Он потянулся, откинувшись на спинку стула, встал и, потирая виски, прошелся по комнате вялой, заплетающейся походкой.
Анна Герасимовна горестно улыбнулась:
— Как ужасно ты напоминаешь карпов тети Глаши!
— Что еще за карпы?
— А я никогда не говорила тебе? Изволь, расскажу…
В одно предвоенное утро всю поликлинику, где работала Анна Герасимовна, облетела весть: сына главврача, семнадцатилетнего парнишку, осудили за соучастие в краже. Весь день только и разговоров было, что об этом событии. Когда сели завтракать, пожилая няня Глафира Ильинична — тетя Глаша — сказала:
«Верно, знать, говорится: «Сызмальства не возьмешь в руки, потом наберешься муки». — И вдруг спросила: — Вам, Анна Герасимовна, доводилось видать карпов из нашего пруда?»
«А что?»
«Видали, какие они?»
«Обыкновенные, по-моему».
«Не совсем обнаковенные. С набережной смотришь — выводок табунком ходит, молодь, а вроде купцы опосля сытного обеда разгуливают, плавниками едва-едва шевелят. И ровно неохота им вовсе шевелиться, ровно сию минуту заснут. Я такую гладкую да ленивую рыбу отродясь не видывала. А отчего им не быть ленущими? Никакого беспокойства в жизни. Корм добывать не нужно, знай поспевай глотать. По часам кормят. И досыта. Как говорится, от пуза… Вот я и хочу сказать, Анна Герасимовна, многие родители ребяток своих великовозрастных таким же манером опекают, готовенькое в рот кладут. Рыба, она, понятно, жирнеет от этого, а люди, я считаю, портятся…»
— Умница какая эта тетя Глаша! — воскликнула Вера.
— Спасибо за сравнение! — сказал Алеша. (Вере показалось, что его прямые растрепанные волосы ощетинились.) — Хорошо, пойду работать, добывать себе корм!
Анна Герасимовна с трудом улыбнулась, чтобы скрыть свой испуг таким неожиданным оборотом.
Третье лицо
Поезд отправлялся в тринадцать сорок пять, но Митя сказал матери, что у него есть дело в депо, и ушел за два часа до отъезда.
В действительности же у него не было никаких дел, если не считать, что ему хотелось повидать Веру. Он не встречал ее уже четыре дня. А сегодня у Мити был не совсем обычный день: заканчивался испытательный срок, он чувствовал, что испытания выдержал, и у него было отличное настроение.
Он шел, а в уме слово за словом составлялось письмо к отцу. Большое, подробное и очень складное письмо. Обидно только, что, когда сядешь за бумагу, все выйдет намного хуже… «Я написал тебе на другой день, как меня зачислили на работу, а от тебя так ничего и нет. Но я все равно знаю, что ты не против. Я помню, что ты говорил мне когда-то: «Не будешь учиться — успеешь не больше, чем я. А ты должен побольше успеть, иначе будет полный застой…» И вот я хочу сказать, чтоб ты не тревожился. Не будет застоя…»
Вдруг он услышал голос Веры:
— Зачем пожаловали, товарищ дублер?
Она стояла у входа в нарядческую в легком синем платье в горошек, с книжкой в руке.
— Я пришел… мне нужно… я забыл, когда мне выезжать, — сказал Митя.
— Вот новость! — воскликнула Вера. — Сегодня в тринадцать сорок пять… — и взглянула на него испуганно: — Только что просматривала наряды и запомнила…
Собственная растерянность помешала Мите заметить, как смутилась девушка.
Душевное напряжение, которое он переживал этот месяц испытательного срока, теперь, когда оставалось сделать всего одну поездку, перешло в чувство большой, безудержной радости. А к кому, как не к Вере, могло потянуть его с этим чувством? Но Митя боялся, что она уйдет сейчас, а ему так хотелось побыть возле нее!
Напротив конторы тихо шелестел фонтан. Посредине круглого серого бассейна высился букет неестественно больших жестяных тюльпанов, выкрашенных в голубой цвет; из каждого цветка вырывалась тонкая струйка и, дробясь и радужно играя, падала в зеленоватую воду бассейна. Вера засмотрелась на сверкающие брызги и как будто не собиралась уходить.
— А у меня сегодня кончается испытательный срок, — негромко сказал Митя.
— Уже пролетел месяц? — оторвав взгляд от фонтана, не то удивленно, не то радостно сказала Вера. — Как думаешь, выдержал?
— По-моему, выдержал.
— Значит, зачислят. — Вера нагнулась, сорвала длинный тонкий стебелек и переложила им страницу книги. — Машинистом бы, а? — хитровато покосилась на Митю и медленно пошла по двору.
— Доберемся постепенно, — сказал он, идя рядом. — Не все сразу. Есть, конечно, люди — они считают, что быть кочегаром — пустяшное дело. И пускай. А кочегар, как-никак, третье лицо!
— А их на паровозе всего три! — заметила Вера и как будто спохватилась. — Не страшно тебе на паровозе?
— Нисколько. Вообще привычка нужна, понятно.
Депо осталось позади. Впереди маячила Лысая гора. Тропинка, пробитая в высокой траве, была узенькая, на ней помещалась только Вера. А Митя шагал рядом, и твердые стебли бурьяна били его по коленям.
Заметив, что ему тяжело идти, Вера перешла на колею, вдоль которой тянулась тропинка. Это был старый запасный путь. Рельсы заржавели, меж черных шпал пробивалась трава.
Бросив на Веру удивленный взгляд, Митя шагнул на тропинку.
— Предположим, тебя зачислят. А дальше что? Как школа? — спросила она, повернув к нему голову.
— Сам еще не знаю, — ответил Митя.
— Вот и зашли в тупик, — сказала Вера и засмеялась, потому что они в самом деле стояли перед тупиком.
Ржавые рельсы запасного пути были загнуты кверху, словно полозья огромных саней; их соединял толстый квадратный брус, почерневший от времени, весь в глубоких трещинах.
Вера подула на брус и, легко подпрыгнув, уселась на нем.
— Скажи, тебе хочется сделать что-нибудь большое, хорошее? — неожиданно спросила она.
— Кому же не хочется? — улыбнулся Митя.
— Пожалуй, — согласилась Вера. — Но можно ли все время думать об этом?.. Я считаю, когда настоящий человек делает что-то героическое, он, может быть, совсем не думает, что он герой…
— Наверно, — отозвался Митя. — Но к чему это ты?
— Я о своем братце, — огорченно проговорила Вера. — Одно только у него на уме: совершить подвиг. И, главное, как мечтает! Вчера говорит: «Эх, если бы загорелось ваше депо, а я спас людей, вывел паровозы! За это могли бы даже орден дать…» — «Дурак ты, говорю, если нужно депо спалить, чтоб выявить твой героизм». Обиделся…
Митя рассмеялся.
— Смеяться, конечно, просто…
— А что сложно?
— Помочь другу.
Митя собирался тоже сесть на брус, уже уперся в него ладонями, напружился, готовясь подпрыгнуть. Да так и остался стоять.
— Как, например?
Вера, не взглянув на него, дернула худеньким плечом.
— Друзья находят способы… если собственная персона не заслоняет им весь мир.
«И понесло меня сюда! — подумал Митя. — Разве что хорошее услышишь от нее?»
Обиженно хмурясь, он рассказал о своем разговоре с Алешей и признался, что недоволен собой: назвал его государственным деятелем, а убедить не сумел.
— Сильно разозлил он меня: «С таким образованием в угле копаться!»
— Узнаю. Воображения больше, чем соображения, — запальчиво сказала Вера.
— Так что насчет персоны ты поспешила, — все еще с обидой сказал Митя. — Как мог уговаривал его. Работали бы вместе, на одной машине. Сначала тут, потом бы на широкую. Это же работа — понимать надо! Вроде и ездишь по одному маршруту, а поездка на поездку не похожа. Каждый раз что-то новое, не заскучаешь. А про важность и говорить нечего…
Вера сидела, обхватив колени и слегка покачиваясь.
— Послушала тебя, и самой захотелось на паровоз. Но как Алешку разжечь? — проговорила она в раздумье. — А вообще я завидую тебе: очень люблю ездить. Так хочется поехать куда-нибудь далеко-далеко! Иной раз услышу свисток паровоза, и на сердце хорошо и тревожно…
Не отрывая глаз от задумчивого лица Веры, которое казалось ему сейчас особенно красивым, Митя заговорил о том, что на узкой колее дальше Кедровника не поедешь, что настоящие поездки начнутся, когда он будет на широкой колее. Тогда уж попутешествует!
— Знаешь, о каком путешествии я думаю? — сказал Митя. — Представь себе, завод выпускает паровоз. Новый, быстроходный, мощный паровоз на каком-нибудь новом топливе. И вот бригада «обкатывает» машину, ведет ее через разные страны, через всю землю, от края до края, пока суша не кончится. Как, скажем, Чкалов и Водопьянов испытывали новые самолеты…
Глаза у Веры открылись широко:
— Вот это интересно!
— Интересно, да пока что нельзя сделать. То есть выпустить новый паровоз, конечно, можно, а вот проехать через всю землю…
— Почему?
— Колея всюду разная. Где шире, где поуже, понимаешь?
— Зачем же так глупо устроено?
— Кто его знает? Каждая страна по-своему живет, по-своему все делает. А когда весь мир будет заодно, — он сделал руками широкое, округлое движение, — тогда колея всюду будет одинаковая. Садись на паровоз и греми по всей земле!
Вера молчала, восторженно глядя на Митю. Потом вдруг спросила лукаво:
— Ну-ка, признайся, кого ты видишь машинистом на этом паровозе?
Митя потрогал пальцами черный, иссеченный трещинами брус, улыбнулся:
— Почему обязательно машинистом? А может, инженером. Тем самым, который придумал новый паровоз.
— Ох, и выдумщик же ты! — Она приложила руки к щекам и покачала головой.
— А что? — полушутя, полусерьезно сказал Митя. — Одни Черепановы изобрели первый в России паровоз, а почему другой Черепанов не может усовершенствовать теперешние машины?
Веселые искринки заплясали в зеленоватых Вериных глазах.
— Железная логика! Если крепостные люди смогли сотворить такое дело, то их вольный потомок должен сделать что-то еще большее… Правда, если, кроме свободы, у него есть еще кое-что… — И она приложила палец к своему гладкому, слегка загорелому лбу.
Что поделаешь, без «шпилек» она не может!
— Ты вот мечтаешь, фантазируешь, — примирительно проговорила Вера помолчав, — но ты и делаешь что-то. Призвание у тебя есть. А друг твой — пустой мечтатель. Самый настоящий Манилов. Да еще с переэкзаменовкой по алгебре…
— Я его растормошу, — горячо сказал Митя. — Увидишь, будет Алешка действовать. Будет!
— Если бы это удалось! — негромко сказала Вера. — А я пока мечтаю, чтоб скорее мы победили. Кончится война, мама не будет так работать, тогда и я займусь любимым делом, уеду отсюда… — И она раскинула руки, словно собиралась взлететь.
Радостное возбуждение, с которым Митя шел в депо, переросло в ощущение настоящего счастья: испытательный срок кончался, все шло благополучно, Вера была рядом, и впервые они так мирно, так хорошо говорили. Никогда он еще не был так уверен в себе, в своем призвании (очень здорово сказала она про призвание!), никогда не был так убежден, что добьется всего, что задумал. И только мысль, что Вера может уехать, что ее не будет здесь, затуманивала счастье.
Митя имел весьма смутное представление о геологии, но проникся уважением к этой науке. Он стал бы уважать и медицину и даже химию, которую не любил, если бы ими увлекалась Вера. Одним лишь не устраивала его геология: из-за нее Вера должна была уехать из Горноуральска.
— Такой город, столько всяких институтов, а горного нет… — с досадой проговорил Митя, лишь теперь понимая, что не все правильно устроено в родном городе.
— Да, бывают несправедливости, — скрывая улыбку, сказала Вера и спрыгнула с бруса. — Пойдем, скоро кончится перерыв…
Они медленно побрели по шпалам обратно в депо. На полдороге Вера вдруг остановилась и спросила:
— А если бы тебе пришлось не дублером, а за кочегара, не испугался бы?
— Кочегаром Самохвалов ездит.
— Миша заболел. Приходила его мать, говорит, сильный жар у него. Простудился, наверное.
От неожиданности Митя растерялся. Последнюю поездку испытательного срока он проведет не учеником, а третьим, самостоятельным лицом! Испугается ли он? Да он сегодня смог бы не только кочегаром, но и помощником, а если бы потребовалось, то и за машиниста сработал бы, потому что сегодня для него не существовало ничего трудного и невозможного!
— Заболел товарищ, а сочувствия на твоем лице что-то не видно… — заметила Вера.
— Максим Андреевич возьмет кого-нибудь вместе Самохвалова, — упавшим голосом проговорил Митя.
— И не собирается, — возразила Вера. — Сказал: «Пускай приучается парень». Ты, значит…
— Честно?
— Стараюсь всегда говорить правду.
Он молча схватил ее прохладную руку и, словно обжегшись, тотчас выпустил.
Щеки у Веры внезапно вспыхнули.
— Смотри не, забывай, когда в наряд выходить, — торопливо сказала она и, не глядя на него, юркнула в нарядческую.
Финики
Вера поставила на стол посапывавший паром электрический чайник, три чашки и пошла к буфету за финиками, которые вчера вечером принесла мать. В магазине был сахар, но Анна Герасимовна решила побаловать детей и на сахарные карточки купила полкилограмма фиников.
Вазочка, куда Вера своими руками выложила из кулька финики, была пуста. Как выяснилось, ничего загадочного в исчезновении фиников не было: вчера же ночью их съел Алеша…
— Я читал, — говорил он раздраженно, сидя у стола и водя по клеенке чайной ложкой, — никак не мог заснуть, ну и вспомнил про них и даже не заметил, как они кончились… Целое следствие, подумаешь!
— Полакомились, нечего сказать! — Вера косо посмотрела на брата. — Ночью читал. Вдруг такая тяга к культуре.
— Представь себе.
— Его даже совесть не мучает! — возмутилась Вера. — Эгоист! Жадина!
Он бросил ложку на стол, недовольно загудел:
— Процесс о финиках! Заработаю — откуплю в десять раз больше. Такими скупыми стали, скоро воздух будете делить…
Анна Герасимовна отодвинула пустую чашку и, приложив к вискам кончики пальцев, чуть пожелтевшие от йода, удивленно и печально смотрела на сына.
— Как тебе не стыдно, Леша, — сказала она таким голосом, будто ей не хватало воздуха. — Мы скупые? Мы делим? Как можно? И разве ты не понимаешь, что мы не о финиках?..
— У эгоистов, наверное, лозунг: «Свой желудок ближе к телу!» — вставила Вера.
Ей хотелось еще сказать, что они с матерью постоянно отрывают от себя для него, но Анна Герасимовна строго взглянула на нее, и Вера промолчала.
Алеша сидел, навалившись грудью на стол и сдвинув белесые брови. Насчет скупости он, конечно, загнул, о воздухе сказанул неожиданно для самого себя, ради красного словца. Всему виной было состояние, в котором он пребывал последнее время. Бесконечно длинные дни, пустоту которых нечем заполнить, встречи с преуспевающим Митей и, наконец, постоянные напоминания о несчастной переэкзаменовке — все, все угнетало его. Он был зол, легко воспламенялся, грубил и не только не пытался сдержаться, но даже потворствовал себе: ему как будто становилось легче. Не пожалел он и о том, что сейчас был несправедлив. Он чувствовал себя оскорбленным, и ему не хотелось расставаться с этим чувством.
— Почему же ты не подумал о нас? — развела руками Анна Герасимовна. — Люди рассказывали мне, как делились последним сухарем, последним глотком. А ты?
Алеша насмешливо скривил губы:
— Сравнила…
— Он уплетет ночью все сухари, и не нужно будет делиться, — сказала Вера.
Алеша метнул на сестру негодующий взгляд, рванулся с места.
— Что, р-решили сжить со света? Д-да? — крикнул он. — Сживайте, ладно! — Голос у него сорвался, зазвенел пискливо. — Напишу отцу. Все напишу. Пусть знает, все пусть знает…
Анна Герасимовна горестно вздохнула. «Ничего не понял. Он напишет отцу! Глупый, глупый мальчишка! И тут ничего не понимает. Брошенный сын! Кстати, кто знает, что там с отцом?..»
— Садись и пиши, — спокойно и решительно сказала Вера. — Только правду. А то мы уже заврались. Про переэкзаменовку не забудь. И вообще про все свои дела… Если бы ты знала, мама, какие в депо есть ребята! И как работают! Многие с неменьшим образованием, а кочегарят, слесарят, занимаются делом. Один только наш Алешенька не у дел. Оттого и бессонница пристала…