— Мечи у тебя здесь есть?
— Да, Райко стережет их для меня.
— Я ненавижу, когда мои мечи не заткнуты у меня за пояс. — Да.
Какое-то время они пили в молчании, потом им принесли пищу, маленькие тарелочки с вареной рыбой, рисом, суши и сасими и португальское блюдо под названием «темпура» — рыба и овощи, обвалянные в рисовой муке и обжаренные в масле. До того как португальцы появились здесь примерно в 1550 году, первые европейцы у их берегов, японцы не знали техники жарения.
Насытившись, они послали за Райко, похвалили угощение, отказались от услуг Фудзико, после чего мама-сан поклонилась и оставила их.
— Ты можешь идти, Фудзико. Завтра я буду здесь вскоре после заката.
— Да, Хирага-сан. — Фудзико очень низко поклонилась, довольная, что её отпускают без дальнейшей работы, поскольку Райко уже сказала ей, что оба вечера были щедро оплачены. — Благодарю вас за то, что вы оказали мне честь, выбрав меня.
— Разумеется, ничего из того, что ты слышишь или видишь, никогда не будет упомянуто этому Тайре, или другому гайдзину, или вообще кому-нибудь.
Она вскинула голову, пораженная.
— Разумеется, нет, Хирага-сама. — Когда она увидела его глаза, сердце её глухо стукнуло. — Разумеется, нет, — повторила она чуть слышно, коснулась лбом татами и, глубоко напуганная, оставила их.
— Ори, мы рискуем, когда разговариваем при этой женщине.
— Мы рискуем с любой из них. Но она никогда не осмелится, как не осмелятся и остальные. — Ори помахивал веером, отгоняя ночных насекомых. — Прежде чем мы уйдем, мы договоримся с Райко о цене, за которую Фудзико поместят в дом низкого разряда, где она будет слишком занята, чтобы причинять нам неприятности, и окажется далеко от всех гайдзинов и бакуфу.
— Хорошо. Это хороший совет. Цена, правда, может оказаться высокой, Райко сказала, что Фудзико по непонятной причине пользуется огромной популярностью среди гайдзинов.
— Фудзико?
— Да. Странно, neh? Райко говорит, в постели их привычки так отличаются от наших. — Хирага увидел, как искривилась улыбка Ори. — Что?
— Ничего. Мы можем продолжить беседу завтра.
Хирага кивнул, осушил последнюю чашку, потом поднялся, снял с себя накрахмаленную юкату, которые все дома и гостиницы обычно предоставляли своим клиентам, и переоделся в самое обычное кимоно жителя деревни, надел на голову грубую шапочку и круглую соломенную шляпу, потом взвалил на плечо пустую корзину разносчика.
— Ты чувствуешь себя в безопасности в таком виде?
— Да, если не заставят раздеваться, и у меня есть вот это. — Хирага показал ему два пропуска, выданные ему Тайрером, один на японском, другой на английском. — Стражники у ворот и на мосту бдительны, и солдаты патрулируют Поселение по ночам. Комендантского часа нет, но Тайра предупредил, чтобы я был осторожен.
Ори с задумчивым видом протянул ему оба пропуска назад. Хирага убрал их в рукав.
— Доброй ночи, Ори.
— Да, доброй ночи, Хирага-сан. — Ори поднял глаза и как-то странно посмотрел на него. — Я бы хотел знать, где живет эта женщина.
Хирага прищурился.
— Вот как?
— Да. Я бы хотел знать где. Точное место.
— Вероятно, я смогу это выяснить. А потом?
Молчание сгустилось. Ори напряженно думал: сегодня вечером я ещё не знаю, жаль, но всякий раз, когда я отпускаю свой разум на свободу, я вспоминаю ту ночь и бесконечно нарастающее блаженство, испытанное внутри неё. Если бы я убил её тогда, это положило бы конец всему, но пока я знаю, что она жива, я одержим ею. Она преследует меня, как наваждение. Это глупо, глупо, но я околдован. Она отвратительна, воплощенное зло, я знаю это, и все же я околдован и твердо знаю, что, пока она жива, она будет вечно преследовать меня.
— А потом? — повторил Хирага.
Ори не дал ни одной из этих мыслей отразиться на своём лице. Он посмотрел на Хирагу, глаза в глаза, и пожал плечами.
20
Среда, 15 октября
Андре Понсен оторопело моргнул.
— Вы беременны?
— Да, — тихо ответила она. — Видите ли, это...
— Но это же чудесно, все получается просто замечательно! — воскликнул он, и его шок сменился огромной улыбкой, потому что Струан, образец британского джентльмена, совратил невинную леди и теперь не смог бы избежать скорого брака и остаться при этом джентльменом. — Мадам, позвольте мне поздравить ва...
— Тише, Андре, нет, не позволяю, и, пожалуйста, не так громко, у стен есть уши, особенно в миссиях, разве нет? — прошептала она, наблюдая за собой словно со стороны, пораженная тем, что её голос оставался таким спокойным и что она чувствовала себя такой невозмутимой и с такой легкостью смогла ему признаться. — Видите ли, к сожалению, отец ребенка не мсье Струан. Улыбка исчезла с его лица, потом вернулась назад.
— Вы, конечно, шутите, но зачем такие шу...
— Просто выслушайте меня, прошу вас. — Анжелика пододвинула свой стул ближе к нему. — Меня изнасиловали в Канагаве...
Он ошеломленно смотрел на неё, пока она рассказывала ему, что, по её мнению, с ней случилось, что она решила делать, как скрывала весь этот ужас с тех самых пор.
— Это действительно произошло? Было на самом деле? Она подняла руку, словно давала присягу в суде.
— Я клянусь в этом, как перед Богом. — Теперь руки её лежали у неё на коленях, одна поверх другой. Бледно-желтое дневное платье с турнюром, крошечный оранжевый капор и зонтик.
Он покачал головой, не в силах собраться с мыслями.
— Все это кажется невозможным.
За свои зрелые годы он был действующим лицом многих подобных трагедий в жизни мужчин и женщин: в некоторых он участвовал по приказу свыше, в некоторые сам забредал ненароком, многие подготовил и приблизил своими руками, оборачивая большинство из них, если не все, на пользу делу: Франции — революции, свободе, равенству, братству, императору Луи Наполеону — кто бы или что бы ни было в моде на тот момент — и в первую очередь на пользу себе.
— Мне нужно устранить это препятствие, Андре.
— Вы имеете в виду аборт? Вы же католичка!
— Вы тоже. Это дело останется только моим и Господа.
— А как быть с исповедью? Вам придется исповедаться. В это воскресенье вы должны пойти и...
— Это останется между мною и священником, а потом Господом. Сначала необходимо устранить саму проблему.
— Это противно законам божеским и человеческим.
— И совершалось на протяжении столетий с незапамятных времен. — В её голосе появились резкие нотки. — Обо всем ли вы сами рассказываете на исповеди? Прелюбодеяние ведь тоже против законов божеских, не так ли? Убийство тоже против всех законов. Не так ли?
— Кто говорит, что я кого-то убивал?
— Никто, но более чем вероятно, что убивали или были причиной смерти. Мы живем в жестокое время. Андре, мне нужна ваша помощь.
— Вы рискуете обречь себя на вечное проклятие.
«Да, и я пролила реки слез, мучаясь из-за этого, — угрюмо подумала она, сохраняя невинное выражение глаз, ненавидя его и то, что была вынуждена довериться ему. — Будь ты проклят за то, что мне приходится отдавать свою жизнь тебе в рабство, но, благодарение Богу, я теперь вижу тебя насквозь. Малкольм и Джейми правы: все, чего ты хочешь, это или диктовать свою волю дому Струанов, или сокрушить его. Это проклятие, что мне вообще приходится довериться мужчине. Если бы только я была в Париже или даже в Гонконге, нашлись бы десятки женщин, к которым я могла бы тайно обратиться за необходимой помощью, но здесь таких нет».
Она позволила нескольким слезинкам появиться на глазах.
— Пожалуйста, помогите мне. Он вздохнул.
— Я поговорю с Бебкоттом сегодня утро...
— Вы с ума сошли? Немыслимо обращаться к нему, мы не посмеем. Как и к Хоугу. Нет, Андре, я продумала все очень тщательно. Ни один из них не подойдет. Мы должны найти кого-нибудь ещё. Какую-нибудь мадам.
Он опять уставился на неё, открыв рот, ошеломленный этим спокойным голосом и логикой.
— Вы имеете в виду маму-сан? — запинаясь, выговорил он.
— Кто это?
— О... это женщина, японка, которая... содержит местные дома терпимости, заключает контракты на услуги девушек, договаривается о ценах, назначает девушек. И так далее.
Она нахмурила лоб.
— Я не подумала об одной из них. Зато я слышала, что здесь есть один такой дом, дальше по дороге.
— Бог мой! Вы говорите о доме Озорницы Нелли... в Пьяном Городе? Я бы не пошел туда и за тысячу луидоров.
— Но разве этот дом содержит не сестра миссис Фортерингилл? Знаменитой миссис Фортерингилл из Гонконга?
— Откуда вы о ней знаете?
— О боже, Андре, разве я похожа на тупоголовую ханжу-англичанку? — раздраженно вскинулась она. — Каждая европейская женщина в Гонконге знает о заведении миссис Фортерингилл для юных леди, хотя все притворяются, что им ничего не известно, и никогда не говорят о нем открыто, к тому же все, кроме разве что самых глупых, знают о том, что их мужья посещают китайские бордели или имеют любовниц-китаянок. Какое лицемерие! Даже вы поразились бы, услышав, о чем беседуют леди в уединении своих будуаров или когда поблизости нет мужчин. В Гонконге я услышала, что её сестра открыла дом здесь.
— Это не то же самое, Анжелика, здешний дом обслуживает матросов, пьяниц, людей без определенных занятий — отбросы общества. Озорница Нелли вовсе не сестра ей, она просто заявляет так, вероятно, платит определенную мзду за пользование именем.
— О! Так куда же вы ходите? Развлекаться?
— В Ёсивару, — ответил он и объяснил, поражаясь в душе этому разговору и тому, что он тоже может быть столь откровенен.
— Есть у вас особое место, особый дом? Такой, где вы в хороших отношениях с мамой-сан?
— Да.
— Отлично. Пойдите сегодня вечером к вашей маме-сан и раздобудьте то, что они пьют в таких случаях.
— Что?
— Бог мой, Андре, будьте разумны, будьте серьезны! Все это очень серьезно, и если мы не сможем разрешить эту проблему, я никогда не стану владелицей «Благородного Дома» и потому никогда не смогу содействовать... определенным интересам. — Она увидела, что удар попал в цель, и осталась ещё больше довольна собой. — Пойдите туда сегодня и попросите у неё лекарство. Не спрашивайте его у своей девушки, вообще не говорите ни с кем из девушек, они, скорее всего, о нем не знают. Спросите patronne, маму-сан. Вы можете сказать ей, что у девушки задержка.
— Я не знаю, есть ли у них такое лекарство. Она добродушно улыбнулась.
— Не будьте глупым, Андре. Конечно же, оно у них есть, обязательно должно быть. — Её правая рука принялась вытягивать пальцы левой перчатки. — Как только эта проблема будет решена, все пойдет чудесно, и мы поженимся на Рождество. Кстати, я решила, что будет лучше, если я съеду от Струанов, пока мы не поженимся, — силы мсье Струана прибывают теперь с каждым днём. Сегодня я переберусь в миссию.
— Разумно ли это? Лучше оставаться с ним рядом.
— При обычных обстоятельствах — да. Нужно, правда, думать о приличиях, но более важно то, что после лекарства я наверняка буду неважно себя чувствовать день или два. Как только это будет позади, я решу, следует ли мне вернуться. Я знаю, что могу положиться на вас, друг мой. — Она встала. — Завтра, в то же время.
— Если я ничего не достану, я пришлю вам записку.
— Нет. Будет лучше, если мы встретимся здесь в полдень. Я знаю, что могу положиться на вас. — Она улыбнулась ему своей самой милой улыбкой.
У него зазвенело в ушах и от этой улыбки, и от того, что, как бы ни разворачивались события, она теперь навсегда прикована к нему.
— Эти иероглифы, — произнес он, — те, что были написаны на простыне, вы их помните?
— Да, — ответила она, удивленная столь внезапным переходом. — Почему вы спрашиваете?
— Не могли бы вы начертить их для меня? Возможно, я узнаю их, они могут означать что-нибудь.
— Они были начерчены на покрывале, не на простыне. Его... его кровью. — Она сделала глубокий вдох, протянула руку, взяла ручку и обмакнула её в чернила. — Я забыла сказать вам об одной вещи. Когда я проснулась, маленький крестик, который я носила с самого детства, исчез. Я обыскала все, но нигде его не нашла.
— Он украл его?
— Я так полагаю. Но больше не взял ничего. Там были ещё драгоценности, но их он не тронул. Их нельзя назвать слишком дорогими, но они стоили больше, чем крест.
— Вот, — сказала она, протягивая ему лист бумаги.
Он долго смотрел на него; солнечный луч посверкивал на золотой печатке, которую он носил всегда, не снимая. Иероглифы не говорили ему ни о чем абсолютно.
— Сожалею, но они лишены смысла. Они даже не выглядят как китайские — китайские или японские, иероглифы все пишутся одинаково. — Внезапно ему в голову пришла какая-то мысль, он перевернул листок и охнул: — Токайдо — вот что они означают! — Его лицо побелело. — Вы просто срисовали их вверх ногами. Токайдо увязывает все воедино! Он хотел, чтобы вы знали, хотел, чтобы все Поселение знало. Так бы оно и случилось, расскажи вы кому-нибудь о том, что произошло с вами! Но зачем ему это понадобилось?
Её пальцы, дрожа, поднялись к вискам.
— Я... я не знаю. Возможно... я не знаю. Он... он теперь уже, наверное, умер, мсье Струан ранил его... конечно же, он должен быть мертв.
Андре нерешительно помолчал, беспокойно взвешивая доводы за и против.
— Раз уж у нас так много общих секретов и мне ясно, что вы умеете их хранить, сожалею, но я должен открыть вам ещё один. —
Он рассказал ей про Хоуга и операцию. — Это была не его вина, Хоуг никак не мог знать о том, кого он лечит. В этом есть своя ирония, но оба врача порекомендовали не говорить вам об этом, чтобы не расстраивать вас.
— Это из-за Бебкотта и его напитка со мной произошло то, что произошло, — проговорила она чуть слышно, и от звука её голоса холодок пробежал у него по коже. — Стало быть, этот человек жив?
— Мы не знаем. Хоуг считает, что шансов у него было мало. Зачем этому дьяволу понадобилось раскрывать перед всеми своё злодейство, Анжелика?
— Есть ещё какие-нибудь секреты, касающиеся этого кошмара, которые вам известны, а мне нет?
— Нет. Так почему он захотел, чтобы все узнали? Бравада?
Долгое время она стояла и смотрела на иероглифы, написанные ею. Стояла неподвижно, только грудь размеренно поднималась и опускалась вместе с её дыханием. Потом, не проронив больше ни слова, она вышла. Дверь тихо закрылась за ней.
Он удивленно покачал головой, потом взгляд его вернулся к бумаге.
Тайрер сидел в маленьком бунгало, примыкавшем к британской миссии, которое он делил с Бебкоттом, и упражнялся в каллиграфии вместе с Накамой — под таким именем он знал Хирагу.
— Пожалуйста, скажите мне, как по-японски будет: сегодня, завтра, послезавтра, на следующей неделе, на следующий год, все дни недели и все месяцы года.
— Да, Тайра-сан. — Хирага тщательно проговаривал японское слово и смотрел, как Тайрер записывает латинскими буквами, как оно звучит. Потом Хирага вписывал иероглифы в специально оставленные пробелы и снова смотрел, как Тайрер копирует их. — Вы харосый уценик. Всегда сохраняйте один порядок, когда писать, 'рег'кий, тогда нет забывать.
— Да, я начинаю понимать. Спасибо, вы очень помогаете мне, — учтиво ответил Тайрер. Ему нравилось писать, читать, учиться — и учить в ответ, он заметил, что Накама необычайно сообразителен и схватывает все на лету. Он прошелся вместе с ним по списку слов и, когда добился нужного результата, сказал: — Хорошо. Благодарю вас. Теперь, пожалуйста, пойдите к Райко-сан и подтвердите мое свидание на завтра.
— «Потви'рдить», паза'рста?
— Убедиться. Убедитесь, что мое свидание будет.
— А, понимаю. — Хирага поскреб подбородок, уже потемневший от однодневной щетины. — Я пойду сейчас потви'рдить.
— Я вернусь после второго завтрака. Пожалуйста, будьте здесь. Мы сможем попрактиковаться в разговорной речи, и вы расскажете мне ещё что-нибудь о Японии. Как мне сказать это по-японски? — Хирага дал ему нужные слова. Тайрер записал их на слух в тетрадь, теперь уже целиком исписанную словами и фразами, и повторил несколько раз, пока не остался удовлетворен. Он уже собирался отпустить Накаму, но тут, вдруг вспомнив о чем-то, спросил: — Что такое «ронин»?