существовала вполне реальная угроза его жизни и работе. А сейчас... ничего подобного. Он оглянулся
на поезд и всерьёз задумался о том, чтобы вернуться, сообщить, что здание ничем не помогло, и
продолжить путь, пока они либо не попадут на основную линию, либо им не придётся возвращаться.
— Возьми себя в руки, — тихо сказал он сам себе. — Для ребячества нет времени.
Он мысленно встряхнулся, собрался, и зашагал по железной дороге.
Страх стал сильнее. Однако, сейчас его притупила бескомпромиссная смесь решимости и
гордости. Это чувство переросло в ощущение обречённости, как ни странно, смешанное с чувством
потери. На Кабала навалилась внезапная тяжесть невыразимой тоски, у него дух перехватило от
незнакомых эмоций. Нет. Не такими уж незнакомыми, просто подавленными, и от внезапного вихря
воспоминаний защипало глаза. Он сглотнул, затем втянул воздух и продолжил идти. Здание
мучительно медленно проявлялось за поворотом, пока он целенаправленно шёл дальше, и только
тогда понял, что это была железнодорожная станция. Хорошие новости. Хоть она, по всей видимости,
и была заброшена много лет назад, здесь всё равно должна остаться табличка или ещё что-нибудь,
что позволит понять, как называется станция; а этой информации достаточно, чтобы вычислить, на
какой линии она находится. Ему хотелось, чтобы подсказка была на виду: горе, которое он ощущал,
стало таким сильным, что едва не падал на колени. Чувство потери пронзило сердце словно копьё.
"Продолжай идти, — твердил он себе. — Если поддашься — погибнешь. Разузнай, затем возвращайся
к поезду, и всё — миссия выполнена. Не беги. Уверенней. Держи себя в руках".
Когда-то за этой станцией очень хорошо уъаживали. Вдоль платформы тянулись клумбы, в
которых маки и настурции храбро сражались с сорняками за землю. По камням, окружавшим клумбы,
можно было увидеть, что в прошлом их тщательно белили. Краска облупилась, афиши выпадали из
рам, окна заляпаны. Уже создавалось ощущение, что порядок потихоньку уступает энтропии.
Любопытно, что окна остались невредимы. За эти недели Кабал многое узнал о человеческой природе
и прекрасно понимал, что там, где мальчишки и стекло без присмотра, в скором времени жди
материального ущерба. Кабал уже несколько раз сталкивался со своевольными молодыми людьми,
которые, похоже, полагали, что их возраст и пол давали им особое разрешение учинять мелкие акты
вандализма. Один такой особенно его взбесил и стал теперь постоянным экспонатом в "Палате
Физиологических Уродств". Ярмарка предусмотрительно уехала на следующий же день, пока в дело
не вмешались местные констебли.
Тот факт, что все стёкла до сих пор были на своём месте, свидетельствовал о том, что станцию
едва ли часто посещали, что, в свою очередь поднимало вопрос: "Зачем строить станцию в глуши, где
вряд ли кто-то будет ей пользоваться?". Вопрос этот решил исход дела. До этого, он с радостью узнал
бы название станции и вернулся к поезду. Однако, теперь, он встретился с тайной, а Кабал тайны
ненавидел. Необычное эмоциональное смятение, которое охватило его, всё ещё пугало, а от этого он
только злился. Это ощущение казалось... навязанным.
Конечно же, так оно и было. Мысль, что его источник где-то внутри, казалась ему совершенно
нелепой. Оно исходило снаружи. Оно исходило... Он посмотрел на станцию. Оттуда. На смену
смутным чувствам, которые так его взволновали, пришла железная логика, стоил только найти их
источник. Это одна из форм эмпатии, скорее всего сверхъестественной природы. Он по-прежнему
чувствовал страх, одиночество и ужасную потерянность, но теперь они беспокоили его не больше,
чем, если бы он устал или согрелся. Это всего лишь ощущение, реакция тела на что-то извне, а он
сдуру решил, что это часть его самого. Он сошёл с путей, направился к двери зала ожидания, по пути
увидев название станции — "Платформа Велстоун" — и вошёл.
Если он ожидал, что загадка тут же разрешится, то его ждало разочарование. Несомненно, зал
ожидания много лет не использовали. Там было несколько столов, буфет с большим фарфоровым
чайником и стеклянной витриной, за которой когда-то, должно быть, лежали бутерброды и пирожные.
Кабал отметил, что здесь странное чувство было очень сильным. Временами от напряжения по спине
проходила судорога, от которой непроизвольно дёргалась голова. Это он тоже отметил. На одном из
столов лежали пожелтевшие газеты. Он взял одну и пробежал глазами первую страницу. На ней была
несколько реклам сигарет, состоящих из названия бренда, который был несколько раз напечатан в
колонке — передовой маркетинг для того времени — и заголовки "ОЖИДАЕТСЯ РЕШИТЕЛЬНАЯ
АТАКА" и "ВСЁ ЗАКОНЧИТСЯ К РОЖДЕСТВУ". Кабал покачал головой. Так не бывает. Почему
люди всегда ждут, что войны закончатся к рождеству? Как будто добрая судьба только и хочет, чтобы
семьи вновь воссоединились, и со всеми неприятностями было покончено. Его, как человека,
имеющего дело с жизнью после смерти, война страшила больше, чем многих других. Много
сознательных людей участвовало в его изгнаниях. И все они считали себя выше него в нравственном
отношении, при этом охотно посылая своих сыновей на смерть в конфликтах, которые можно и
нужно было решать дипломатическим путём. Кабал же убивал редко и только при острой
необходимости. В случае Денниса и Дензила это был столь же вопрос евгеники, сколько и
самозащиты. Или они, или генофонд. Война — дело другое. Кабал с отвращением бросил газету на
стол.
Он так долго испытывал это странное чувство, что теперь понемногу начал к нему привыкать,
как привыкают к холоду: он знал о его существовании, но это было не столь важно. Подойдя к
грязному окну, он посмотрел на яркий мир снаружи. Это ничего ему не дало; узнав название станции,
он должен просто вернуться в поезд, посмотреть, где они находятся, и уехать. Но... он понимал, что
не может. Пока не узнает, почему от этого места так сильно несло чем-то сверхъестественным, и
почему его оставили на произвол судьбы столько лет назад. Кабал не просто называл себя учёным, у
него были те жизненно необходимые атрибуты, которых многим учёным недостаёт: пытливый ум и
почти болезненное любопытство.
— Задержусь на пару минут, — сказал он вслух. — А потом и правда нужно идти.
Ответом была тишина.
— Я некромант. Я понимаю, что с тобой. Быть может, я смогу помочь.
Он подумал о коробке с контрактами.
— Быть может, мы сможем помочь друг другу.
Продолжая смотреть в окно, он достал из внутреннего кармана тонкую сигару. Обычно он не
курил, но ему нравилось иметь для разнообразия хотя бы один порок, за который не вешают. Пока
Кабал снимал целлофан с сигары — он приятно шуршал между пальцев — он почувствовал, что
атмосфера в помещении изменилась. Страх и чувство одиночества оставляли его, исчезали из воздуха.
У него было достаточно опыта в таких вещах, чтобы понять, что источник этих ощущений начинает
сгущаться где-то поблизости. Не важно, он покажется, когда будет готов. Убрав целлофан в карман,
он взял сигару в рот, достал из жилета серебряный спичечный коробок своего отца, и зажёг спичку.
Рядом с ним, и в то же время, как будто с того света, раздался голос:
— Огоньку не найдётся, сэр?
Кабал на мгновение замер. Потом закурил сигару. Пламя не дрожало. Он медленно повернулся,
протянув всё ещё горящую спичку.
— Держи, — невозмутимо сказал он солдату.
Кабал с бесстрастным спокойствием наблюдал, как солдат наклонился вперёд, чтобы прикурить
самокрутку. Одет он был в форму цвета хаки, одного возраста с теми старыми газетами, дешёвая
фуражку, гамаши и капральские шевроны. Пуговицы тщательно отполированы, но, несмотря на это,
не блестят — как будто солдата скрывала лёгкая дымка.
Солдат благодарно затянулся сигаретой, задержал ненадолго дым и выпустил его через нос
вялыми струйками.
— Храни вас Бог, сэр. Такое чувство, что тыщу лет не курил. Билл, товарищ мой, взял спички у
меня, да так и не вернул. Ох уж этот Билл. Я тут ждал, когда же буфет откроют, спичек купить, но они
что-то не собираются. Дефицит, что ль?
— Боюсь, что нет, — сказал Кабал, пробравшись к одному из столов и усевшись. — Буфет
закрыт навсегда. Присаживайся.
Он указал на стул напротив. Солдат радостно улыбнулся и присоединился к Кабалу. Улыбка
слегка дрогнула, когда он увидел, что стул, на который указал Кабал, был задвинут под стол. Стол
почти не загораживал другой стул, стоящий рядом, он сел на него.
— Навсегда? Но ведь сюда приходит много людей. За холмом ведутся работы.
— В самом деле? Должен признаться, это место не похоже на оживлённый центр торговли.
Когда ты в последний раз здесь кого-нибудь видел?
— Да недавно. Я где-то часа два назад с поезда сошёл. Хотя, странно. Здесь было пусто. Не
сомневаюсь, у станционного смотрителя будут проблемы.
— Два часа, — повторил Кабал без комментариев. — И чем ты всё это время занимался?
— Я... — солдат прикоснулся ко лбу, словно пытаясь вспомнить. — Я... заснул, наверно.
— И что тебе снилось?
Солдат недоумённо на него посмотрел.
— Да кому это интересно?
— Ты какой-то бледный, — ответил Кабал, явно преуменьшая. — Наверняка сны у тебя были
беспокойные. Иногда в снах есть смысл.
— Вы умеете толковать сны?
— Возможно. Но пока ты мне о них не расскажешь, ничем помочь не смогу.
Солдат снял фуражку и положил её на стол. Провёл пальцами по рыжеватым волосам, пытаясь
сосредоточиться.
— А если мне не интересно?
— Дело твоё. Но тебе не кажется, что ты слишком долго избегаешь правды?
Солдат ответил не сразу. Он холодно посмотрел на Кабала, затем сцепил руки и положил их на
край стола. Пристально смотрел на них почти минуту и тихим голосом заговорил.
— Мне снилось, что я в поезде. Сижу один в вагоне. Мне дали увольнение. Из армии. — Он
поднял голову и повторил избитую мантру. — Думаете, война закончится к Рождеству?
Кабал стряхнул пепел с сигары в пепельницу с изображением эмблемы железнодорожной
компании, которая обанкротилась ещё до его рождения.
— Не закончилась. Продолжай.
— Когда я сел в поезд, мне пришлось сказать проводнику, чтобы сделали здесь остановку. Вы
можете себе такое представить? На такой маленькой оживлённой станции. Пришлось сказать им,
чтобы остановились. — Он глубоко затянулся и погасил сигарету. — Я целую вечность ждал, когда
придут отец и сестрёнка. И Кэти. — Он горько улыбнулся воспоминанию. — Невеста моя. Мы со
школы вместе. Собирались пожениться на следующий год после того, как закончится война и меня
демобилизуют. Тогда-то я, наверно, и заснул.
Кабал наблюдал, как от сигары струится дым.
— Так что тебе снилось?
— Мне снился наш командир, капитан Тренчард. Он что-то мне твердит, а я всё никак понять
не могу. Это точно сон был, потому что капитан — мужик суровый, и два раза повторять не любит.
Без разговоров наказание влепит, если решит, что дразнить его вздумал. Ну и нагонял же он на меня
сраху, и не только на меня. Во всяком случае, он говорит одно и то же снова и снова, а я не понимаю,
но он не сердится, и я его не боюсь, я типа ржу и никак дыхание не переведу. Он говорит что-то, а я
не слышу, но он терпеливо повторяет. Вот откуда я знаю, что это было во сне. У капитана ни грамма
терпения нет. Это не могло быть взаправду.
— Есть идеи, что он пытался тебе сказать?
— Ясное дело, нет. Это ведь типа сон был. Не взаправду.
— Что случилось, когда проснулся, не помнишь?
— Не знаю. Думаю, я ещё не до конца проснулся и увидел другой сон.
— Ты снова был здесь.
— Ага. Я вон там стоял.
Он указал в сторону окна.
— Вдруг вижу, мальчишки на путях. Не знаю, чем там их родители думают, детей отпускать по
железной дороге бегать. Хотел выйти, сказать, чтоб кончали дурака валять, сорванцы безмозглые. И
тут один из них сюда входит. На меня посмотрел, закричал, как девка малая, и бежать, остальные за
ним.
Солдат похлопал по шеврону.
— Авторитет, типа. Форму увидали и смылись.
Кабал посмотрел на сигару, решил, что продолжать не стоит, и затушил её.
— Я бы согласился, если бы не одна маленькая, но существенная деталь, с которой тебе не
удаётся смириться.
Он встал и направился к окну. Не доходя до него, остановился и, расчищая ногой пыль,
посмотрел на пол. Тут же присев, он поскрёб половицы ногтём и тщательно его осмотрел, повернув
голову так, чтобы лучше видеть. Закончив осмотр, он встал и подошёл к стене слева. Он рассматривал
стену, одновременно вычищая грязь из-под ногтя небольшой пилочкой, после чего начал ковырять ей
повреждённое место в панели.
Солдат непонимающе за ним наблюдал.
— Что это вы делаете?
— Читал рассказы о Шерлоке Холмсе?— вопросом на вопрос ответил Кабал.
— Не-а. Хотя, слыхал о нём. Кто ж не слыхал.
— Жаль. В молодости, когда я ещё читал беллетристику, прочёл весь цикл. Мне нравилось, что
он применял научный подход, чтобы разобраться в хаосе, который порождают преступления. Кабал
шагнул к окну, где он стоял, когда солдат впервые с ним заговорил, посмотрел через плечо,
повернулся и сделал длинный шаг.
— Здесь ты стоял, когда попросил прикурить?
— Думаю, да. Это что, важно?
— Тебе видней. Здесь же ты стоял, когда увидел детей на путях?
— Не знаю. Зачем вам это?
— Помимо рассказов о Холмсе, Артур Конан Дойль также писал о страшных и невероятных
вещах. — Кабал посмотрел на солдата. — И о призраках тоже. Хочешь, расскажу тебе историю о
призраках?
— Я в призраков не верю, — ответил солдат. Лжец из него никудышный.
— А следовало бы. Я вот верю. Но я-то их видел. Позволь рассказать о трёх видах, на которые я
натыкался.
Солдат ничего не говорил, но заметно нервничал. Кабал подошёл и сел за стол.
— Во-первых, — начал Кабал, — есть призраки, которые и не призраки вовсе. Просто
воспроизведение драматичных, ужасных событий. Убийство на лестничной клетке, самоубийство на
чердаке, жестокие сражения, которые разыгрываются снова и снова на унылых болотах и пугают
пастухов. В этом духе. Людям, как правило, не нравится умирать. Их страх и тревога, их ненависть и
страсть способны запечатлеть их последние действия в, — он замахал руками, будто пытаясь
охватить воздух вокруг, — в "эфире", за неимением слова получше. Но они являются призраками не
более, чем фотография мертвеца.
Второй вид, это тоже не настоящие призраки, хотя очень похожи. Я говорю о том, как очень
могущественная личность способна исказить всё вокруг места своей смерти, или даже, места, где
прожила большую часть жизни. Эта разновидность обеспечивает работой охотников за
привидениями, потому как, чаще всего, создаются они личностями непредсказуемыми. А значит, и
после их смерти творятся непредсказуемые вещи: кровь стекает со стен, черепа кричат, кто-то
услужливо выпихивает тебя из окна. Всё, чему так радуется жёлтая пресса. Но такой призрак
объективно не существует. Это как череда розыгрышей, подстроенных своенравной персоной,
мужчиной или женщиной. Они кажутся разумными, но с ними нельзя договориться. Разума у них нет.
Кабал задумчиво потёр лопатку и вспомнил один провинциальный театр, в котором по слухам
жили призраки. Ему повезло отделаться переломом лопаточной кости.
— Остаётся третий вид, единственный, кого я считаю настоящими призраками. Потерянная
душа человека, который ещё не знает, что умер. Встречаются такие не часто, весьма не часто. Я видел