
Кому нужна «Вертикаль»? Борланд не мог найти ответа на этот вопрос. Еще накануне ему казалось, что заключенным здесь оставляют слишком много свободы. Теперь он понимал, что так оно и есть. Кто бы ни курировал это место, он был заинтересован в том, чтобы сталкеры сохранили свои навыки. В первую очередь — психологические. Отсюда и подарки в пищевых пайках — самая настоящая замена артефактам. Все равно что выпустить сталкеров в лес и поручить собирать грибы. Кому-то повезет, и он найдет ценный артефакт — скажем, журнал. А там каждый сам решит, как распорядиться ценной добычей. Можно продать, обменять на другой такой же сюрприз вроде куска сыра. Для Борланда такая политика теперь стала очевидной. Возможно, сталкеры тоже знали, просто не считали нужным говорить о таких очевидных вещах.
С этими мыслями Борланд лежал, пока не потерял чувство времени. Ничего интересного за эти часы не произошло. Хрюс продолжал читать журнал, пару раз отключившись на короткий сон. Скорее, гражданская привычка, чем сталкерская. В Зоне было принято спать редко, но долго. Вероятно, на Большой земле Хрюс работал таксистом или вахтером.
Бродяги на этажах вели себя спокойно, распределившись по камерам. Казалось, здесь всех устраивала такая жизнь. Большинство из них дома никто не ждал. У многих наверняка и никакого дома не было. Если бы не отсутствие свободы, жить на «Вертикали» было бы вполне комфортно подавляющему большинству сталкеров. И все равно было тяжело поверить, что здесь никогда не случались массовые побоища. С другой стороны, сталкеры являлись весьма специфическим контингентом, и к ним можно было всегда найти свои рычаги давления. Например, перекрыть поставку подарков в столовой. Очень элегантный кнут, сводящийся к отбиранию пряника — крайне вкусного пряника, без которого «Вертикаль» превратилась бы в самую обыкновенную тюрьму западного образца.
Когда двери камер снова открылись, Борланд подождал немного. Хрюс довольно хмыкнул, свесил ноги и спрыгнул вниз, точно попав в свои ботинки. Прямо выверенные движения бывалого «вертикальца». Зевнув, он спустился и пошел тусоваться с группой товарищей внизу.
Борланд вышел через минуту. Он внимательно следил за уголком «семигранников». Никто на него не смотрел. При виде нижних камер щека заныла снова.
Приняв решение, Борланд начал спуск вниз.
— Далеко собрался? — услышал он голос Камаза сзади.
Борланд обернулся. Пожилой авторитет смотрел на него с третьего этажа. Он был один, без своих прихвостней.
— Ты что хотел? — спросил Борланд.
Старик приветливо махнул рукой.
— Поднимись сюда, — предложил он. — Поговорить надо.
Поколебавшись, Борланд решил так и поступить. Он поднялся на третий этаж, кивнул старику. Тот не предложил рукопожатия. Борланд как раз и не хотел бы этого делать.
— Как живется? — спросил Камаз.
— Потихоньку, — ответил Борланд. — А ваши как?
— Помаленьку.
— Будем сравнивать тихое с мягким?
— Остроумный, — заметил Камаз. — Пошли прогуляемся.
— Весь день гуляю. Куда ты меня ведешь?
— Не нервничай, все нормально. Бродяги останутся внизу. По вечерам я всегда гуляю на балконе третьего этажа. В эти минуты меня никто не смеет беспокоить.
— А как же сталкеры, которые тут живут?
— Они уважают мое желание побыть одному, — уклончиво ответить авторитет. — Если кто-то поднимается сюда во время вечерней прогулки, то это значит, что он хочет спросить у меня совета.
— Я не хочу спрашивать у тебя совета.
— Для всех остальных — хочешь, — заверил Камаз. — Ты же сам сюда пришел. Все это видели.
— Да, ты ловко провернул, — заметил Борланд. — Теперь вся «Вертикаль» увидит, что я бегу каждый раз, как ты меня зовешь.
— Любопытное отношение к жизни. Очень странно, что у тебя до сих пор нет репутации шавки, прыгающий через обруч.
— Может, никто просто еще не подобрал приманку?
— Вот это может быть, — согласился Камаз. — Я могу купить твою преданность?
— Только мое время. И чем дальше, тем оно дороже.
— Тогда можешь считать себя очень богатым. Время — это то, чего у тебя здесь будет навалом. Я советую распорядиться им мудро.
— Например?
— Не валяться на больничном. Именно это тебя ждет, если ты продолжишь цепляться к «семигранникам».
Камаз успел дойти неторопливым шагом до конца балкона. Борланд двигался рядом, стараясь не производить впечатления телохранителя. Развернувшись, авторитет направился в противоположную сторону. Было видно, что он в этом месте успел навернуть не одну тысячу кругов.
— А что плохого в том, чтобы валяться на больничном? — спросил Борланд. — При царе русские солдаты служили двадцать пять лет. По статистике, семь с половиной лет из этого срока они проводили, поправляясь от ран и болезней.
Лицо авторитета тронула маска заинтересованности.
— Что ты знаешь про медицинский отсек? — спросил он.
— Ни разу там не был.
— Конечно, не был, ведь ты все еще здесь. Наверное, тебе это неизвестно, но из медблока нет пути назад. Если кто-то на «Вертикали» получает серьезные проблемы со здоровьем, то его лечат здесь, а затем отправляют в одну из тюрем Владивостока.
— Я этого не знал.
— Так вот, давай сразу разберемся. Если ты продолжишь попытки попасть к «семигранникам», это закончится для тебя медицинским блоком.
— И я попаду во Владивосток.
— Не будь несмышленышем. Не доберешься ты до Владивостока.
— Да я все понимаю.
— Прекрати пытаться попасть к «семигранникам», повторяю. Забудь про эти каюты, иначе они станут твоей могилой.
— У меня есть шанс не попасть в медицинский блок. Может быть, я найду способ разобраться с тем орангутангом у входа.
— Ты про Сергея? Забудь. Просто выбрось из головы и поставь мозги на предохранитель.
— Так у этой туши есть имя?
— Прояви немного уважения. Это Сергей, известный в узких кругах капитан. Отбывал политический срок в адовых условиях. Но он выжил, впоследствии был амнистирован и частично восстановлен в звании в обмен на службу в Зоне.
— Какая красивая история. Я проникся.
— Ты не знаешь, что такое жизнь за решеткой.
— Ты, заключенный, говоришь мне, заключенному, каково жить за решеткой?
Камаз посмотрел на Борланда, словно раздумывая, стоит ли озвучивать свою следующую мысль.
— Знаешь, почему меня здесь уважают? — спросил он.
— Думаю, у тебя есть выходы на охрану.
— Это да. Но откуда они у меня? Тебе не говорили?
— Нет.
— Я единственный из всего здешнего народа, который ранее сидел на верхнем уровне «Вертикали».
— В смысле?
— В прямом. Много лет назад я сидел за решеткой в Орловском централе. Том самом, под которым мы сейчас находимся.
— Внушает, — признался Борланд. — Может, это судьба.
— Начальникам был нужен кто-то, присматривающий здесь за порядком. Решили выбрать меня. Представь, что все мы прячемся в тоннелях метро от ядерной зимы. Представь, насколько будет ценен человек, работавший ранее машинистом метровагона. Вот потому меня и уважают.
— Признаться, я не вижу связи, — сказал Борланд. — Но пусть это тебя не расстраивает. Я не буду оспаривать твою власть. Я дал тебе чипсы — значит признал твое положение.
— Хорошо. Тогда отнесись с уважением к моим советам. Не ищи друзей среди «семигранников». Я верю, что среди них у тебя там были друзья. Это все было в прошлом. Оставь прошлое, переступи, плюнь и разотри. Тебя военсталы не примут, а честные сталкеры отвернутся. Ты станешь изгоем. Дальше будет просто — слово, дело, провокация, медблок, яма два на полтора метра. Приказ о переводе передадут во Владивосток, и эту бумажку все равно никто никогда не увидит. Ты этого хочешь?
— Как тогда быть?
— Просто никого не трогай, — посоветовал Камаз. — Не торопи время. Посиди, со временем привыкнешь. Здесь жить можно. Как тебя наша система подарков?
— Очень умно придумано.
— Да. Ты ждешь переклички, идешь в столовую, получаешь паек. Открываешь, находишь ценный артефакт. К примеру, зубную щетку или двести граммов водки в целлофане. Или, наоборот, в пакете тебя ждет аномалия, способная испортить тебе будущее, — какой-нибудь запрещенный предмет. И сразу путевка в карцер — просто за то, что тебе не повезло с подарком. Но ты все равно вскрываешь. Сердце колотится, но ты не можешь отговорить себя вскрывать подарочный пакет. Сталкеры здесь очень любят обмениваться своими пайками. Никогда не знаешь, что тебе выпало. Обменяться нераспечатанным пайком с другим бродягой — самая азартная вещь в этом чудесном месте.
— Запрещенные предметы, — удивился Борланд. — Даже так бывает?
— Бывает. На этом держится вся «Вертикаль». Потому никто и не устраивает бунт. Дважды в сутки у нас лотерея, и этого хватает, чтобы все спустили пар.
— Запрещенные, — повторил Борланд. — Так вы и подбросили железную вилку Геворгу?
Камаз косо подглядел на него.
— Может быть, и была у кого-то вилка, — не стал он отрицать. — Но никто не знал, кому она попадет. Иначе это была бы не лотерея.
Последнее слово Борланд услышал как-то иначе, чем раньше.
Лотерея…
Вспышка озарения пришла к Борланду, словно луч солнечного света, внезапно прорвавшийся через всю «Вертикаль». Сталкер медленно коснулся рукой головы. Улыбка облегчения появилась на его лице.
— Знаешь, Камаз, у меня есть перед тобой маленькое преимущество, — проговорил он. — Я могу посмотреть на человека и по его виду сказать, какие у него шансы найти артефакт и какие — угодить в аномалию. Этому не учат на верхнем уровне «Вертикали».
Камаз ничего не говорил. Он не проявлял даже малейшей тени, никакого намека на то, что понимает, о чем идет речь.
— Геворг не мог «попасть в аномалию», — продолжал Борланд. — Не мог случайно найти вилку, из-за которой попал в карцер. Он мог только получить свой паек от того, кто точно знал, что в нем будет запрещенный предмет, и хотел его подставить. Потому что лотерея здесь не в том, кому какой пакет выпадет, а в том, кто какой пакет откроет, успев до этого перетасовать всю добычу. Социальное звено в сложной схеме. То, о чем сталкеры не задумываются, но без чего существовать не могут, — натуральный обмен хабаром. В этом и есть случайность. Но вопрос о том, выпадет ли конкретному человеку пакет с сюрпризом изначально, не имеет никакого элемента случайности.
Лицо Камаза продолжало оставаться бесстрастным.
— Спасибо за беседу, — поблагодарил Борланд. — И за молчание. Думаю, теперь я могу разобраться, что мне делать.
Он хлопнул рукой по перилам и побежал к себе в камеру.
* * *
— Хрюша! — выпалил Борланд. — Ты здесь?
— Да, — отозвался сосед с верхней полки. — Ты что-то хотел?
— Тот журнал. Ты достал его из пищевого пайка. Так ведь?
— Ну да. Здесь же больше негде.
— Ты съел две порции — твою и мою.
— Ну?
— Что, если журнал был моем пайке, а не в твоем?
— Нет, так не пойдет, — скривился Хрюс. — Ты не пришел за своей порцией. По правилам «Вертикали» она стала моей. Мы все получаем пайки в порядке очереди. Значит, то, что было в твоем мешке, стало моим. И журнал тоже.
— Да я не претендую на твой журнал. Оставляй его себе, конечно. Я лишь прошу дать его посмотреть. Верну через минуту.