Лили готова была дать голову на отсечение, что дальше собственной гостиной за вдохновением ему ходить не пришлось.
- Значит, ты со мной?
Ответ она не расслышала, потому что чихнула с такой силой, что на мгновение ей показалось – у нее сейчас уши отвалятся. Под носом затрепыхался ослепительно-белый платок; она изловила его и высморкалась.
- Этот был клекот стаи гусей? - поинтересовался Северус.
- Молчи лучше, - Лили шмыгнула носом и промокнула слезящиеся глаза. - Не знала, что ты обзавелся привычкой носить с собой носовые платки.
- Не обзавелся.
- Ты его просто наколдовал? - Лили была поражена. Не знай она правды, сочла бы, что платок куплен в Хэрродс; белоснежный батист был достоин нагрудного кармана какого-нибудь банкира. Что ж, наколдован он или нет, сохранить его явно стоило, так что Лили сунула платок в карман куртки. - Что ты там говорил, пока я чуть уши себе не отчихала?
- Я сказал – если твоя мать позвонит в полицию, я всегда успею выпрыгнуть из окошка и аппарировать.
***
Коварный план по примирению матери с Северусом наткнулся на первый подводный камень прямо у входной двери. Петунья встретила их воплем: “Зачем ты притащила сюда этого кошмарного мальчишку?!” - и Лили проорала в ответ: “Ты, корова бессердечная, только о себе и думаешь! У него отец только что умер!”
Разумеется, эти крики услышали даже русские в Москве, так что мать их не услышать просто не могла. Особенно с учетом того, что она как раз спускалась по лестнице со второго этажа. После короткого монолога на тему “хорошие манеры в обществе гостей” мать наконец перевела взгляд на Северуса – тот прислонился к двери с таким видом, будто ждал, что его сейчас схватят за ухо и вышвырнут из дома. Последовала очередная долгая пауза.
- Соболезную твоей потере, Северус, - очень тихо сказала мама.
- Он в лучшем мире, - ответил тот. Лили заподозрила, что никто, кроме нее, не расслышал нотки горечи в его голосе.
Петунья заперлась на кухне; перспектива обедать за одним столом с нежеланным гостем обрадовала ее примерно так же, как репьи в хвосте – мокрую кошку. По дому расползался аромат лукового супа; Северус, Лили и ее мать тем временем сидели в гостиной и мучительно пытались не молчать. Сев был немногословен и безупречно вежлив, мать – серьезна и преисполнена ненавязчивого сочувствия, Лили же настолько нервничала, что у нее даже нога то и дело дрыгалась. Кроме того, после того жуткого чиха она всерьез расклеилась – ей то и дело приходилось доставать платок Северуса, чтобы вытереть нос.
Они сели за стол – на первое был луковый суп с хлебом – и Петунья пристроилась в самом дальнем конце, как можно дальше от Сева. Мать заняла место рядом с ней; Лили понадеялась, что исключительно из солидарности. За столом было тихо – только звякали о фарфор столовые приборы. Зато никакого скандала. Пока что.
Лили едва успела уткнуться в салфетку – жгучее желание чихнуть слишком поздно предупредило о своем грядущем визите. Снова в состоянии дышать, она вынырнула из салфетки, и у нее тут же закружилась голова.
- Уф-ф, - выдохнула Лили.
- Боже правый, - сказала мама. - Как ты себя чувствуешь, милая?
- Нормально, - хрипло ответила она, хотя уверена в этом отнюдь не была. Высморкалась в салфетку – но, похоже, ее нос обзавелся прямо-таки бесконечным запасом соплей. - Вот черт.
- Ты простыла, - заявил Северус уверенно, - потому что носилась по городу в слякоть без зонтика или хотя бы шапки. Ну и кто тут, спрашивается, неспособен о себе позаботиться?
- Ой, заткнись. Спорим, ты будешь следующим, кто заболеет – в твоей куртке даже церковная мышь продрогнет.
Она снова чихнула, на этот раз в суп. Просто великолепно. Что ж, это хотя бы были ее родные микробы.
- Спорим – ты только масла в огонь подлила, когда с утра пораньше потащилась в магазин со стадом таких же маньяков, - продолжал настаивать Северус, сволочь безжалостная. - У тебя глаза покраснели. Прекрати чихать в суп и марш в кровать.
Лили невольно подумалось – должно быть, таким же тоном он командовал студентам нарезать плоды смоковницы абиссинской.
Она украдкой глянула на другой конец стола – мать и Петунья уставились на них с Северусом как-то странно, но ее голова была настолько забита соплями, что думать ею уже не очень получалось.
- Северус прав, солнышко, - мягко сказала мама, поднимаясь со стула. - Пошли – давай переоденем тебя в пижаму и дадим отдохнуть.
Лили последовала за ней. Петунья и Сев остались сидеть за столом.
Мать расхаживала по комнате и шебуршала по ящикам, доставая для Лили ночную рубашку и чистые носки.
- Не стоило отпускать тебя прошлым вечером. С другой стороны – может, и к лучшему, что ты оказалась рядом с Северусом в тяжелую для него минуту.
- Ой, ты себе даже не представляешь. Его мать – такой ужас кромешный… - пробурчала Лили и тут же испуганно оглянулась на дверь: не хватало еще, чтобы это услышал Сев.
Но его там не было, да и не могло оказаться: возможно, в шестнадцать он еще и мог бы заявиться в ее спальню в разгар переодевания, но у взрослого Северуса уже явно хватало смекалки, чтобы остаться на месте. Даже в компании Петуньи.
Мать расстилала кровать. Помедлила в задумчивости – и продолжила это занятие.
- Ну вот и все, милая, - сказала она, подтыкая одеяло вокруг переодевшейся дочери. - Отдых – лучшее лекарство.
- А я думала, смех, - пробормотала Лили.
Если так, то понятно, отчего я заболела: длительная нехватка смеха в острой форме…
- Ох… Мам? - мать взглянула на нее вопросительно, поставив на прикроватный столик коробку с бумажными салфетками. - Можешь проследить, чтобы этот упрямец чертов не ушел домой без новой куртки? - она махнула рукой в направлении пакета с покупками, который унесла на второй этаж, как только уверилась, что мать не собирается выгонять Северуса за ее спиной. - Его развалится при первом же ветре, поэтому я взяла ему новую, но он, мерзавец, ее не берет, а у меня сейчас слишком распухла голова, чтобы нормально его застращать.
Лили зажмурилась – настолько у нее зачесались глаза. Мать молчала так долго, что она почти решила их открыть, чтобы посмотреть, не вышла ли та из комнаты. Но потом мама произнесла – негромким, ласковым голосом:
- Конечно, солнышко, - и Лили почувствовала, как лба легонько коснулись нежные губы; на мгновение ее окутал запах парфюма – потом зашуршал бумажный пакет, и мать ушла, забрав с собой ее покупки.
***
Когда Лили проснулась, в комнате начало темнеть. Пока она дремала, во-первых, успел наступить вечер, а во-вторых – к ней в рот запрыгнула жаба, забилась поглубже в горло и там застряла. В уши же, судя по всему, кто-то напихал ваты.
Эксперимента ради Лили попробовала застонать. Когда она в последний раз умудрялась так расхвораться?.. Она и забыла, насколько погано себя при этом чувствуешь. И все же та Сириусова еда из индийского ресторанчика была гораздо хуже. Лили тогда отравилась, и Гарри проорал всю ночь, потому что никто из мужчин не сумел его угомонить – от этого воспоминания ей захотелось смеяться и плакать одновременно.
Кто-то постучал в дверь и распахнул ее, не дожидаясь ответа. Лили сощурилась в полутьму; заходящее солнце отбрасывало на стену последний золотистый росчерк.
- Петунья? - прохрипела она.
- Мамуля решила, что тебе пора подкрепиться, - сказала размытая темная фигура отрывистым голосом сестры. Поставив что-то на прикроватный столик, Петунья чем-то звякнула и щелкнула выключателем настольной лампы, рассыпав по комнате пятна матово-желтого света.
- Который сейчас час? - спросила Лили, отталкиваясь от кровати, чтобы сесть. Голос прозвучал измученно и сипло. Есть совершенно не хотелось, но она была достаточно взрослой, чтобы понимать, что от пищи лучше не отказываться. Судя по пару над глубокой тарелкой, там был какой-то суп.
- Начало четвертого. Ты проспала два с половиной часа – если хочешь уснуть ночью, тебе уже хватит.
Петунья поставила поднос к сестре на колени и принялась ловко и почти суетливо наводить на нем порядок. Лили оставалось только похлопать глазами на это воистину королевское великолепие: тарелка стояла на подставке под горячее, ложка лежала на белоснежной салфетке. Чай тоже оказался выше всяческих похвал – безупречного светло-коричневого оттенка: Лили всегда наливала в него больше молока, чем чая.
- Просто изумительно, - сказала она сестре, взяв с подноса стакан с апельсиновым соком и осушив сразу половину, чтобы утихомирить першение в горле.
- Со стороны это сложным не кажется, - ответила Петунья пренебрежительно, но наметанное ухо Лили уловило в ее голосе нотки самодовольства.
- Я бы все так разложить не сумела.
- Вряд ли искусству сервировки учат… в том месте, - Петунья поджала губы, недовольно раздувая ноздри.
Лили ожидала, что сестра покажет спину после первого же упоминания о Хогвартсе – однако, к полному ее недоумению, та развернула стоявший у письменного стола стул с подлокотниками и уселась на него.
Решив, что лучше всего промолчать и съесть свой суп, Лили так и поступила. Петунья принесла ей куриный бульон – неужели сварила специально для нее? Как ни маловероятна была эта неожиданная забота о “чокнутой сестрице”, Петунья не стала бы готовить его на ужин – возможно, она варила курицу, и у нее остался лишний бульон?
- А где мама? - спросила Лили и поморщилась, надеясь, что сестра не воспримет эти слова как попытку обидеть.
- Я сказала ей оставаться внизу. Возможно, ты и не в курсе, - добавила она таким тоном, словно ничего другого от своей эгоцентричной сестрицы и не ожидала, - но мамуля в последнее время очень устает. Не хочу, чтобы она от тебя заразилась.
- И я тоже, - только и сказала Лили. Кстати об усталости: у нее не хватало сил, чтобы раз за разом опускать ложку в бульон, так что она отложила ее в сторону, поднесла тарелку ко рту и отпила большой глоток – к вящему шоку Петуньи.
“К черту все”, - подумала Лили. Она слишком утомилась, чтобы изображать вежливость – спросит то, что действительно хочет, и баста.
- Мама уговорила Северуса взять куртку?
- Да, - холодно сообщила сестра. Спрятавшись от нее за тарелкой, Лили закатила глаза.
Как ни странно, даже упоминание Северуса не заставило Петунью немедленно ретироваться. Лили пришла в недоумение. Не то чтобы она нарочно старалась рассердить сестру, о нет – похоже, это был природный дар, который в девять лет расцвел в ней за ночь вместе с магией. Ничто из того, что она говорила или делала, не могло быть правильным по определению, и Петунья это знала. Так отчего она не ушла, отчего осталась сидеть на стуле, чинно скрестив ноги в лодыжках и сложив на коленях руки?
- Лили, - начала Петунья, и Лили невольно вскинулась – таким необычным был этот тон. Ни раздражения, ни самодовольства, ни ехидства – просто тихий, серьезный голос. - Как давно ты… встречаешься с этим мальчиком?
Лили моргнула – один, два, три раза.
- Встречаюсь с кем – с Севом?
- Да, с ним, - взорвалась Петунья, мигом растеряв всю свою серьезность. - Или ты много с кем встречаешься? У вас что, так принято в этой вашей ненормальной школе?
- Нет и опять же нет – на оба твои вопроса, - сказала Лили, усилием воли вытеснив Джеймса из головы. Только не сейчас, не надо думать о нем сейчас… - Но Тунья, - прозвище само сорвалось с языка, как “Сев” тогда в Сочельник, - я не встречаюсь с Северусом. Отчего ты решила…
- Отлично, - сестра практически перекусила это слово пополам. - Если тебе нравится всех вокруг держать за идиотов – будь по-твоему, - она выхватила поднос у Лили из-под носа, но задержалась, чтобы с громким стуком переставить на прикроватный столик сок и чай.
- Допивай! - рявкнула сестра. Когда дверь с грохотом за ней захлопнулась, Лили невольно содрогнулась.
- Какого дьявола, - пробормотала она, прикладывая руку ко лбу – голова послушно запульсировала, словно отвлекая на себя внимание.
Откинувшись на подушки, Лили допила апельсиновый сок и еще раз прокрутила в голове этот престранный эпизод. Право же, стоит только начать тесно общаться с мальчиком – и люди сразу думают, что вы друг дружке нравитесь. Ну, положим, не совсем “начать” – они с Севом всегда были неразлучны (то есть всегда до прошлого лета), но все же…
Никто никогда не верил, когда она говорила, что Северус – вовсе не ее молодой человек. Лили подозревала – они скептически относились к самой идее, что мальчики и девочки способны просто дружить. Однако именно это между ними и было: давняя дружба. Им нравилось одно и то же (до того как на горизонте возникли Пожиратели и Темные искусства) – Шерлок Холмс, и “Звездный путь”, и “Одинокий рейнджер”. На “Индиану Джонса” она пошла с Ремусом – и никак не могла отделаться от виноватой мысли, что куда охотнее бы посмотрела его с Севом. Она знала, что этот фильм ему бы понравился, хотя он и сделал бы вид, что считает его ерундой, достойной только осмеяния.
Нет, Ремусу она, конечно, симпатизировала – но при нем никогда не могла быть самой собой. Если взбелениться и в сердцах на него наорать – он бы закрыл на все глаза и постарался переждать бурю, настолько он был учтивым. Лили не могла с ним скандалить – сразу чувствовала себя так, словно обижает беззащитного малыша. Северус же никогда не давал ей спуску. Как-то раз она запустила в него чернильницей (не попала), а в отместку у нее над головой просвистела книга (он тоже промахнулся, примерно на фут). Джеймс никогда и ничем бы в нее не швырнул, даже в тот нелегкий год, когда им приходилось прятаться, и они оба были на взводе и временами даже несчастны – то по очереди, то одновременно. Да стань он свидетелем той сцены – мигом сам атаковал бы Северуса и наставил ему синяков каким-нибудь заклинанием…
Однако в те дни, когда между Лили и Северусом еще ничего не стояло – ни Темные искусства, ни Мародеры, ни его друзья, – он был единственным, кого не приходилось сторониться, когда она чувствовала себя усталой, раздраженной и готовой взорваться. Рядом с ним не надо было держать себя в руках и притворяться безупречной – она могла вести себя совершенно ужасно, но по итогам всего этого ужасной себе почему-то не казалась. С Джеймсом она и близко подобного не испытывала, когда оказывалась не в силах соответствовать совершенному моральному облику блестящей и обворожительной Лили Эванс Поттер.
А еще с Северусом было можно проводить целые дни напролет, болтая одновременно обо всем и ни о чем. Ей всегда казалось, что это важная часть дружбы: когда не можешь потом вспомнить, когда о чем болтали, и дни в компании друга плавно перетекают один в другой, без задержек и остановок. Северусу было можно рассказать то, что не понял бы ни один из пестрого калейдоскопа ее приятелей – и сколько же их было, таких мелочей, недоступных ее подружкам.
У них никак не укладывалось в голове, зачем ей сдалось общество Сева – Сева, который всегда и везде казался не на своем месте, торчал отовсюду, точно большой палец на руке, и был притчей во языцех во всем Хогвартсе – за дурной и взрывной нрав, и огромный нос, и волосы, которые вечно становились сальными. У Лили не хватало духу им объяснить, что в глубине души она чувствовала себя таким же изгоем, как и Северус.
Даже когда Лили выросла и уехала в Хогвартс, где волшебниками были все, не только она и Сев; даже когда она начала нравиться сверстникам, и самый популярный в школе мальчик из кожи вон лез, чтобы произвести на нее впечатление, а все ее друзья наперебой вздыхали, какая же она счастливица… где-то в глубине души, какой-то крошечный ее кусочек, заботливо уложенный в далеко запрятанную коробку, всегда боялся, что она проснется, и все это окажется сном. И тогда все разом увидят, что на самом деле она не представляет из себя ничего особенного – обычная чокнутая девчонка-грязнокровка. Сев всегда ее понимал – поэтому и было так больно, когда он сказал…
Но ничего из этого не означало, что они встречаются. С мальчиком, с которым встречаешься, принято делать кое-какие вещи, которые не принято делать с мальчиком, с которым просто дружишь. Будь между ними с Севом что-то подобное – она уж как-нибудь бы это заметила, можете не сомневаться. Нет, она, конечно, об этом думала – когда оставалась одна – но в итоге только смущенно хихикала и краснела до оттенка собственных волос. И ничего такого с Севом определенно не делала. Сама по себе идея казалась… ужасно глупой. Она вообще не могла представить Сева в подобном контексте – совсем ни с кем; даже своими именами все это назвать не могла.