— Но там же закрыто?
— Иди, тебе говорят! — воскликнула крыса. Ее взгляд напрягся, глаза блеснули красным, лапа с рунным браслетом повелительно вытянулась в сторону ворот.
Я без энтузиазма похромала в ту сторону.
Куда идти-то, если все наглухо загорожено?
— К воротам! Быстрее! В правый угол! — снова отрывисто выкрикнула ведьма, словно она была умным болельщиком, а я — недогадливым футболистом.
…Серые тени отделились от стен домов. Я оглянулась и увидела: их было много, и они наступали полукругом. В два прыжка я подскочила к воротам и там заметила наконец, что правый нижний угол железного листа размыт, дрожит и понемногу, с усилием, отгибается, образуя треугольное отверстие размером не больше моей головы.
Перед тем как протиснуться в дыру, я нерешительно сказала:
— А с вами все будет в порядке?
— За себя волнуйся, — посоветовала ведьма. — Не тормози! — И добавила вдруг севшим старческим голосом, совершенно не похожим на прежний, задиристый и командный: — Не обижай его…
Она стояла, просительно сложив лапки, будто уменьшившись в два раза.
— Кого?.. — в недоумении спросила я.
Но в этот момент крысы рванулись вперед хищной молчаливой волной, и я, коротко мявкнув от жути, обдирая бока, прорвалась на ту сторону.
Как только я очутилась внутри, железный лист встал на место, и проход в седьмой двор снова закрылся.
8
Что-то слабо теребило мое подсознание, едва я оказалась в этом месте, но что именно?
Сущность беспокойства, поманив, ускользнула.
Я огляделась.
Подворотня выглядела заурядно, разве что была уж совсем запущенной: старая штукатурка почти вся обвалилась, обнажив темно-красный кирпич, и валялась пластами на щербатом асфальте (для меня — с моими нынешними габаритами — эти груды были подобны завалам из ломаных льдин, которые по весне образуют баррикады вдоль береговой линии Финского залива).
Из арки открывался вид на часть внутреннего двора, тоже с виду вполне обычного.
Я осторожно пробралась через завалы, выглянула из-за угла и замерла.
В середине заброшенного, на четверть заросшего бурьяном дворика стоял желтый одноэтажный флигель. Дверь во флигель была отворена, а на крыльце сидел, широко расставив босые ноги, человек… вроде бы мужчина… во всяком случае, мне он показался каким-то квадратно-грубым, и его поза была типично мужской.
Я бесшумно продвинулась ближе.
Да, человек определенно являлся мужчиной… в полотняных мешковатых штанах и рубахе… лицо было скрыто разворотом газеты, которую он изучал. Впрочем, оно все равно бы ни о чем мне не сказало — все людские физиономии казались теперь одинаково смазанными и неопознаваемыми. Но вот газету этот человек держал вверх ногами, если судить по фотографиям.
Что бы это значило?
Рядом со странным читателем на крыльце стояла початая бутылка, — по виду пивная, и еще имелся поднос, на котором горкой лежали куски чего-то волнующего… невыносимо привлекательного… я возбужденно подвигала ноздрями… это была копченая курица, разломанная на куски, пахнущая так одуряюще, что ни один афродизиак в мире не смог бы сравниться с этим ароматом по силе воздействия.
И тут я узнала, что в моем животе все-таки живут бабочки. Только у этих бабочек оказались стальные когти. Бабочки проснулись и принялись порхать, раздирая когтями мои бедные внутренности.
Я судорожно сглотнула и, крадучись, начала приближаться к источнику дивного запаха.
Газета стала медленно опускаться.
Я остановилась.
Нет, это был не мужчина. Это было… нечто.
Сперва показалась макушка, украшенная парой рогов, затем глаза. Рога были ребристыми, толстыми у основания; они закручивались кольцами, но, сделав полный оборот, загибались в другую сторону и угрожающе торчали вперед острыми концами. А глаза… Глаза были темными и без белков… как у животного.
Бояться я уже устала, меня больше беспокоил терзающий голод; наверное, поэтому за появлением кошмара я наблюдала несколько бесчувственно.
Чудовище, помедлив, опустило газету и явило себя во всей красе. Нос — выгнутый каким-то мощным бизоньим горбом, как и вся вытянутая морда, — порос короткой рыжей шерстью. Но буйная грива, обрамлявшая морду, была густо-черного цвета (пряди, свалявшиеся в дреды, были так длинны, что почти ложились на крыльцо). Под носом по-львиному раздваивалась верхняя губа, из-под нее виднелись клыки. Подбородок заканчивался черной шкиперской бородкой, которая неожиданным образом придавала несуразному чудовищу толику человечности.
А пожалуй, с меня хватит, всплыла вдруг из глубины гневная мысль. Отращивайте себе зубы, рога, копыта, хоть крылья — нас уже ничем не напугаешь. Спина вдруг сама собой выгнулась дугой, шерсть вздыбилась, и я, прижав уши, хлеща по сторонам хвостом, издавая необыкновенно противные завывания, пошла боком на крыльцо. Я плохо соображала, что делаю, только отметила, что такого гнусного гиеньего голоса я не слыхала отродясь.
Глаза чудища стали как два блюдца, брови полезли на лоб, но с места оно не сдвинулось. Кошмарное существо даже как-то закаменело — наверное, впало в ступор от столь непомерной наглости. Впрочем, мне было абсолютно наплевать. Пусть со мной делают что хотят, но эта курица будет моей, и точка.
Походкой боевого кандибобера я приблизилась к заветному подносу и вцепилась в гигантскую куриную ногу, которая по размеру была в половину меня. Рывками утянув ногу на доски крыльца, я принялась алчно терзать ее прямо на месте преступления.
Это была самая вкусная еда в моей жизни.
Периодически я проверяла: как там монстр? Видя, что он сидит смирно и только таращится на меня круглыми глазами, я в профилактических целях произносила что-то грозно-нечленораздельное и продолжала уминать добычу.
Только когда желудок оказался набитым под завязку, мне удалось оторваться от обглоданной ноги. Стало понятно, почему вволю напившаяся крови пиявка отпадает от жертвы — ей очень, очень, очень хочется спать. Несколько неверных шажков в сторону — и я повалилась набок. Делайте со мной что хотите, но вот прямо здесь и засну, мелькнула последняя внятная мысль.
Потом пришли сны.
Кто-то осторожно поднял мою бесчувственную тушку, и куда-то понес, и куда-то снова уложил, и волны принялись раскачивать палубу, и горы вдали тоже зашатались, и звездный небосвод начал вращаться, затягивая море, горы, весь дольний мир в свою воронку…
Потом вращение прекратилось, и я обнаружила себя в прежнем человеческом обличии, босиком, в чем-то длинном белом, вроде сорочки, с распущенными волосами.
Кругом раскинулась степь, от горизонта до горизонта землю покрывал странный черный ковыль. Пушистые дымные султанчики траурно поникли, воздух был неподвижен.
Я побрела по этой степи, бубня под нос какую-то дикую однообразную песенку без слов, песенку деревенского дурачка, шаманскую колыбельную; долго и тщательно я вглядывалась в заросли, точно зная, что ищу нечто важное, но только спустя время — может быть, несколько часов — заметила на земле еле тлеющий красным уголек. Уголек оказался клубочком, я подняла его, и за ним потянулась тускло светящаяся красная ниточка, на ощупь будто шерстяная. Потом нашелся еще один такой клубочек, и мне невесть почему захотелось связать обе ниточки.
Узелок исчез, растаял сразу же, как только его завязали. Теперь обе нити срослись в единое целое, и от этого на душе у меня стало так легко, так радостно… Я бережно положила нить на землю, и она продолжала светиться — слабо, но отчетливей, чем прежде.
Горьковатый травянистый запах витал в этом месте, он мне нравился.
Я вскинула руки, потянулась сладко-сладко — как домашним утром в первый день каникул — и… проснулась.
Комната была сумрачной, такой же запущенной, как и все в этом странном месте, за окном шумел дождь, а я лежала, потягиваясь кошачьим тельцем, на чем-то теплом, и это теплое мерно вздымалось и опускалось.
Не в силах поверить в происходящее, я приподняла голову и встретилась взглядом с чудовищем, на груди которого я так уютно устроилась. Бревноподобный палец вынырнул откуда-то сбоку и черным обломанным когтем энергично почесал мне под подбородком, отчего моя голова мотнулась вверх-вниз.
Чудище радостно осклабилось, продемонстрировало кинжальные клыки и произнесло:
— Кы-ы-ы…
Не помню, как я оказалась в углу под шкафом, в пыли, в грязи и в паутине. Рядом валялись хлебные корки, добела обглоданные кости, смятые конфетные фантики и пивные пробки.
В щель я наблюдала, как бесцельно топчутся по полу огромные грязные когтистые ступни.
— Кы? Кы? — тревожно вопрошало чудовище.
Так оно курлыкало с полчаса, потом замолчало, куда-то пошлепало, через некоторое время пришлепало обратно.
На полу посередине комнаты появилась тарелка, на которой лежала копченая куриная нога.
Мои ноздри затрепетали, рот немедленно наполнился слюной… я решила, что со стороны чудовища это был недвусмысленный жест доброй воли. Но я все равно не вылезла бы из-под шкафа до ночи, если бы не паук, явившийся проверить, что за жирная муха потревожила его сети. В теории это он должен был меня бояться, но на практике паук довольно шустро двинулся в мою сторону, его физиономия, увеличенная раз в двадцать, произвела на меня неизгладимое впечатление, и я спешно покинула свое убежище.
Чудовище предусмотрительно сидело поодаль — на чем-то вроде лежанки, покрытой смятыми серыми тряпками, — и при виде меня оживленно осклабилось.
Я немедленно выгнула в ответ спину и профыркала что-то вроде «сиди где сидишь».
Ухмылка чудовища увяла, но оно вело себя смирно, даже сложило ручища на колени, чем вдруг напомнило мне слишком резвого детсадовца, которого в наказание усадили на стульчик в углу.
Молодец, мысленно похвалила я, хороший мальчик. Хотя мог бы и разделать эту гигантскую ногу на маленькие кусочки. Неужели непонятно, что мне будет нелегко с ней справиться? Но я уже начала подозревать, что чудовище было не семи пядей во лбу.
Вскоре я убедилась в этом.
После того как я плотно закусила курицей, мне невыносимо захотелось пить. В сущности, мне даже показалось, что я сейчас в очередной раз умру, если не попью.
Я посмотрела прямо в глаза чудовищу и вежливо произнесла на анималингве:
— Будьте добры, не принесете ли вы мне воды? Я очень хочу пить.
Чудовище продолжало наблюдать за мной с благожелательным любопытством.
Я повторила громче, стараясь выговаривать анималингву как можно тщательнее:
— Я хочу пить. Принеси воды, пожалуйста.
Никакой реакции.
— Пи-и-ить! Пить хочу!
Чудовище подергало мохнатым ухом, будто отмахиваясь от надоедливого комара, и продолжало безмятежно сидеть на лежанке.
Тогда я открыла пасть и гневно завопила вслух:
— Мя-а-а-ау-у! — Кажется, я даже топнула лапой при этом.
Чудовище вздрогнуло, и некое умственное напряжение отразилось на его безобразной морде. Оно посмотрело на истерзанную куриную ногу, посмотрело на меня, снова на курицу и в раздумье наморщило лоб.
— Ну же! Давай, соображай быстрее, пока я не упала тут, как пингвин в пустыне, — произнесла я в отчаянии на бесполезной анималингве и перевела для непонятливых: — Мя-а-а-у! Ма-а-а-ау! Мау-у-у-у!
Чудовище еще немного подумало, потом встало, вышло из комнаты, тщательно закрыв за собой дверь, и вернулось с глубокой суповой тарелкой и банкой пива «Невское светлое».
Я так оторопела от результата его глубоких размышлений, что даже не убежала, когда чудовище приблизилось.
Кошмарное существо присело на корточки совсем рядом, поставило вторую тарелку рядом с первой, открыло банку и щедро наполнило тарелку вспенившимся напитком.
Несмотря на то что с моей стороны вовсе не наблюдалось желания припадать к «Невскому светлому», чудовище строго помахало перед моим носом пальцем:
— Но-но, кы!
Оно подождало, пока пена осядет, и снова долило пиво — теперь почти до краев.
«Требуйте долива пива после отстоя пены» — всплыла откуда-то старинная формула.
После этого чудовище сделало щедрый приглашающий жест, плавно встало, стараясь не делать резких движений, и на цыпочках удалилось на прежнее место. Там оно село, сложило ручки на коленки и приготовилось лицезреть, как я утоляю жажду.
Оно снова радостно ухмылялось — по-моему, оно собой гордилось.
А я, стало быть, должна была заменить ему телевизор.
«Но-но, кы», значит?
Я подошла к пиву и — многозначительно глядя в глаза чудовищу — длительно, тщательно поскребла возле тарелки передней лапой, изобразив символический акт закапывания. И — чтобы картина стала еще доходчивей — понюхала пахучий напиток, приподняла сначала одну заднюю лапу и брезгливо потрясла ею, потом потрясла другой задней.
Морда чудовища вытянулась, и на ней снова отобразился мыслительный процесс.
Я нетерпеливо поскребла опять.
Чудовище встало (я усилием воли заставила себя остаться на месте и глядеть на него холодно и бесстрашно), подошло, подняло тарелку, шумно выпило содержимое (действительно, не пропадать же добру), а тарелку неожиданно ловко метнуло в открытую форточку. Я отметила, что никаких звуков бьющегося фаянса не последовало, хотя, насколько я понимала, мы находились на первом этаже, и под окном был асфальт. Это заслуживало отдельного изучения, но не сейчас, когда я страдала от жажды.
Чудовище вышло, вернулось с новой тарелкой и… с банкой «Гиннесса». Тут я заскребла лапой сразу же, не дожидаясь вскрытия банки и отстоя пены.
Чудовище нахмурилось, коротко рыкнуло и начало сопеть. Его кулаки сжались.
Я фыркнула в ответ и всем телом изобразила готовность не то сражаться до конца, не то безотлагательно забиться под какой-нибудь предмет мебели. Это был ва-банк в некотором роде, но я уже начинала понимать, что являюсь для чудовища ценным объектом для наблюдений — уж слишком явственно на его физиономии было написано любопытство.
Действительно, демонстрация намерений сразу угомонила чудовище, его кулаки медленно разжались, морда разгладилась. Оно потопталось на месте, недолго подумало, снова удалилось и появилось с бутылкой «Мартини».
— Смешать, но не взбалтывать, — мрачно прокомментировала я на анималингве.
За кого меня принимают? За Джеймса Бонда?
Я поскребла.
«Мартини» отправился в форточку, и опять — никаких звуков бьющегося стекла.
Все-таки чудовище было не совсем уж безнадежно — после очередного размышления оно отказалось от алкогольного ассортимента в пользу напитков, способствующих здоровому образу жизни.
Далее в форточку последовали пакет томатного сока, пакет апельсинового сока и пакет брусничного морса.
Я скребла.
Заодно громко скандировала на анималингве: «Кошкам во-ды! Кош-кам во-ды!» Хотя было уже понятно, что меня не слышат.
Выкинув в форточку бутылку «Боржоми», чудовище плюхнулось на свою лежанку и уставилось в пол с видом несчастным и отрешенным одновременно.
Оно же не хочет сказать, что сдалось? А я? Я пи-и-ить хочу! Пи-и-и-ить!
Чудовище, впавшее в уныние, не отзывалось.
Ну что ж. Придется пустить в ход оружие невероятной силы воздействия.
Я открыла пасть и издала самый жалобный звук, на который только была способна. Получилось очень хорошо, очень жалостливо. Я сама чуть не заплакала. Новорожденный котеночек не издал бы писка жалобней.
Чудовище встрепенулось, резво подскочило с места, немного пометалось и распахнуло передо мной дверь, жестами призывая следовать за собой.
Давно бы так! Я радостно поскакала за ним, задрав хвост трубой.
За дверью обнаружился длинный коридор, одним концом упиравшийся в двойную входную дверь. Мне показалось, что это именно дверь на улицу. Во всяком случае, здесь имелась настенная вешалка, на которой висел ворох одежды, а под ней в беспорядке валялась разнообразная обувь гигантского размера. Второй конец коридора — со множеством дверей — казалось, уходил в бесконечность, но мне сейчас было не до разглядывания. Я бежала за чудовищем, возбужденно мяукая и путаясь у него под ногами.
Чудовище привело меня на кухню.
Это было просторное помещение с черно-белым «шахматным» полом. Посередине стоял круглый стол с придвинутыми разномастными стульями и табуретами. У одной стены притулились кособокие шкафы, древняя плита с выщербленной до черноты эмалью и такой же старинный холодильник, у другой располагалась ванна с оборванной наполовину пластиковой занавеской и раковина.