Он помнил, как в детстве, когда огромные тополя обнимали небосвод разлапистыми ветвями, а люди вокруг него казались огромными и важными, он увидел странную картину.
Это был яркий солнечный день. Жара стояла невыносимая, и в ту пору прямо на дороге возле его дома можно было увидеть настоящих майских жуков, которые так редко появляются в большом городе. Другие дети его возраста ездили на трехколесных велосипедах, давя этих жуков. И гибель живого существа, пусть даже такого ничтожного, как жук, вызывала у Романа глухой протест. С одной стороны, он понимал, что жалеть насекомое не стоит, с другой стороны, он всегда ставил себя на место слабых и беззащитных.
И в тот же день он увидел процессию, мрачно вышагивающую по улице в траурных одеждах. Впереди всех шла какая-то старушка с черно-белым портретом в руках. Хоронили мальчика, который выпал из окна восьмого этажа, играя со своими друзьями. Вспрыгнул на подоконник и облокотился на марлевую сетку, какие натягивают на окна, чтобы мошкара не летела в квартиру. Роман запомнил маленькую тонкую девочку, на которую взрослые повязали черную шаль. Кто-то сказал ему, что это сестра погибшего мальчика. И именно она запомнилась Роману ярче всех. Она была спокойной и в то же время бесконечно несчастной и испуганной. Она была олицетворением краткости жизни и неумолимости смерти. И пустоты. Роману иногда казалось, что все его воспоминания – это короткие вспышки, черно-белые картинки, за которыми скрывается пустота. И вдруг он увидел удивительный мир.
Это была великая любовь, непонятная для него, и недоступная для его обыденного мышления. Роман увидел себя со стороны. Это было удивительным открытием для него. Этот «он» совсем не походил на того «него», каким он привык видеть себя в зеркале. Похоже на то, как будто смотришь видеозапись.
Но отретушированную.
Он увидел прекрасного юношу, в котором не было изъяна, юного синеглазого бога, за которого стоило отдать жизнь. Его стоило любить всем сердцем, прощать все и все терпеть. Роман понял, что смотрит на себя самого чужими глазами. Глазами Вадима.
Он увидел некоторые моменты своей жизни, которые заставили его почувствовать стыд. Например, они однажды подрались. Роман был выше и сильнее Вадима и легко подмял его под себя, но Вадим не сопротивлялся. Он даже был счастлив в тот момент. Хотя Роман и дрался по-настоящему, Вадим никогда не бил в полную силу. Он проиграл не столько потому, что был физически слаб, а скорее потому, что не хотел причинять боль своему другу. Своему любимому человеку.
Когда проходят все чувства, и человек осознает, что в его жизни нет тепла, он уходит в себя, замыкается и исчезает для других людей. Это произошло с Вадимом, и Роман почувствовал все это как свои личные переживания. Он почувствовал всю тоску своего друга, и понял, отчего тот сходит с ума, пьет, и медленно загоняет себя в могилу. Его любовь не имеет смысла. Но почему же он никогда не говорил о своих чувствах?
Роман заплакал от досады и злости.
***
Вадим увидел иную картину. Он тоже увидел себя со стороны, и это было печальное зрелище. Он стоял перед своим другом жалкий, нервный и забитый. Как будто в кривом зеркале – неловкий, до безобразия неуклюжий. Но таким человеком легко управлять, делать с ним, что заблагорассудится. Стоит только намекнуть такому человеку, что ты интересуешься им, и вот он уже весь перед тобой обнаженный и беззащитный, трепетно ожидающий любого наказания за несовершенные проступки. Такого человека хотелось специально обидеть, хотелось сделать ему больно, ведь он с такой радостной покорностью принимал каждый удар судьбы. Делая ему больно, получаешь удовольствие. Поразительно, как он все это выдерживает. Может быть, ему самому это нравится?
А еще иногда этого человека хотелось обнять и пожалеть, но внутренние запреты не позволяли сделать этого. Как может мужчина обнимать мужчину – так? Ужас! Отвратительно! И хоть иногда, в своих снах, Роману хотелось это сделать, к черту такие сны. Всего лишь сны.
Но зачем же тогда он сам позвал этого слабого человека в свою жизнь? Им обоим просто было одиноко. Роман просто хотел немного развеяться. И вот… драма. Этот человек сошел с ума, он стал невыносимым. Он сдался и потерялся в своих снах. Но ведь он мог бы быть другим, если бы его просто любили. Но любить мужчину мужчине… это странно. А слышать от него признания в любви – противно.
Роман дарил Вадиму свою дружбу, как милостыню нищему. Это давало ощущение превосходства. Это было приятно.
Вадим заплакал от досады, поняв, что это жалкое ничтожество – он сам – не достойно уважения, а тем более любви.
***
С момента операции прошло два дня. Александр Петрович сидел за компьютером, и снимал показания с электродов, вживленных в мозг своих пациентов. Все это время он ничего не ел, только пил крепкий чай, и даже не замечал, как день сменяет ночь. Он спал не больше четырех часов в сутки. И даже во сне был окрылен своим открытием.
Роман и Вадим лежали в спальне на кровати и диване.
Александр Петрович регулярно проведывал их и приговаривал:
– Потерпите, голубчики. Пусть сейчас вам плохо, но вскоре вы будете понимать друг друга, как самого себя и все будет в порядке. Операция прошла успешно, была опасность того, что вы останитесь парализованными на всю жизнь… но все закончилось благополучно.
Александр Петрович улыбался, потом снова садился за компьютер и рассматривал свои причудливые графики.
Теперь Вадим – это Роман, а Роман – это Вадим.
«Теоретически, – рассуждал Александр Петрович, – я мог бы просто передать воспоминания одного человека другому, этого было бы достаточно, чтобы они друг друга полностью узнали и поняли. Но это далеко не так! Чтобы по-настоящему понять человека, нужна не только его память, а частичка его собственной логики, мироощущения. Один человек, прыгая со скалы, ощутит радость полета, другой – ужас. Это никак не передашь словами. Это не поддается законам памяти. И почему, например, мы считаем, что те же нищие – несчастны? Почему мы удивляемся, что они не стремятся восстановить прежнюю свою жизнь? Может быть, потому, что в своей жизни они нашли что-то такое, что лучше простой обывательской человеческая жизнь? Может, это – полная свобода. Свобода от работы, семьи, друзей, и самое главное – это одиночество, которое для некоторых людей может быть слаще меда. Но всего этого нам не понять. Вот если мы могли бы прожить жизнь нищего с его ощущением мира, возможно, мы увидели бы в этом нищем нечто большее, чем просто жалкого человека. И, может, даже позавидовали бы ему!»
***
Через несколько дней оба пациента окончательно пришли в себя. Первым делом попросили воды, а потом обвинили доктора в том, что он маньяк, и пригрозили судом.
– Что вы с нами сделали? – спросили они одновременно.
– Я сделал вас счастливыми, – с жаром ответил Александр Петрович, – Теперь вы будете понимать друг друга, как самого себя. Но прежде… Скажите мне, что вы чувствуете? Снилось ли вам что-нибудь?
Роман прошептал:
– Мне снились кошмары. Я видел, как кто-то большой и страшный постоянно наказывает меня, избивает и запирает в туалете с выключенным светом. Я не могу дать ему отпор, мне больно и тоскливо. Я даже боюсь желать ему смерти и желаю ее себе.
– Это же… Это же мое детство, – прошептал Вадим, – А большой и страшный человек – это мой отец.
– Да я знаю, – ответил Роман, не глядя на него, – Я все знаю. Я знаю, почему ты не дал ему отпор, я знаю, почему ты не любишь женщин. Я знаю, что ты нашел во мне. Мне страшно и холодно. Я так одинок, так одинок.
Александр Петрович осторожно возразил:
– Но ведь вы такой оптимист и весельчак!
– Не знаю, – отвечал Роман, – Теперь мне плохо, я хочу спать, я страшно устал. Но не могу уснуть, моя голова забита всякими глупостями. Я пытался придумать вечный двигатель и систему алгоритмов для наилучшего выживания в нашем обществе. Какой-то бред!
– Я всегда об этом думаю, – посмотрел на него Вадим, – Ложусь спать, но лежу с открытыми глазами часа два-три и думаю о мире. Придумываю всякие вещи.
– Это ужасно, – покачал головой Роман, – Как можно жить со всем этим? С этим бредом. С этим страхом. С этой невыносимой тоской, с этими болезненными воспоминаниями, с этими снами, которые кажутся более настоящими, чем реальность! И…с этой чертовой любовью… Вадим смотрел на него немного искоса. Совсем чуточку скривившись. Александр Петрович внимательно слушал. Весь обратился во внимание и слух.
– И теперь я знаю, почему Вадим стал художником, – продолжал Роман, – Я-то всегда думал, что рисовать начинают только одни придурки, которым в жизни больше нечем заниматься. Он пошел учиться рисовать, я поступил на экономический факультет. Я думал, что он просто глупый, молодой, несерьезный, теперь я знаю… У него не было выбора. Это не он выбрал свою судьбу. А судьба выбрала его. Только рисуя, он мог жить. Теперь мне все понятно. Кроме одного…
– Чего же? – Александр Петрович чуть наклонился вперед.
– Что будет с нами дальше? – подал голос Вадим, гневно посмотрев на доктора, – Это для вас мы уникумы. А на самом деле – уроды. Сумасшедшие с раздвоением личности.
Александр Петрович принялся убеждать его, что после непродолжительного курса реабилитации все придет в норму. А сам старался не вспоминать о странных переменах в личностях Лайки и Графа. Конечно, если у собак может быть личность.
– Черт. Не хочу здесь больше оставаться! – воскликнул Вадим, спрыгнув с кровати, – Немедленно верните мне мою одежду и выпустите отсюда! Я этого так не оставлю! Это вмешательство в личную жизнь и нанесение тяжких телесных!
Александр Петрович грустно повесил голову.
И вдруг заметил, что Роман сидит неподвижно, обхватив колени руками и глядя в пол.
– Роман, что с вами? – с участием поинтересовался Александр Петрович, – Вам плохо?
– Нет. Мне просто не хочется ни о чем говорить. Грусть прошла и… мне хорошо.
Вадим нервно одевался, бормоча угрозы и ругательства. Александр Петрович хотел было сказать еще что-нибудь, но вдруг раздался звонок в дверь. От неожиданности Александр Петрович вздрогнул. Вместе с ним вздрогнул Роман. Лишь Вадим оставался холодным и спокойным. Звонок повторился снова.
– Надеюсь, это милиция, – осклабился Вадим, – Вас посадят. Вы маньяк! Вы нас изуродовали! Какого черта мне сейчас так хреново, как никогда в жизни не было?!
– Вам больно? – спросил Александр Петрович, не обратив внимания на все остальные слова.
– Да, черт побери, мне больно! Представьте, что вашу душу выворачивает наизнанку!
В глазах Вадима стояли слезы. Он задыхался. И отвернулся, чтобы никто не видел, если вдруг он заплачет.
Звонок повторился снова и стал тренькать все настойчивей.
– Наверное, это кто-нибудь с работы, – предположил Александр Петрович и отправился открывать.
Доктор глянул в дверной глазок и увидел Зину – молодую медсестру. Вот. Он оказался прав. Наверняка на работе его потеряли – ведь он даже не позвонил и не придумал правдоподобных отговорок. Просто пропал на несколько дней.
Решив соврать, что заболел, Александр Петрович открыл дверь. И вдруг в квартиру вломился целый отряд милиции. Тщедушного пожилого человека прижали к стене и защелкнули на запястьях наручники.
– Стоять, не двигаться!
– Только не делайте ему больно, – закричала Зина откуда-то, казалось, издалека, – Он не преступник, он просто старый больной человек!
– Вы не понимаете, не понимаете! – тихо простонал Александр Петрович, но на его слова никто не обращал внимания. Его поволокли из квартиры.
***
Стоило добросовестному и обязательному Александру Петровичу не выйти на работу без предупреждения, как его сослуживцы забеспокоились. Кроме того, пропал один из его пациентов. И друг этого пациента. Милиция выяснила, что последний, с кем должны были общаться двое молодых людей, был старый психиатр и неудавшийся нейрохирург. Операцию по спасению пропавших удалось провернуть быстро. Но не вполне удачно.
Художник вышел к милиции сам и сказал, что в комнате остался еще один человек. Но Роман бросился в кабинет доктора, забаррикадировался там и некоторое время крушил аппаратуру, колбы, склянки, стеллажи с книгами. Потом затих. Когда взломали дверь, Роман был мертв. Он перерезал себе горло скальпелем. То, с чем Вадим жил двадцать восемь лет, для Романа оказалось невыносимым.
***
Александр Петрович был признан невменяемым и приговорен к принудительному лечению. У него пытались выяснить, что же такого он сделал со своими пациентами, и зачем ему это было нужно. Но он замкнулся и перестал общаться с кем бы то ни было.
А через пару месяцев умер.
***
Вадим жив до сих пор. Счастлив в браке, имеет двоих прекрасных ребятишек. Распродал все картины и забросил рисование. Не стало времени. Ведь он поступил на экономический факультет.
01.01.2001
Я – машина
Я – машина, которая исследует мир и самое себя.
Такая странная мысль пришла ко мне утром.
Я встал на ноги, потянулся. Мое окно выходит во двор, вместо синего неба я вижу многоэтажный дом из красного кирпича. Из-за этого дома солнце не может заглянуть ко мне в комнату.
Кактус стоял в стакане на окне, верхушка растения пожелтела, земля засохла. Грязный тюль, похожий скорее на половую тряпку, свисал до самого пола. Местами на нем проступали желтые пятна. Я все никак не мог заставить себя сделать уборку. Да мне и времени не хватало на это.
Иду на кухню, чтобы попить воды, потом заглядываю в холодильник. Там пусто. Только несколько бутылок из-под водки, да банка из-под кабачковой икры, поросшая пушистой плесенью изнутри.