– А как же ты сам? – удивился я.
– А я… а я потерял свое «Я», я его прогнал. И мне стало легче, намного легче. Когда нет «Я», когда не чувствуешь себя, можно многое пережить, и тебе не будет больно.
– И как же ты без «Я», не тяжело? – спросил я.
Мальчик пожал худенькими плечами.
– Ну… иногда тяжело, когда за себя надо бороться в этом мире. Но для таких случаев у меня много масок. Например, когда в школе я дерусь, и надо дать сдачу, я вспоминаю какого-нибудь героя из фильма, например, Рэмбо или Робокопа или Супермена, и делаю как он. Сам становлюсь им.
– А если тебе надо будет подружиться, какую маску ты надеваешь?
– Ну… – мальчик нахмурился в задумчивости, – Я и не дружу ни с кем, потому что масок для дружбы не существует. У меня под кроватью много коробок со всякими интересными конструкторами и головоломками. Когда мне становится совсем уж одиноко, я достаю все это и изобретаю машины, корабли, самолеты. Мне нравится мечтать о том, что ждет нас в будущем, я придумываю машины будущего.
– Ты очень странный мальчик, – говорю я.
– Ты тоже, – отвечает он.
Я молча смотрю в его глаза. Они мне до боли кого-то напоминают. Но кого? Я не могу вспомнить. Светлый, чистый, синий взгляд, как у его отца или как у ангела, но это не то… Что-то другое...
– А что ты будешь делать, когда вырастешь? – спросил я его.
– Не знаю, – он застенчиво улыбнулся, – Может, стану изобретателем. Ведь должен же кто-то придумывать машины. Я их понимаю, машины – как живые люди для меня, только живее.
– А если твои родители не перестанут плакать?
– Перестанут, я им помогу, – сказал он, – Я найду средство, которое поможет им стать добрыми. Они ведь злые потому, что этот мир вложил в их головы ценности, которые на деле вовсе не ценны. Они думают, будто они взрослые и потому знают мир, и в этом мире у них одна цель – вечный поиск денег, работа, карьера. Вот они и ругаются, потому что не могут угнаться за собственными мечтами. Которые на самом деле вовсе не их мечты. Вот смотри, они работают и зарабатывают ровно столько, сколько хватает, чтобы жить и растить детей. Но они злятся потому, что хотят зарабатывать больше. А зачем больше-то? Для чего? Ведь на жизнь хватает, а большего им и не потратить – они просто не придумают, на что. И все же они хотят больше, они страдают, если кто-то зарабатывает больше, и радуются, когда узнают, что кто-то зарабатывает меньше. Они рвутся за повышением на работе, ругаются с сослуживцами, постоянно из-за этого нервничают, хотя запросто могут жить и не ругаться – надо всего лишь не рваться за повышением. Зачем оно нужно-то? Они все хотят, чтобы их дети были прямо вундеркиндами, чтобы учились на одни пятерки. А ведь дети могут быть счастливы, даже если будут учиться на одни двойки или вообще не будут учиться. Они хотят казаться умными и набивают шкафы книгами по психологии, но читать их правильно они не умеют. Они хотят казаться богатыми и покупают новую стиральную машину, когда и старая стирает отлично. А когда у них что-то не получается, они срываются на своих детях. В этом и заключается вся их боль. А мы своею покорностью лечим их.
– Это все просто тщеславие, для взрослых это нормально… – покачал я головой.
– А тщеславие оттого, что они перестали видеть настоящие ценности. Они преследуют ложную цель, они идут за миражами. И страдают от этого. А чем больше страдают, тем упорнее гонятся за миражами и опять страдают.
– Ну, таков мир, – почесал я затылок.
– Таков мир взрослых! – поправил мальчик и лукаво улыбнулся, как мудрый серафим, – А у нас есть свой мир, где совсем другие правила. То есть, у нас совсем нет правил и ограничений. Мы живем в настоящем, реальном мире, в котором все возможно. У нас все делается ради одной цели – ради познания. А у них жизнь – это их «Я», вокруг которого крутится Вселенная.
Я улыбнулся на это.
– Но ведь и ты станешь взрослым?
Мальчик рассмеялся высоким, звонким смехом.
– А вот и нет! – сказал он, – Какой же ты глупый! Те, кто живет настоящим, никогда не взрослеет и не стареет. И даже никогда не умирает. Мы, вечные мальчики и девочки, вечные дети, мы, взрослея, остаемся такими же неиспорченными, какими нас задумала природа. Ведь и в десять, и в сто лет можно продолжать познавать мир, а не гоняться за мнимыми наградами, которые разрушают время.
– Но это же странно, бессмысленно, – нахмурился я.
– Так говорят только те, кто успел испортиться и повзрослеть. Они думают, что быть «не хуже других», а то и «лучше всех» – это смысл жизни. А не гнаться за миражами – странно и бессмысленно. Чтобы не быть странными и бесполезными, они взрослеют и становятся «как все», «не хуже других», или «лучше всех». Но есть люди, которые не взрослеют. Например – ты!
– Я? – я опешил. Даже приоткрыл рот от удивления.
Мальчик улыбнулся.
– Ну да! Кому еще взбредет в голову забираться так высоко, чтобы подсматривать чужую жизнь? Ты познаешь и анализируешь.
Я нахмурился. Какой-то очень уж странный ребенок. Кого он мне напоминает? Я точно уже видел его когда-то. Очень давно, но видел. Я уже разговаривал с ним. Он мне до боли знаком – весь, от макушки до пяток, от взгляда до голоса.
Мальчик постучал в окошко рукой. Я очнулся от раздумий.
– Скоро снова придет мой папа, – сказал он, – Я не хочу, чтобы он увидел тебя здесь.
Я кивнул головой в знак, что я все понял.
Потом нажал рукой на кнопку, люлька с механическим скрежетом медленно поехала вниз. На улице уже было прохладно.
Мне казалось, я все еще слышу его голосок.
– Хотя, наверное, мои родители не увидели бы тебя. Они ведь не смотрят в настоящее будущее, только в мнимое.
Больше я его не видел.
Люлька еще долго гудела, спускаясь все ниже и ниже. Когда моя нога коснулась земли, я понял, что встретился с самим собой. Я узнал этот взгляд.
Это был я сам, машина, вечно познающая мир и себя самое.
Книга мудрости
Мой друг Артем зарабатывал на жизнь тем, что продавал всякие безделушки в магазинах. Раньше он был продавцом, сегодня стал менеджером. Разницу между первым и вторым он не понимал, и даже не пытался понять. Просто, как и большинство серых людей, он работал изо дня в день, зарабатывал себе ровно столько, чтобы оплатить квартиру и не протянуть ноги с голоду, тем и был доволен. Он даже выглядел как-то совсем обычно – чуть вытянутое лицо, не молодое, не старое, типовая короткая стрижка, узкие непримечательные губы, прозрачные светлые глаза неопределенного оттенка. Одет он всегда был тоже обыкновенно – в серое пальто осенью и в какую-нибудь мятую рубашку и брюки весной. Я не знаю, что он носил зимой или летом, так как не встречал его в это время года. Но точно знаю, что он был «человеком-невидимкой».
Если ему случалось подать голос, его никто не слышал, а разговаривали лишь по необходимости. В остальное время он был молчалив, отстранен, всеми забыт.
На работе же он надевал маску добродушия. Вот он что-то продал, что-то рассказал забавного и сразу же «исчез», так как стремился заранее предотвратить попытки поговорить с ним более эмоционально, более лично – в такие минуты он начинал чувствовать себя неуютно.
Артем приходил домой в семь часов вечера. Он вставлял ключ в замочную скважину, слышал до боли знакомый щелчок, и думал о том, что этот звук, как популярный мотивчик, не выходит из его головы. Так пять дней в неделю звучит это «щелк»!
Внутри его ждали серые стены однокомнатной квартиры. Мать живет в деревне, квартиру она оставила ему, а своего отца он не помнил. Здесь не осталось ничего от обоих этих людей. Лишь полки с книгами, старое радио, пожелтевшая раковина на кухне и пыльный палас. Правда, на окне в банке еще рос лук. Артем и сам не знал, для чего он его посадил. И почему именно лук?
Иногда Артем думал о том, любит ли он свою квартиру.
Здесь нет телевизора – никакой новой информации. Только радио иногда хрипит современные мелодии.
Но был еще письменный стол, на котором валялось множество микросхем, паяльник, канифоль, олово, военный осциллограф, пятидюймовые дискеты и множество проводов. Это был настоящий хаос. Резисторы и транзисторы, как маленький народец, заселял этот мир. Тут отдыхал человек, тут он работал, тут жили его мечты. Даже книги по радиоэлектронике и программированию стояли лишь для вида, их покрывала многолетняя пыль.
Артем иногда думал, что этот стол привязал его к себе бесконечной любовью. Его кошмаром становилась мысль о том, что, придя однажды домой, он не обнаружит этого стола. Что тогда он будет делать? Куда пойдет? И для чего вообще дальше жить? Но как дитя ждет возвращения матери, так и стол ждал его с работы.
Здесь же громоздились горы коробок из-под лапши, которые Артем не успевал выкидывать, грязные стаканы с остатками заварки, а также ложки и вилки, брошенные наспех. На спинке старого, затертого стула висела куча одежды. Брюки, футболки, майки, а под столом валялись старые носки. Лишь раз в неделю или в две он убирал это все, но тратил на это не более пятнадцати минут. Ровно столько времени он тратил на еду за целый день.
На столе стояла его гордость. Монитор ВТЦ, и компьютер ZX-Specrtum. А на дворе стоял уже 2006 год. Это цифра весьма важна, если мы хотим проникнуть в мир Артема.
Но сначала я расскажу о Спектруме. Не все сразу, а постепенно, прерывая свой рассказ.
Спектрум родился в Англии. Придумал его талантливый инженер сэр Клайв Синклер.
Такую историю вам расскажет почти любой советский спектрумист. Для советских людей он был почти божеством.
Вырезка из газеты:
«Сэр Клайв Синклер после выпуска ZX-80 и ZX-81 изобретает замечательный компьютер ZX-82, который позднее назвали ZX-Spectrum. В апреле 1982 года он выходит в свет. Компьютер пользуется большой популярностью, и Синклер выпускает в 1983 году Микродрайв и Интерфейс 1. Эти устройства позволяют работать с данными быстрее, чем на кассетах. Кроме того, там есть последовательный порт (RS232) и возможность объединять компьютеры в сеть. В 1984 году появляется вариант с улучшенной клавиатурой и радиатором в блоке питания, который называется ZX Spectrum+. И, наконец, в 1986 году выходит Sinclair Spectrum 128, в котором 128 килобайт памяти, но можно переключиться и в режим с 48 килобайтами. У него также новая операционная система со встроенным калькулятором и расширенным Бейсиком. Но в 1986 году Sinclair Research LTD обанкротился. Права на производство спектрумов приобретает «Амстрад». С 1986 до 1988 года «Амстрад» выпускает три модели: Amstrad Spectrum+2, +2A и +3 с дисководом».
В то время компьютеры были в сотни, а то и в тысячи раз медленней, чем сейчас. Говорят, что Спектрум стал популярен потому, что Клайв Синклер нашел нужное соотношение между мощностью и ценой. В то время компьютеры были очень дорогими и позволить их себе могли только состоятельные люди. Популярность Спектрума была столь велика, что по всему миру создавались клубы любителей как этого компьютера, так и игр, сделанных для него. А сэр Клайв Синклер стал человеком-легендой.
Но судьба Спектрума в Англии сильно отличалась от его судьбы в России. Здесь купить себе настоящий фирменный Спектрум было большой проблемой, это еще слабо сказано! А если нельзя купить, то оставался только один выход – создать самому. И как утверждают некоторые радиожурналы, схемы аналогов Спектрума переписывали друг у друга даже в трамваях на коленках. Люди сами брали в руки паяльники, схемы и создавали себе Спектрумы, «биномы», «пентагоны», «ленинграды», и прочие клоны. Которые часто были даже несовместимы друг с другом.
Но точно также как и в Англии, у нас создавались целые клубы любителей этого компьютера. Люди собирались либо в радио-кружках, либо на рынках, где бойко шла торговля играми и программами для этого компьютера. Там люди знакомились, там они встречались, там они собирались в компании, чтобы совместно воплощать в жизнь новые идеи.
***
Артем заваривает кофе, делает бутерброд, садится за стол и молча ест свой ужин. Он напряженно смотрит в одну точку, застыв в бесконечности. Мне кажется, он счастлив в этой бесконечности. Но вот мой звонок заставляет его вздрогнуть. Торопливо дожевывая кусок, вытирая пальцы о футболку, он поднимает к уху трубку сотового телефона.
– Привет, что делаешь? – спрашиваю я.
– Только пришел домой, ужинаю, потом сяду за компьютер буду игру доделывать.
– И много уже сделал?
– Вчера движок дописал, полночи сидел, все думал, как градус рассчитать. Придумал. Работает.
– Может, прогуляемся?
– Нет, у меня работы полно, ты же знаешь.
Я вздыхаю.
– Ну, как хочешь. Мое дело предложить.
– Может, в следующий раз?
– Может, – соглашаюсь я.
Мне нужна минута, чтобы придумать, как продолжить наш разговор. С ним всегда сложно. Он – как кукла, у которой нет эмоций, я пытаюсь его разбудить.
– Я тебя не понимаю, – говорю я. – На День Рождения тебя звал, ты не пришел, на праздники звал, ты не пришел. У тебя то работа, то какие-то дела, а меж тем я точно уверен, ты сидишь дома и ничем, кроме программирования, не занимаешься. И постоянно говоришь, что у тебя дела.
– Ну, это тоже дело, – упрямо возражает Артем.
– Слушай, тебе бы хоть разок напиться, пообщаться с девчонками, расслабиться. Смотри, в следующий раз не позову! – шутливо угрожаю я.
– Буду смотреть, – отвечает он без улыбки.
Он выключает сотовый, раздаются гудки.
Я вспоминаю, как произошло наше знакомство с этим человеком. И понимаю, что уже не помню всего, слишком уж это было давно. Наверное, в начале девяностых. Тогда программисты собирались на рынках большими толпами и обсуждали свои проблемы. Вообще, программисты – это странные люди. Среди них, бесспорно, много интеллектуалов, но умный человек умному человеку рознь. Одни уже имели свой бизнес, другие работали в серьезных фирмах, третьи были безработными и любили выпить, четвертые и вовсе слыли эксцентриками, которых сложно понять. Но каждый из них был оригиналом. Были тихие, были странные, были умные, были замкнутые, были говорливые.