Кирей.
Он родич. Дядя. Он нахален и горделив.
Не поможет.
Ни Арею не поможет, ни огню. И милосердия ждать не стоит… какое милосердие от того, кто сам обрек Арея на эту муку? Теперь он почти вернулся, и пламя отползло, затаилось в груди.
Жжет.
И плечи горят. Руки… Арей взглянул — так и есть, обгорели едва ли не до кости. И черно-красная спекшаяся шкура потрескалась.
Было больно.
Арей не хотел больше боли, и потому позволил огню забрать ее. Спрятался. Ненадолго. Конечно, ненадолго… время ведь не имеет значения. Кирей вернется, и тогда они поговорят. Быть может.
Появление этого гостя Арей пропустил. Он спал.
Или находился в полусне…
Или вовсе умер, вновь позволив пламени одержать верх. Он устал бороться и, говоря по правде, каждое возврашение требовало все больших сил. А сил не оставалось.
У человека.
— Доброй ночи, Арей, — сказал гость, озираясь, словно сам не понимал, как оказался в этом месте. Что за оно? Арею казалось, он неплохо изучил Акадэмию, но сейчас, сколько ни пытался, не мог понять, где находится.
Под землей?
Над землей?
Вовсе не в Акадэмии?
Камень вокруг.
Под ногами — гранит. Стены им же укрыты… и потолок… дверь и та за щитом гранитным прячется. Но хуже — не камень, истинное пламя способно и его заставить плакать, но рисунок, в камне высеченный. Арей изучил его, запомнил намертво, каждую линию, каждый поворот.
Рисунок был идеален.
Но пламя вновь и вновь пыталось прорваться сквозь границу.
— Не надоело тебе сидеть на цепи?
Слова сгорели в огне пожухшими листьями, и пепел их царапнул горло.
— Ты меня понимаешь? — человек склонил голову набок. — Должен понять… или ушел слишком далеко? Жаль, если так…
Его разглядывали.
С интересом. С легким сожалением, которое ощущалось перцем на губах. И Арей знал, что сожаление это — вовсе не оттого, что он, Арей, скоро умрет. Нет, гость сожалел, что смерть эта разрушит его планы. И огню, который мнил себя всеведущим, стало любопытно.
Настолько, что огонь позволил Арею вновь стать человеком.
Ненадолго.
— Кто… ты…
Арей сумел подняться.
На четвереньки.
И добрался до линии, вплавленной в камни. Остановился, не способный ее пересечь. Будь он человеком… для человека линия — лишь линия. Переступит и не заметит, но нынешний Арей был пламенного роду, огненного племени.
И потому замер.
— Поди ж ты, говорить способен, — человек присел на корточки.
Под маскою.
Не высок.
Не низок. Никаков. Взглядом скользнешь и не зацепишься… а заклинание интересное. Арей видел его изнутри, плетение кружевное, такое не каждым рукам под силу.
И конечно, в амулет его упрятать можно, да искривится.
Сомнется.
Надо же, какие мысли… рукодельные.
— Что ж, раз способен, то и поговорим. Все одно тебе делать нечего. Крепко тебя Фролушка запер… на цепь посадили. Не обидно?
Огонь рассыпался, разползся дорожкою вдоль границы, огненным хлыстом витым, притворился безопасным. Люди ведь доверяют пламени? Иногда. Они заводят его в очагах, прячут в черных жерловинах печей, приживляют на тончайшие нити восковых свечей… они греются.
И подкармливают пламя смолистыми дровами.
Жирным углем.
Расслабляются в тепле… но этот не таков, он не готов протянуть руку к огню, пусть в подвалах и холодно. Этот холод не позволял Арею сгореть.
А человек лишь пальцем вдоль границы провел.
— Ты здесь… они там… тебе обещали вернуть дар, но не предупредили, чем это чревато. Иначе ты бы не согласился. Или согласился бы?
— Не… знаю…
Говорить тяжело. Огню чужды слова, но Арей все еще пытается быть человеком. Только это тяжело. Согласился бы?
Остаться без дара.
Пусть и не невольником, но… кем? Никем. Бывших магиков не бывает, а он… стать человеком? Просто человеком? Быть может, этому человеку нашлось бы местечко при Акадэмии или еще где, небось, отписал бы Фрол Аксютович кому из дружков. Мол, так и так, приютите, будьте ласкавы, найдите дом и дело по плечу, раз уж вышла этакая незадача.
Золотишка отсыпал бы.
Немного.
На обзаведение хозяйством. А там… там человеческая жизнь коротка.
— Согласился бы, — гость будто мысли Ареевы прочел. — Такие, как ты, отступать не умеют. Хорошо. Замечательно даже. Я тебе помочь хочу.
— Чем?
Арею разве нужна помощь?
Нужна.
Гордость сгорела. Пора признать: сам он не справится. Попробует, но…
— Скажем… я знаю, как тебе получить свободу, — человек вытащил из-за пазухи лист, трубочкой свернутый. — Способ, не скажу, чтобы чистый, но действенный… на, прочти…
И бросил лист.
Тот границы, для огня выведенной, и не заметил. Упал у самых Ареевых ног. И развернулся.
— Читай… не забыл, как это делается?
— Нет.
Буквы приходилось разбирать по одной, а в слова они вовсе складывались тяжко, будто Арей никогда-то прежде читать и не умел. Он не сразу заметил, что произносит слова эти, на древнем языке писаные, вслух.
А человек слушает.
— Произношение слегка хромает, — сказал он, заметив, что Арей смотрит. — А так, вполне прилично. Как для студиозуса. К слову, ты понимаешь, что это твой предел? Даже если с пламенем совладаешь… нет, конечно, место тебе предложили. Сначала помощника… потом, думаешь, до преподавателей дорасти… только не позволят.
— П-почему?
Лист лежал.
Способ и вправду… грязный… на крови.
Нет, хватит с Арея крови, и без того пролилось немало.
— Так негоже бывшему рабу боярских детей учить, — человек развел руками. — Как прознают, кого поставили, мигом крик поднимут. А у Михайло Егоровича ныне не то положение, чтобы перечить. И потому отыщет он тебе альтернативную, так сказать, службу… спровадит куда-нибудь на границу, там сильные магики всегда нужны. И будешь ты на границе этой сидеть до скончания века… если не помогут добрые люди.
Уж не те ли, которые с древнею волшбой игры играют?
Да не просто…
…лист лежал.
…простенькое заклятье… любой, в ком хоть крупица силы имеется, сдюжит… да и цена малая… кажется малой. Жизнь петушиная? Петухи, небось, каждый день на плахи ложатся за-ради бульонов куриных да дамских шляп.
Медяшка — вот цена птичьей жизни.
…а прочее… Божиня добрая, простит, коль покаяться… за покаяния ради в храм и полог шитой подарить можно, иль свечей восковых, иль просто денег кинуть нищим, пусть отмаливают чужие грехи.
…сколько в книге, из которой лист вышел, этаких заклятий?
…надобно думать, не одно и не два. Легка дорожка желаний человеческих… сначала петух, там и собака… кошка… человек… средь людей тоже хватает таких, чья жизнь не больше медяшки потянет. А если и дороже, мыслится, найдется, кому заплатить.
Огонь, отступивши, тронул лист.
— Тебе самому и делать-то ничего не надо будет, — сказал гость, спокойно глядя, как расползаются по листу черные пятна. — Просто согласие дай… и каплю крови.
— Нет.
Крови у Арея не так много осталось, чтоб раздавать.
— Что ж, воля твоя… — человек поднялся. Почему-то думалось, что станет уговаривать, но он просто направился к двери. И шел медленно.
Ждал, что Арей окликнет?
Нет.
Он не станет… он справится… хотя бы для того, чтобы найти проклятую книгу… ту, в которую ему уже случилось однажды заглянуть.
Глава 13. О беседах подслушанных
На сей раз в гости меня не звали, но я подумала, что нынешним случаем и незваною явиться не грех. Скоренько ополоснулася, одежу сменила на чистую и косу переплела.
Где царевичи обретаются, я ведала.
Стала перед дверью… стучать? Аль без стука войти? И чего делать, коль погонят? Но додумать не успела, как дверь распахнулася, едва меня по носу не ляснув.
— Я ж говорил, что явится, — Лойко ухватил меня за руку и внутрь втянул. — Давай… не маячь. Другим разом будь добра, поторопись. А то уж заждались.
И дверь на засов запер.
Я огляделася.
Все по-прежнему. Раки. Рыбы. Разве что под самым потолком птица появилася синекрылая и черноокая, с хвостом длинным, завитым… хвост недомалеван, но сама птица красивая — страсть.
Царевичи сели кружком.
Лойко устроился по одну сторону двери. Ильюшка — по другую. Ни дать, ни взять — истуканы каменные, каковых у лестниц всяких ставят красоты ради. Хотя в истуканах, конечно, красоты поболе будет. У Ильюшки на физии тоска с обидою. А у Лойко глаз заплыл…
Когда успел?
Не ведаю. И пытать не стану. Не моего ума дело.
Кирей на подоконнике устроился, еле-еле втиснулся, он-то длиннющий, а подоконник — узенький, не повернуться. И глядит не на царевичей, на улицу, будто бы вовсе не интересно ему, чего творится.
— Присядь куда, — Еська обвел комнатушку. — И тихо, ладно? Если кому чего и захочется сказать — все потом…
Я кивнула.
Помню.
И с памяти той не с пустыми руками явилась. Был у меня один рецепт одного отвару, простенький навроде, но после тяжкое работы аль болезни — самое оно. И сил прибудет, и слабость отступит.
— Вот, — я Еське флягу протянула. — Дадите после… он лучше того, которым вы выпаиваете.
Еська флягу принял.
Понюхал.
Капнул на ладонь. Лизнул. Экий недоверчивый.
— Спасибо, — сказал Елисей. — А теперь тише, если не хотите пропустить самое интересное…
Я уже видела то, что дальше происходило. Пергамент. Камушки. Руки, над ними протянутые. Волос, сгоревший в свече.
Тишина.
И голоса.
— Что, Люци, теперь скажешь? Тоже чья-то шутка? — ныне Архип Полуэктович и не думал раздражения скрывать.
— Вполне возможно.
Люциана Береславовна говорила тихо, и сомнения в голосе ее явственно слышались.
— Я этому шутнику… — Фрол Аксютович тяжко вздохнул. — Следует признать, что для шутки это несколько… извращенно.
— У студиозусов с чувством юмора всегда были проблемы.
Я отчегой-то представила Люциану Береславовну в ея роскошном убранстве, в шубке соболиной долгополой с атласным подбоем. Как она в этое шубке, в чоботах, бисером шитых, да по грязюке пробирается, кляня на чем свет стоит и Архипа Полуэктовича, каковой полосу устроил, и всех студиозусов разом.
— А еще с концентрацией и силой, — заметил Фрол Аксютович.
Вот уж кому ни дождь, ни грязюка ни по чем были.
— Если ты, наконец, дашь себе труд подумать…
Люциана Береславовна фыркнула, что кошка.
— …то заметишь, что наш… шутник не просто поставил ловушку. Он сделал наводку по ауре, а это — уровень выпускника, как минимум. Прибавь к этому энергию, которую в заклятье закачали… сколько уже стоит?
— Да с полчаса точно, — отозвался Архип Полуэктович.
— И еще столько, думаю, продержится. У тебя вот, Люци, не обижайся, но сил на подобную шутку не хватит.
— То есть, мне можно вздохнуть спокойно? Ты меня больше не подозреваешь?
— А с чего ты взяла, что я тебя подозревал?
— Ты же вчера заглядывал в гости к Марьяне. А поскольку особой любви между вами не водится, я и решила, что ты обо мне спрашивал. И что старая гадюка ответила?
— Напрасно ты так. Она тебе очень сочувствует… почему ты не сказала, что дым ядовит для берендеев?
— Божиня милосердная! Для берендеев! Именно, что для берендеев, Фрол! А их крови в девчонке четвертушка! И три четверти — человеческой. И думаешь, я бы ее отпустила, если бы ей и вправду что-то угрожало?
— Ты должна была сказать…
— Да нечего говорить было! Нечего!
— Успокойся.
— О, я спокойна… я совершенно спокойна… и поверь, вздумай я избавиться от вашей… красавицы, — Люциана Береславовна произнесла сие с нескрываемым презрением, — она бы просто скончалась. Сердце там отказало бы… или еще какая напасть приключилась бы. И эта смерть выглядела бы совершенно естественной.
Мне ажно поплохело.
И вспомнилася тетка Алевтина с ея травами.
А ведь Люциана Береславовна мало меньше знает. И пусть силой ея Божиня не наделила, зато умения она редкостного.
Я ажно косу от волнения прикусила.
— Люци, я ни в чем тебя не подозреваю, — устало произнес Фрол Аксютович.
— Конечно, ты просто мне не веришь…
— Хватит уже… у Люцианы сил бы не хватило. Да и не ее стихия — огонь. Ей и вправду было бы проще воспользоваться травами…
— Тогда кто?
— Очевидно. Ты или я.
— Или азары.
Это Люциана Береславовна произнесла тихо, но Кирей услышал. Потянулся лениво, а глаза нехорошо так блеснули.
— Люци…
— И вправду хватит, — ныне ее голос звучал устало. — Архип, зачем тебе убивать девчонку и таким извращенным способом? Нет, я помню, что с начертательной магией у тебя были проблемы, но не настолько же, чтобы превысить допустимый порог силы в пять-шесть раз. Неэкономно. А ты, Фролушка, с аурой работать так и не научился. Да и с твоими талантами ставить топорную ловушку…
Она фыркнула.
— А вот азары… сил теперь у обоих с избытком, умения же… хватило бы, чтобы следы подчистить, но и только.
Кирей сполз с подоконника и кошачьим мягким шагом двинулся ко мне.
— Зачем им?
— Не знаю. А тебе зачем? Или Архипу? Марьяна… я ее терпеть не могу… она тогда многое испоганила, но опять же, она слишком умна, чтобы ставить ловушки, которые бы первокурсники почуяли. Да и огонь… ты прав, не наша стихия. Определенно, не ее… и манера. Она любит исподтишка гадить, как тогда…
— Ты до конца жизни вспоминать собираешься?
— Собираюсь. Если она думает, что забуду, то зря. Такое не забывают. Но мы не о ней. Ставлю на старшего…
Киреева легкая рука легла мне на плечо.
Он наклонился.
И заглянул в глаза. Верю? Не верю.
— Я чего-то не знаю? — спросил Архип Полуэктович и голос его был таким… неживым.
— Кирею предложили Радомилу Батош-Жиневскую.
— Интересно…
Кирей мотнул головой.
— Правда, предложение не от царицы поступило. В Думе многое за последний месяц переменилось. Царь совсем от дел отошел. Ее позиции ослабли. Зато Игорь Жучень силу набрал. Младшую за своего сынка прочит…
Лойко стиснул кулаки и осклабился.
Видать, не поделился с ним батюшка планами. Ильюшка лицо ладонями закрыл, сгорбился. За сестер переживает?
Аль… дура ты, Зослава. Если сестры его царское крови, то и сам Ильюшка ею же проклятый. Небось, его замуж не выдашь, а поперед брата сестры на престол не пойдут.
Стало быть, одна у Ильюшки дорога — на плаху.
— …и многие готовы его поддержать. До поры, до времени, конечно, потому что царевну в жены любому взять охота. Жучень понимает, что без поддержки ему не удержаться. Поэтому и пошел к азарам на поклон. Мол, всем хорошо будет. Союз…
Люциана Береславовна замолчала, но молчание сие длилось недолго.
— Младший, по-моему, нестабилен. И не мне вам рассказывать, чем это чревато. Я не понимаю, Фрол, почему ты до сих пор его не блокировал.
— Не надо.
— Не надо? Не буду, — миролюбиво согласилась Люциана Береславовна. — Только вспомни Никодима. Скольких он убил? А здесь все будет гораздо хуже…
…колдовство Елисеево распалось с тонким звоном, будто комариную стаю выпустили. И на сей раз царевич усидел.
Больно ему было.
Плохо.
Я видела.
А он все одно удержался, на гордости одной и на руке братовой. Еська, тот ближе подсел, плечом подпирая. С другой стороны Егор примостился.
— Почему вы круг не поставите? — Ильюшка спросил, на царевичей не глядя. — Эффективней было.
— Пробовали. Не вышло, — буркнул Егор.
— Я не собираюсь ни на ком жениться… — Лойко вскочил и кулаком по косяку ляснул да так, что косяк затрещал. — И плевать, что он там…
— Против отца пойдешь? — Евстигней ступал по половичке, будто по ниточке, над полом протянутой. Пальцы его вцепились в черную бусину, крутили, вертели, отодрать норовили, а мне подумалося, что рубаха-то на нем другая, а бусины старым узором.
И вновь же, черные.
— Если понадобится, то и пойду. Он мне не указ!