– Слушай, – сказал вдруг мужчина, – А у тебя много парней было?
Фея отрицательно покачала головой.
– Мало?
– Не было еще, – почти прошептала она и с трепетом заглянула в его глаза.
– Так… тебе вроде уже восемнадцать! Как ты так сохранилась?
– Ну… – протянула она, сморщив лобик, – Понимаешь, мальчики моего возраста только об одном всегда и думают, и таращатся только на сиськи. А мне хочется, чтобы во мне видели человека, а не только мою грудь. Понимаешь?
– Конечно, – кивнул он, пьяно ухмыльнувшись, – Да все молодые – дураки. А ты и правда – умница. Ты не как все эти вертихвостки, которые шароебятся по дискотекам с малолетними идиотами.
Фея немного покраснела.
– Но все же, – продолжал он, – Не стоит задерживать этот момент, иначе навсегда останешься одна. Понимаешь, женщина так устроена, что ей непременно нужно потерять девственность до восемнадцати, иначе потом никто уже не клюнет на нее. Я взрослый, я знаю, о чем говорю.
Девушка замерла.
– Лучше это сделать со взрослым мужчиной, который имеет опыт и который, самое главное, не бросит тебя, получив свое.
– А ты… – прошептала она, – А ты любишь меня?
– Ну конечно, – ответил он хорошо заученным чувственным тоном.
– Честно-честно?
– Честней не бывает. Иначе стал бы я с тобой тут пить вино?
Мужчина улыбнулся. Сверкнул железный зуб.
– Я по любви хочу, – прошептала она.
Его рука упала ей на коленку.
– Так по любви и будет, – снова улыбнулся он, и рука его поднялась выше.
– Что прямо здесь? – удивилась она и покраснела.
– Ну, а что? – в свою очередь удивился он, – Тут тихо, никто не мешает, романтика – цветочки, свежий воздух. Презерватив у меня есть. Друг друга мы уже знаем почти неделю. Все свои, чего ждать то?
– Ну… я не знаю, – застеснялась она, – Я себе все по-другому представляла.
Он расстегнул ширинку. Потом положил лапу ей на затылок и попытался пригнуть ее голову вниз.
– Я люблю тебя, – уверенно сказал он, – Это главное, а теперь сделай мне приятно.
Она вскочила на ноги и отбросила его руку в сторону. Ее глаза наполнились слезами.
– Почему вы все такие?! – вскричала она.
– Ты что кричишь, дура!? – злобно прошипел он.
– А как же любовь? – чуть не плача, прошептала она.
– Иди сюда, будет тебе любовь.
– Это не любовь.
– Много ты знаешь о любви! Смотри, одна останешься. Твои подруги все уже при парнях. А ты в девках ходишь. В твоем возрасте об этом даже стыдно говорить!
– Пусть лучше одна, чем с тобой! – снова крикнула она и решительно отступила.
– Эй, котенок, – сменил он интонацию, – Я же люблю тебя, забыла? Ну, иди ко мне. Ты сделаешь все, о чем я попрошу, а потом…
Его руки потянулись к ней.
– Подонок! – крикнула она, потом, отвернувшись от него, быстро зашагала из беседки в парк.
Он такого поворота событий не ожидал. Соскочив со своего места, мужчина кинулся за девушкой.
Он настиг ее рядом с кустами волчьей ягоды, в которых прятался я. Повалил ее на землю и, оскалившись, прошипел:
– Я целую неделю тратил на тебя бабки, а ты, тварь неблагодарная, даже минет сделать не можешь!
– Я буду кричать! – сквозь слезы сдавленно проговорила она.
– Да кричи, люди сбегутся и увидят тут такое! Вот позору-то будет! А так все произойдет быстро и мирно, никто и не узнает. Так что будь умной девочкой и молчи.
Она лишь жалобно пискнула в ответ. Он уже стягивал с нее джинсы. Я замер и не дышал, а потом медленно встал со своей скамейки и рванулся прочь через кусты. Они были так заняты друг другом, что не обратили внимания на шум.
Отбежав метров на десять, я оглянулся. Они по-прежнему валялись на земле. Мне кажется, я даже услышал, как она сказала ему:
– Я тебя так люблю!
Что ж, теперь стало понятно, что они не так уж и не подходят друг другу.
***
На следующий день я стоял в очереди за пособим по безработице. Здесь было шумно. Любить это место было невозможно. Описать тоже.
Стоя в очереди каждый месяц, я научился различать людей, и по какой причине они не могут найти работу.
Вот женщины с лицами, как моченые груши. Сухая, морщинистая кожа обтягивает кости черепа, но в глазах нет тоски, только животная жажда жить. Они живут целым кланом, пока их дети воруют на рынках еду или грабят квартиры. Наверняка среди них есть и те, кто работает уборщицами, или, например, гардеробщицами. Но они никогда в этом не признаются, а так и будут официальными «безработными». Ведь им нужны лишние копейки на выпивку.
Их сожители тоже здесь стоят, похожи на бездомных. Небритые, уставшие, опухшие. Есть и прилично одетые, такие встречаются редко и вообще не понятно, что они здесь делают.
Есть и люди, которых я жутко боюсь. Они одеты странно, вычурно, рассеянны и отрешены. Чаще всего им меньше тридцати. Похожи на наркоманов, но они не наркоманы, уж я-то это знаю.
Они – мое подобие, и так же, как я смотрю на них со страхом, они смотрят на меня. Мы отвратительны друг другу, потому что мы напоминаем самим себе о своем существовании. Мы еще не имеем справок от врачей, но мы уже знаем, что сошли с ума. Нам лень следить за собой, нам лень делать какие-то усилия, чтобы жить. И работу мы не можем найти лишь потому, что не вписываемся ни в один коллектив. Нас отовсюду гонят. Мы смущаем людей.
Заглядывая в окна, я никогда не встречал их там. Только здесь. Мы получаем свое пособие и, облегчено вздыхая, бежим на волю. Нам неуютно среди людей, нам душно в кабинетах. Нормальный человек на эти деньги, что нам дают, от силы может прожить пару дней, мы живем месяц.
Но у нас есть большой плюс, в отличие от остальных людей, которые приходят сюда. Мы никогда не ссоримся, не деремся, не пьем. Нам все это не нужно. Мы молчаливы, мы замкнуты, мы не доставляем хлопот.
Я заглядываю в окна, и подобные мне люди тоже чудят как-нибудь по-своему, на свой манер. Но они должны чудить, по-другому подобные мне люди жить не могут.
На полученные деньги я купил самой дешевой китайской лапши и хлеба, сложил все это дома в холодильник. Потом отправился дальше заглядывать в окна.
Уже на улице меня посетила мысль, что я совершенно бесполезен.
Просто идеально бесполезен.
***
В тот вечер я подошел к дому в четырнадцать этажей. Сбоку к нему прижимаются пятиэтажки, магазины и автостоянки. Задрав голову, я наблюдаю облака, которые плывут над этим «небоскребом». Стекла окон отражают красное заходящее солнце. Вся стена дома – в этом алом свечении, точно в фосфоресцирующей краске. Полоски белого и красного кирпича тянутся ввысь. В небе показался самолет, и меня как будто «замкнуло». Снова эффект «Ван Гога» посетил меня – мир стал ярким и красочным, как будто кто-то выкрутил ручку контрастности на полную мощность.
Около одной из лоджий я увидел люльку с мотором. Это было сделано для рабочих, которые работают на высоте. Длинные железные тросы уходят под самую крышу, а наверху располагается железное приспособление, которое держит всю эту конструкцию.
Я зашел в подъезд, поднялся на нужный этаж и вышел на балкон. Люлька висела, прижавшись к балкону сбоку, оттого с нее можно было спокойно заглядывать в окна. Причем, делать это с комфортом на любых этажах. Интересно, почему ее никто не охраняет? Эдак любой вор сможет беспрепятственно пробраться в любую квартиру. Хорошо, что я – не вор.
Я вспомнил, что когда-то боялся высоты, но почему? Вот смотрю сейчас вниз, но мне совсем не страшно, потому что я не ощущаю пространства, не ощущаю полностью этой реальности. Не ощущаю трехмерности окружающего мира. Он одномерен. Одномерный мир просто состоит из очередности событий, в нем нет пространства.
Одним прыжком я преодолел перила лоджии и оказался в люльке. От моего прыжка она зашаталась, канаты натянулись, я ухватился руками за ее края. Теплый воздух поднимался снизу, он шел сплошным потоком от асфальта по стенам и уходил в небо. Мне стало уютно и хорошо.
Подъемный механизм очень простой. Катушка для каната, электромотор, редуктор и три кнопки. Одна красная – это стоп, и две черных вниз – верх. К электромотору вместе с железным канатом тянется черный провод, который наматывается на отдельную катушку поменьше.
Я нажал кнопку «вверх». Загудел мотор, и люлька стала подниматься.
На последнем этаже я остановился. Внизу копошились люди, похожие на муравьев, ездили игрушечные автомобили. Сизый дым окутал город, горизонт тонул в дымке. Еще дальше простирался военный аэродром. Прямо перед моим лицом было окно, мило зашторенное розовым тюлем. На подоконнике стояли цветы. От этого окна веяло теплом и светом.
Открывшаяся моему взору небольшая комната была также мило украшена цветами, коврами и большим аквариумом.
Мне оставалось ждать, когда появятся хозяева.
Вскоре они появились.
В комнату вошел мужчина, который держал за руку ребенка. Мужчина крупный, с большим животом, в милицейской форме с погонами сержанта. Я очень хорошо запомнил его синие лучистые глаза. Взгляд у него – добрый, детский, невинный. Должно быть, у ангелов точно такой же.
Ребенку – это оказался мальчишка, одетый в красные шорты и рубашку в горошек – около десяти лет. Лицо заплакано, щеки раскраснелись от волнения.
Мужчина, по-видимому, его отец. Он что-то крикнул и с силой толкнул ребенка в комнату. Тот упал на пол и снова заплакал.
Я сильно удивился подобной разительной перемене и несоответствию взгляда «ангела» с его поведению, прижался к окну, и мне показалось, что я услышал, о чем они говорят.
– Ты думаешь, мать всегда будет защищать тебя? – голос отца звучал зловеще, – Черта с два! Вот мы одни, дома ее нет, и теперь ты можешь сколько угодно лить слезы, они тебе не помогут!
Мальчик отвернулся от отца, зажался в угол между шифоньером и кроватью и всхлипывал, растирая слезы по лицу.
– Ты думаешь, я злой? – продолжил отец, – Ты еще вырастешь и поймешь, что я был с тобой сказочно добр. В мире все по-другому. Через восемь лет ты пойдешь в армию, и скажешь мне спасибо за то, что я приучил тебя к армейским порядкам заранее! А если ты хоть слово скажешь матери, я тебя прибью.
Слова эти были сказаны спокойным, уверенным голосом. А глаза оставались все такими же ангельскими.
– Ты жалок, – сказал сержант.
Два стремительных шага в сторону мальчика. Крепкая рука хватает его за ворот рубахи и рывком поднимает над полом. Тонкие, как у куклы, ноги безвольно повисли в воздухе. Мальчик смотрел на сурового отца такими же синими, как у него, заплаканными глазами и с покорностью ждал любой своей участи.
Отец делает еще шаг и вот он стоит перед квадратным зеркалом.
– Посмотри на себя, – говорит отец, – Эта заплаканная девчонка – это ты! Ты хочешь быть девчонкой? Или может, ты ждешь, что тебя пожалеют за эти слезы? Ты вырастешь и поймешь, что жалеть тебя никто не будет. А будешь ныть – вырастешь девчонкой. А хочешь, я тебя выряжу девчонкой, и тогда реви себе на здоровье? Девкам, можно реветь.
Мужчина с силой швырнул сына на кровать.
Мальчик весь сжался. Он перестал реагировать на слова и угрозы.
Отец продолжал что-то выкрикивать. Я уже не разбирал слов. Потом хлопнула дверь, и мужчина исчез. Мальчик остался совершенно один в тишине, нарушаемой лишь тиканьем часов. Потом он встал с кровати, вытер слезы кулаками и подошел к окну.
За окном в строительной люльке стоял я.
Наши взгляды встретились.
Мальчик не испугался меня, даже не удивился. Он лишь облокотился на подоконник, отодвинул в стороны горшки с цветами и прижался лбом к стеклу. Потом прижал к стеклу и свои узкие ладошки.
Я сделал то же самое. Мы как будто прикоснулись к ладоням друг друга. От нашего дыхания стекло слегка запотело.
– Мне уже не страшно, – сказал он.
– Я вижу, – ответил я.
– Папа всегда такой, он не любит меня.
– Я вижу.
– Он никого не любит. Но лишь потому, что сам боится людей. Вот покричит на меня, и ему становится легче.
– Я все видел.
Мальчик шмыгнул носом.
– Ты видел все, но не все понял.
– А что я не понял? – удивился я.
– Ты думаешь, что я несчастен, ведь так?
Я кивнул.
Мальчик принялся объяснять:
– Но по-настоящему я становлюсь несчастным, когда вижу, как мои родители сходят с ума. Я позволяю им меня наказывать, лишь бы им стало чуть-чуть легче. Я очень хочу, чтобы они были счастливы. Папа покричит на меня, даже иногда побьет, а потом он успокаивается и уже может продолжать жить. У них ведь жизнь тяжелая. Я не люблю видеть их слезы. Это невыносимо.