Мост казался мне бесконечным — видимо, я уже вступила в зону портала, благодаря которому переправа и приобрела свои волшебные свойства. Для магического существа время и расстояние здесь могли исказиться на неопределенную величину.
Впереди показалась компания великанов. Мне они привиделись стадом слонов, неторопливо бредущим на другой берег. Пахнуло пивом, куревом и сладкими девичьими духами — это были обычные люди, поздние гуляки, которые, на свое счастье, не заметили ни вспышек молнии, ни страшных бледных глаз, вперившихся в ночные улицы и проулки.
Зато они заметили меня.
— Ай, смотрите, кто это? Кошка! — раздался сверху звонкий голос. — Фу, страшная какая!
— Где, где? — подхватили юношеские голоса.
Я прижала уши и помчалась вприпрыжку мимо колонноподобных ног.
— Да где кошка-то? — спрашивали позади. — Ты чего, Наташка? Глюк словила?
— Да была кошка, была, черная, тощая, страшная! — оправдывалась уже оставшаяся позади Наташка. — Уши как у летучей мыши! Я сначала даже не поняла, кто это…
Сзади кто-то что-то сказал иронически, и компания взорвалась беззаботным смехом.
Черная.
Тощая.
Страшная.
Слава богу. Инверсионное заклинание удалось на славу. Этот портрет совершенно не соответствовал внешнему облику Снежинки. Самым убедительным оказалось слово «страшная». Никто и никогда не смог бы назвать хорошенькую Снежку страшной. А дома на видном месте осталась стоять фотография, где я валяюсь на диване в петербургской комнате и читаю книжку, а рядом белоснежная упитанная кошечка мягкой лапой ловит солнечный зайчик, прыгающий по страницам. Этот снимок сделала мама прошлым летом, как раз перед отъездом в Оленегорск…
Я подумала о родителях.
Они уже сегодня будут здесь. Должны быть. По длительному молчанию моего телефона станет ясно, что произошло неладное. Наверное, первое, что они сделают, — попросят Левиафана связаться со Снежинкой. Когда и Снежинка не отзовется, они точно поймут, что со мной случилась беда. Я вдруг представила, как родители входят в комнату, где пол и стены залиты кровью их дочери, и мне снова стало дурно… Следом возникла картина: одинокая неприкаянная душа Снежинки летит в пространстве — неотвратимо удаляется, как космонавт с оборванным тросом, падающий в бесконечность… Мне стало совсем тяжело. Острое горе сжало горло, и я почувствовала настоятельную необходимость остановиться и выплакаться.
Но я продолжала бежать.
Об этом я подумаю завтра, твердила я классическую формулу всех горемык, попавших в беду и спасающих свою шкуру, завтра я позволю себе все; если захочу, я буду, не стесняясь, выть и царапать землю, а пока — беги, кошка, беги!
Справа мелькали ровные одинаковые прутья решетки. Краем глаза я отслеживала их мельтешение и через некоторое время ощутила, что начинаю впадать в какой-то транс.
Снова сверкнула молния — почти над головой. Посмотрев вверх, я припала животом к асфальту, потому что небесный просвет, в котором вновь призрачно маячило лицо Мартина, переместился и был практически над Тучковым.
У меня возникло острое предчувствие, что меня сейчас обнаружат, и это предчувствие было абсолютно, абсолютно невыносимым.
Воля, толкавшая меня вперед, ослабела, лапы подкосились. Я упала на асфальт, сжалась в комок, зажмурилась, чтобы не видеть страшных бледных глаз, висящих надо мною, и начала бредить на анималингве какую-то собственноручно слепленную, корявую, всю кривую, и косую, и совершенно сумасшедшую мольбу, обращенную к тому мифическому существу, благодаря которому и существовал этот портал.
— Ты, огромный, стозевный, стоглазый, стомудрый, невидим ты, но я все равно чувствую, что ты есть, помоги мне. Я растерта как пыль между пальцами, я ничто, я кварк твоего мира, я распадусь, разрушусь прежде, чем закончится твой вдох, но все равно помоги мне. Я была глупа и связалась с теми, к кому и подходить нельзя было; меня предупреждали — я не слышала, меня отговаривали — я не внимала, а теперь прошу: помоги мне. Своей беспечностью я подвела всех — и теперь заперта в чужом теле, как и ты заперт в нашем мире. Помоги мне, а я больше никогда не попадусь в эту ловушку, никогда больше не буду верить и подставлять горло для укуса; нет больше места для любви в сердце моем, я никогда не полюблю, и, даже если вырвусь из этого плена — клянусь, никогда больше не буду ходить беззаботно по краю трясины… никогда больше… никогда больше… никогда…
Бессвязные обещания изливались бесконтрольным потоком, пока я не осознала, что вокруг царит тишина.
Я приоткрыла один глаз и скосила его наверх.
Никаких грозовых чернильных разводов, никаких страшных ликов — низкий туман нависал в метре надо мной, безмятежный, будто он образовался над озером в лесной глуши, а не в центре большого города.
Я открыла второй глаз и тревожно подвигала ушами вперед-назад.
Тишина.
Проезжая часть была пуста. В этом измерении ни один автомобиль не осквернял своим прикосновением гладкое новенькое покрытие.
Меня услышали?
Раньше мне непременно стало бы стыдно за этот истерический припадок — по-другому и не назовешь, но теперь я ровным счетом ничего не почувствовала.
Белое свечение разливалось справа от меня — за оградой, над водами Невы. Я поднялась, пошатываясь, встала передними лапами на камень и просунула голову между прутьями.
Из-под воды медленно поднималось к поверхности что-то огромное, круглое как блюдо, сияющее электрическим светом, с темным пятном в середине. По поверхности воды во все стороны побежали сверкающие блики-скобки. Круг так и не вынырнул на поверхность, а замер, покрытый тонким подвижным слоем воды — вода была похожа на зеленый чай. Усилился запах — смешанный дух речных водорослей, мокрого песка, маленьких ракушек, тощих живучих рыбешек и чего-то еще, что я уже начала ощущать кошачьим обонянием, но пока еще не могла узнать.
Я еще больше вытянула шею и свесила голову вниз.
Круг моргнул, и я поняла, что меня разглядывают, и — как мне почудилось — разглядывают с любопытством.
Я замерла.
Потом круг вновь моргнул, и тяжелый бас произнес одно слово… да так сочно, что звук прокатился по всему пространству портала не хуже грома небесного.
— ПРИ-ИНЯТО-О-О… — и будто бы иронический смешок завершил раскаты. Неведомому существу показалось забавным, что микроскопическая козявка посмела потревожить такого, как он?
Мы еще немного поглазели друг на друга, потом круг погасил свечение и ушел на глубину — так же медленно, как и появился. Воды успокоились, разгладились водовороты, вызванные погружением, и вскоре уже ничто не напоминало о необыкновенном явлении.
Что это было, и было ли вообще?
Может быть, на почве нервного потрясения мною овладели галлюцинации?
Тем не менее туман по-прежнему висел над головой, образовывая защитный полог, и я снова побежала — в какой-то ватной тишине. Никем не потревоженная, я добралась до конца моста, беспрепятственно пересекла пустынную мостовую и тронулась в обратный путь.
И я все-таки сделала это — перешла Тучков мост дважды, и Мартин не нашел меня.
Спасительный туман заканчивался вместе с мостом. Мне очень не хотелось покидать магическое убежище. Хотелось остаться здесь, свернуться клубком, уткнуться носом в собственную шерсть и заснуть на долгие-долгие годы.
Ради Снежинки, сказала я себе и вышла из тумана.
Куда теперь податься — я не представляла совсем. Наверное, было бы разумным вернуться к дому, затаиться где-то поблизости и дожидаться приезда родителей. Но при одной только мысли о возвращении в Малый переулок к горлу подступал комок, а к лапам — паралич. Моя прежняя жизнь закончилась так страшно, что я не могла заставить себя сделать хотя бы шаг в том направлении.
К тому же не исключено, что возле дома меня ждет засада.
Сойдя с Тучкова, я двинулась совсем в другом направлении. В ближайших планах было забиться в какой-нибудь укромный уголок и хоть немного поспать, потом найти еду… наверное, на помойке, и воду… наверное, в луже.
Торопливой прихрамывающей походкой я мелко трусила вдоль бесконечных стен и не узнавала ранее знакомые улицы. Не покидало ощущение другой планеты — чудовищно искаженный масштаб придавал местности нездешние черты.
Через какое-то время я перестала соображать, где нахожусь.
В этот двор-колодец мне пришлось свернуть, когда стало ясно, что силы на исходе. Во дворе оказался проход — через темную арку с разрисованными стенами можно было пройти во второй двор, через вторую разрисованную арку — в третий, и так далее. Выход из шестого двора перегораживали чугунные ворота. К решетке ворот толстой проволокой были прикручены железные листы, доходившие до самого низа, и пролезть в узкую щель не смогла бы даже кошка.
Это был конец моего пути.
Я огляделась. В углу двора стояли два высоких зеленых мусорных контейнера. Наверное, в них можно поискать что-нибудь съедобное. Баночку с остатками йогурта или куриные косточки. Или еще какую-нибудь гадость, но выбирать не приходилось, я была готова съесть что угодно.
Подойдя ближе, я посмотрела вверх, поерзала задом, примерилась и прыгнула. Отчего-то у меня создалось представление, что я взлечу как птица. Во всяком случае, так получалось у Снежинки. Вместо стремительного полета и точного приземления я допрыгнула только до середины зеленой стены и, скрежетнув по металлу когтями, свалилась вниз как мучной куль. После десятой попытки в глазах начало темнеть и стало понятно, что до верха контейнера не добраться — я слишком слаба и неуклюжа.
Пришлось прилечь для отдыха. Я с трудом соображала, что же делать дальше. Прикорнуть ли голодной прямо сейчас или отправиться на поиски более низкого помойного бачка?
Вот в чем вопрос.
Идти уже никуда не хотелось.
Вообще ничего не хотелось.
И тут появилась она — возникла бесшумно, как призрак.
Большая толстая крыса стояла столбиком в просвете между контейнерами и пристально меня разглядывала. Крыса была пожилой — морда у нее уже поседела.
Вот и обед, вяло подумала я. Наверное, она не слишком проворна, изловить ее будет несложно.
Я даже встала.
Крыса не шелохнулась. Она продолжала спокойно созерцать, выражение седой морды оставалось задумчивым.
…И вот эту крысиную бабулю я должна изловить, наброситься на нее, как наркоман в подъезде, зверски задушить, потом как-то прогрызть в ее шерсти дыру, чтобы добраться до…
Тут меня замутило, земля закачалась, и я прилегла обратно.
Нет. Даже ради Снежинки — нет. Лавры Родиона Раскольникова мне не снискать. И останусь я здесь навсегда — в чужом обличии, а дворники в пыльных фартуках склонятся надо мною и скажут: «Кошка сдохла, хвост облез… кто первый слово скажет, тот ее и подбирает…»
Мне снова захотелось плакать.
«Ну-ка, ну-ка, кто это у нас здесь хнычет? Кто это помирать собрался?» — раздалось вдруг в моей голове.
Анималингва?
Я снова подскочила и на всякий случай обернулась. Не было здесь никого, кроме крысиной старухи. Неужели…
— Что тебя так удивляет? Говорящая зверюшка? — ворчливо спросила крыса. — На себя сначала посмотри. Усы, лапы и хвост — вот и все твои документы. Ты кто?
— Я… я человек… А вы тоже?
Крыса хмыкнула.
— А я нет. Зовут как?
Было бы неразумно немедленно разбалтывать первой встречной, что я — Данимира Андреевна Шергина. А вдруг она послана Мартином?
Несмотря на осознание, что мои мысли — это мысли параноика, я все же попыталась навести тень на плетень и представилась:
— Иванова Лариса… э-э-э… Ивановна…
Понятия не имею, откуда всплыла эта Лариса Ивановна.
Крыса нахмурилась.
— Слушай, ты… Лариса Ивановна… Или ты перестаешь дурака валять, и мы разговариваем как взрослые люди, тьфу, особи, или я сейчас развернусь и уйду. И твоя золотая мечта преставиться у помойного бачка исполнится сегодня же.
Ага. Мне уже помогли в прошлой жизни.
— С какой стати я должна вам доверять?
— А с такой, что плохи твои дела. А со мной как с доктором надо — не лукавя. Тебя преследуют враги, у тебя магическое истощение, и без посторонней помощи тебе не выкарабкаться.
— Это мы еще посмотрим, — запальчиво сказала я, зная в глубине души, что каждое слово крысы — правда. — А откуда вы знаете про врагов?
— Не трудно догадаться. Видела бы ты свою ауру — она у тебя в клочья разодрана.
— А откуда вы знаете, что я не Лариса Ивановна?
Крыса подняла лапку и неопределенно пошевелила пальчиками.
— Не идет тебе. Ты не такая.
— Очень даже такая!.. — сказала я и замолчала, прочувствовав градус абсурда.
Крыса выжидательно смотрела, склонив голову.
Я решилась.
— Ладно. — И добавила прежде, чем вспомнила, откуда это: — Но я хочу вам сказать, что, если вы меня погубите, вам будет стыдно.
— Библиотечная ведьма, — утвердительно сказала крыса. — Очень молодая, очень начитанная, очень глупая. С головой, набитой бесполезными цитатами и романтическими бреднями.
— Меня зовут Данимира. И да — все так, как вы сказали. Но с романтическими бреднями покончено.
— Это тебе только кажется, деточка. Нездешняя?
— С севера.
Морда крысы приобрела задумчивое выражение.
— Ну, рассказывай, Данимира с севера, как тебя угораздило так вляпаться.
Внезапно я почувствовала, как плавно колышется асфальт, как сгущается тьма перед глазами и как белые ночи стремительно превращаются в черные августовские.
— Ночь на дворе… — проговорила я заплетающимся языком. — А можно я сначала посплю?
С неожиданным проворством старая крыса подскочила ко мне и толкнула в грудь.
— Не спи, ведьма Данимира. Рассказывай.
…И она заставила меня вспомнить все. Только одно я скрыла — про видение на Тучковой мосту и про горячечные клятвы, данные мною не иначе как в бреду. Во-первых, я допускала вероятность, что нарвалась на обычный портальный морок. Такое иногда случалось, что портал вытягивал из подсознания человека всякое разное — желания или страхи — и преподносил их в материализованном виде. А во-вторых, если все и было на самом деле, то это наше с тем существом личное дело.
…Когда затихли звуки флейты, за которой я гналась всю ночь, но так и не смогла настигнуть, заря бросила золотой отсвет в чердачные окна, а небо над колодцем сменило серо-фиолетовый ночной оттенок на утренний белесо-голубой.
День обещал быть хорошим.
А вдруг это мой последний день на земле?
Последнее я, должно быть, произнесла вслух, потому что крысиная ведьма сделалась очень серьезной.
— А теперь слушай меня очень внимательно, ведьма Данимира. Я могу открыть тебе врата. Силы у меня уже не те, поэтому проход будет чуточный. Человек не пройдет, а кошка, пожалуй, протиснется.
— Звучит как «врата в ад», — вяло сказала я. Мне снова хотелось спать. — А что там, за вратами?
— Убежище. И только от тебя будет зависеть, превратишь ты его в ад или в рай. Больше ничего предложить не могу. Решай сама. Но здесь или сама загнешься, или найдут и погубят — силенок у тебя совсем не осталось. Сейчас ты легкая добыча для всех. И думай скорее, слышу: наши приближаются…
— «Наши» — это кто? Крысы?
— Нет, мишки коалы, — съязвила старуха. — Помнишь про клочки по закоулочкам? Ну? Соображай быстрее, а то сейчас «Щелкунчик» Чайковского начнется, а ты у нас не Маша, ты, как выяснилось, Лариса Ивановна.
Соображать, в сущности, было нечем.
— Открывайте ваши врата. Но повторю: если вы меня погубите, вам будет стыдно.
— Да что же это такое! — зашипела крысиная ведьма. — Ступай уже! — Она взмахнула лапой в сторону той самой наглухо закрытой арки, ведущей в седьмой двор.
Я оглядела ворота. Они были обильно размалеваны краской из аэрозольных баллончиков. Среди надписей присутствовало несколько имперских, охраняющих Питер заклинаний: «Цой жив» и «Зенит — чемпион». Исписанные листы железа закрывали решетку до самого асфальта. Сверху и по бокам решетка прикрывалась не до конца, но по видимым фрагментам было понятно, что между частыми чугунными завитушками сможет просочиться только воробей.