— Да… неожиданно.
— Многие не ожидали. Но проблем от «гампов» нет — и пусть бегают. Разве что дорогу перекрывают. Но это меньшее из зол.
— А кто вообще все это придумал?
— Да президент их, некий Тимошенко.
— Тимошенко? — Я резко повернулся к Олегу. — А по имени как его?
— Имени не помню. Неприметный такой мужичок, серый. А что, знакомая фамилия?
— Есть немного, — пробормотал я, отворачиваясь к боковому окну и высматривая конец потока. Вроде бы уже последние ряды пробегали мимо нас. Скоро можно будет ехать. «Гампы», блин. Придумали же название.
— Фамилия в наших краях распространенная, — философски подытожил Олег, трогаясь с места.
Марафонцы освободили проспект. Но побежали они как раз в ту сторону, куда нужно было ехать нам. Так что Олегу пришлось снова углубиться в боковые проулки, зигзагами пробираясь к работе Маши.
На одной из улиц я обратил внимание на покосившуюся вывеску «Сафари» и осколки, щедро усыпавшие тротуар. Окна скалились голыми решетками, одна дверная створка валялась у стены, второй не было совсем.
— А это что? — поинтересовался я.
— Это? Вчера вечером особо умные попробовали ограбить «Сафари» и «Охотника».
Я крепко задумался, сколько оружия, возможно, оказалось непонятно у кого:
— И?
Олег усмехнулся:
— И ничего.
— В смысле?
— Вообще там ничего не оказалось. Пустые полки. Только пневматические пукалки в витринах да катаны из дешевой китайской стали. Хитрец, Коломийский, ой, хитрец…
— А он тут при чем?
— Все ормаги в городе под ним. Крепко я его не люблю. Есть за что. Но признаю, что не зря он наверх выбился, всю шушеру мелкую передушил. Умеет вперед просчитывать — сразу сообразил, куда контуженые выживанцы первым делом побегут.
Прибыли мы к Машке только через полчаса. По дороге встретили еще одну колонну «гампов». Я уже начал верить словам друга, что этих новоявленных спортсменов пара тысяч. Скажу честно, такая слаженность и целенаправленность внушали оторопь. В современном мире люди вообще постепенно становятся индивидуалистами. И потому странно увидеть сотни людей, действующих, думающих и дышащих как единый организм. Это сила. Еще дремлющая, но уже собранная в кулак.
Перед самым моргом я спросил Олега:
— Не боишься, что они окажутся в результате не такими уж безобидными?
— Почему?
— Людьми, которые потеряли ориентиры в мире, легче всего манипулировать.
— Да нет, — отмахнулся Олег. — У меня парочка знакомых там бегает. Мозги им не промывают. Только физическую форму улучшают, и все. Знаешь, жене моего друга помогло — она ребенка потеряла в тот день, уже думали в психоневрологический положить. А она вышла на пробежки с «гампами» — и сейчас почти в себя пришла. Друг с ней стал бегать — ему нравится. И зарядка хорошая, и люди там интересные.
— Ну, дай-то бог…
Подъехать к самому моргу мы так и не смогли. Еще в дороге я набрал Машу и предупредил, что скоро будем. Жена ответила, чтобы сразу проходили внутрь, встретить она не сможет. Теперь я понял почему.
Всю улицу перед зданием занимала кипящая злобой и раздражением толпа. Над головами торчали сделанные на скорую руку плакаты: «Отдайте наших мертвых», «Судить черных трансплантологов», «Отпустите наших родных». И еще что-то не менее дикое. По толпе пробегали волны, казалось, что это не сборище людей, а стоглавый и сторукий зверь. Мифическое чудовище гекатонхейр.
— Опа, а я и не знал, что здесь так весело, — удивился Олег.
— Я и сам не знал, — мрачно ответил я, выбираясь из автомобиля. — Топай один. Я машину посторожу. А то фиг его знает, что этим дуракам в голову стукнет.
Толпа мне не понравилась. И лозунги не понравились. А Маша мне вообще ничего не рассказала. Нефиг ей на работе делать по соседству с такой пороховой бочкой. Не хватает только искры, а что случится дальше — ни один пророк, ни одна гадалка не предскажет. Толпа — это статистически непрогнозируемая величина. В броуновском движении и то больше порядка.
Я не раз и не два ловил на себе враждебные взгляды. Им нужен виноватый. Всему городу нужен виноватый. Власть носа на улицу не кажет. Царь-батюшка президент далеко. А мы, врачи, близко. И патологоанатомы близко. И милиция.
Что-то назревает. И от этого «чего-то» мороз по коже и кошки по сердцу. Надо бы с Машкой поговорить вечером — пусть дома пока посидит, хотя бы недельку. Никуда мертвые от нее не денутся — в отличие от живых, они быстро передвигаться не умеют. Да и проблем от них значительно меньше.
Меняю толпу демонстрантов на эквивалентную кучу спокойных трупов.
Хоть объявление вешай.
Минут через пятнадцать вернулся Олег. Мрачно распихивая народ, он, словно ледокол, проломился напрямик, даже не оборачиваясь на оскорбления и угрозы, звучащие ему в спину. Явно толпа уже почти достигла градуса кипения — разве что пузырьков на поверхности еще не видно.
— Сказал Маше, чтобы она сразу вызывала наряд, если эти бузить начнут, — с ходу сообщил Олег. Облокотившись о капот машины, он небрежно щелкнул «зиппой» и прикурил. — У твоей жены там прямо склад мясокомбината. Бедняги, вообще зашиваются. Я думал, что нам плохо, а патанам, получается, вообще жопа.
— Машка помогла тебе?
— Помогла, — кивнул Олег и глубоко затянулся. — В целом подтвердила твои слова. И кое-что еще важное добавила, — Он помолчал, а затем неожиданно продолжил: — Она у тебя молодец. Сокровище. Тебе очень повезло.
— Спасибо, — неловко ответил я. Даже стыдно стало. Посторонний человек хвалит, а я по любовницам бегаю. Может, и вправду я совсем дурак, счастья своего не замечающий?
— Ты мне обещал кое-что рассказать. Про ту надпись на стене. Маша, кстати, тоже сразу вспомнила, но на тебя стрелки перевела — у нее совсем времени нет. Вы мне прям комплекс неполноценности развиваете.
— Просто у меня и Машки интересы схожие. Были. Вот и помним этот случай. Странно, что так быстро забываются имена маньяков. Хотя, может, и к лучшему — не место этим нелюдям в истории.
— Маньяков? — прищурился Олег. Щелчком отправив сигарету на обочину, он сел за руль. — Тебя куда забросить, на работу?
— Нет, я передумал. Домой. Возьму машину, надо кое-куда съездить.
Мы вырулили на проспект. Без толпы «гампов» до моего дома можно добраться минут за пятнадцать. А с учетом той скорости, что сразу развил Олег, больше десяти в дороге точно не проведем.
— Ты продолжай, продолжай… — не отрывая взгляд от асфальтового полотна, сказал Олег.
— Ну, тогда слушай мрачную старую сказку с очень печальным концом.
Я оживил в памяти все, что знал о той странной истории. Кто интересовался битлами, рано или поздно натыкался на трагические события, связанные со вполне безобидной песней. Битлы, по сути, совсем ни при чем — не по их вине, не по их задумке.
Трудно сказать, с чего именно все началось. Может, с рождения Чарльза Мэнсона, может, вообще с появления ливерпульской четверки. Или с написания битлами самой хулиганской вещи в их творчестве. Ливерпульцы любили повыделываться — а тут пришла в голову Пола Маккартни, тогда еще никакого не «сэра», мысль выдать самый жесткий, самый грязный и бескомпромиссный рок-н-рольный звук. Чтобы критики удавились от возмущения, а коллеги от зависти. И у битлов это отлично получилось — как, впрочем, все и всегда. После двух десятков дублей за один день они записали эту необычную композицию. Что творилось тогда в знаменитой студии — уже практически легенда. Пол Маккартни визжал, прыгал и чуть ли не плевался у микрофона, Джордж Харрисон бегал по студии с горящей пепельницей над головой. Забавно, но в завершении последнего дубля даже Ринго Старр не выдержал и заорал, что у него уже волдыри на пальцах. Этот дубль и вошел в историю музыки — и по окончании «Helter Skelter» можно услышать возглас Стара: «I've got blisters on my fingers!» Такое вот маленькое пасхальное яйцо от музыкантов.
Но как будто есть где-то огромные весы, беспристрастно отмеряющие смешное и трагическое в нашей жизни, сводящие все к равновесию. И песня, которая родилась как хулиганская выходка, стала символом одного из самых кровавых убийств шестидесятых.
Чарльз Мэнсон к тому времени уже успел получить несколько условных сроков и определенную известность. Несравнимую с «The Beatles», но тем не менее. Он уверенно заявлял, что станет популярнее ливерпульцев, и даже планировал издать свой собственный рок-альбом. Но прославился Мэнсон не как музыкант.
На момент написания Битлами «Helter Skelter» он организовал небольшую религиозную коммуну под названием «Семья». Жизнь у них была простая и незамысловатая — наркотики, групповой секс, угон машин, убийства время от времени. Но то ли так распорядилась судьба, то ли у Мэнсона с удачей отношения строились по-особому, полиция «Семью» никак не могла прижать — то ордер неправильно выписан, то свидетель неожиданно исчезает.
Чарльз придерживался довольно примитивных религиозных взглядов — скоро конец света, и его ознаменует мировая война между белыми и черными. К тому времени количество членов «Семьи», по ожиданиям пророка, должно достигнуть новозаветного числа сто сорок четыре тысячи — и вся коммуна в виде сплоченного сборища праведников будет спасена. Мэнсон нисколько не сомневался, что слова Апостола Иоанна: «Я слышал число запечатленных: запечатленных было сто сорок четыре тысячи из всех колен сынов Израилевых» относятся к нему и «Семье». А все остальные обречены по определению. И потому церемониться с уже приговоренными тушками Чарльз Мэнсон не собирался.
Композиция Битлов «Helter Skelter» не просто пришлась по душе лидеру коммуны. Он увидел в ней знак. Даже не так — Знак с большой буквы. И само название песни — это символ и лозунг будущей войны белой расы с чернокожими, после которой остатками человечества будет править мэнсоновская «Семья». Битлов он уверенно именовал четырьмя всадниками Апокалипсиса, которые пришли в этот мир только лишь для того, чтобы дать лично ему, Чарльзу Миллзу Мэнсону, сигнал и дальнейшие инструкции.
Услышано — сделано. И восьмого августа тысяча девятьсот шестьдесят девятого года пророк взял с собой близкого товарища по коммуне, а заодно трех девушек и решил показать им, как нужно убивать. Они поехали в дом к бывшему знакомому Терри Мэлчеру с намерением прикончить всех, кого увидят. Их бывшему знакомому повезло — он там не жил уже больше месяца. А не повезло совсем другим людям. Восемнадцатилетнему подростку, двум взрослым мужчинам и двум женщинам, одна из которых была на девятом месяце беременности. Мужчин и женщин «семьянины» связали, а потом зарезали, как свиней на скотобойне. Беременная женщина оказалась женой режиссера Романа Полански — ее звали Шерон Тейт. Чтобы отвести от себя подозрение, Мэнсон и товарищи написали на стенах кровью множество расистских и сатанинских лозунгов, а сам Чарльз не удержался и добавил название любимой песни, которая его и подтолкнула к убийству. Вот только откуда-то в первом слове взялась лишняя буква — «Healter Skelter». Считают, что он не просто так ошибся. Что эта ошибка имеет значение. Но сам Мэнсон до сих пор по этому поводу молчит.
— Вот то, как я помню эту историю, — подытожил я уже у дома. Рассказ занял всю дорогу. Да я и сам в воспоминаниях не заметил, как пролетело время. Мы выбрались из машины — Олег быстро и нервно затягивался сигаретой.
— П…ц! — емко охарактеризовал Олег и мой ликбез, и текущую ситуацию в целом.
— Согласен. Но сам понимаешь, могу и ошибаться. Даже очень на это надеюсь. Хоть наш убийца и в курсе истории Мэнсона, но…
— Знаешь, Иван, на своей работе я понял одно из основных правил мироздания: события всегда происходят по самому дерьмовому сценарию. Так что уж лучше я настроюсь на маньяка, который еще будет убивать.
Олег зло сплюнул:
— Поеду, сообщу коллегам. Ох уж они обрадуются.
— Представляю. — Мне подумалось, что вдобавок ко всем этим необъяснимым смертям не хватало только маньяка-вивисектора, чтобы город окончательно сошел с ума. — Олег, я уверен, ты его найдешь.
— Обязательно найду. — Он невидяще уставился куда-то в сторону. — Мне почему-то совсем не больно. А ведь вроде любил ее…
— Олежка…
— Неважно. Бывай, друг. — Олег стиснул мою ладонь, резко сел в машину и стартанул с места, подняв тучу пыли.
Я же не спешил. Проводил взглядом удаляющиеся габаритные огни и только затем направился к своему автомобилю. Уселся в удобное кожаное кресло «первого пилота», провел ладонью по рулю.
Сомнения, сомнения… Вечно вы все портите. Если бы я умел принимать решения, не задумываясь о последствиях, сделал бы в жизни намного больше. Вот только не факт, что это «больше» смогло бы в итоге ужиться с совестью. Не покидало чувство, что я сейчас подписываю сделку, если и не с дьяволом, то уж точно с одним из его ближайших подчиненных.
Визитка, извлеченная из бардачка машины, порадовала. Люблю красивые вещи. Да и неудивительно — у такого человека визитки иными и быть не могут: дорогая бумага, дорогое тиснение, дорогие ощущения.
Два длинных гудка. Две возможности отказаться, сбросить звонок, выключить телефон.
— Доброго дня, Иван Игоревич, — отозвался Коломийский. — У меня с утра было предчувствие, что вы мне позвоните.
— Доброго дня. Вы говорили, что я могу к вам обратиться, если мне понадобится помощь. Это еще в силе?
— Конечно, Иван Игоревич. Приезжайте, побеседуем.
— Когда вам будет удобно?
— Да хоть сейчас.
— Тогда диктуйте адрес.
Оказалось, что Коломийский живет не так уж и далеко от меня. Мне раньше представлялось, что такие люди обитают только за городом. Им все равно нет надобности каждое утро ездить на работу. А чтобы куда-то изредка выбраться — комфортабельный дорогой автомобиль всегда под рукой в полной боевой готовности.
Дорога до Коломийского заняла минут десять. В стороне от шумных улиц, в глубине частного сектора расположился небольшой трехэтажный дом красного кирпича — с широкой стеклянной стеной, начинающейся со второго этажа и уходящей под черепичную крышу. Участок огораживал здоровый — под два с половиной метра — кирпичный забор с узорчатыми стальными шипами поверху. Ворота представляли собой монолитный лист стали на рельсах. Из-за забора виднелась высокая и тонкая башня из грубого необработанного камня или искусной имитации оного. Она стояла чуть в стороне от дома и возвышалась над ним на целый этаж.
Как только я подъехал к воротам, они плавно сместились в сторону — ровно настолько, чтобы автомобиль еле-еле протиснулся. Судя по всему, охрана объекта велась строго — без вольностей и русской безалаберности. Встретил меня Лысый, чуть в отдалении маячили Бычара и еще парочка охранников. Видимо, после недавнего инцидента и во избежание новых Бычаре запретили подходить ко мне близко. На щеке охранника ярко выделялась рана в тонких стежках швов — порезы от керамбита, особенно с серрейторным лезвием, очень плохо заживают. Что меня всегда радовало. А сейчас особенно.
— Иван Игоревич, шеф вас ждет, — вежливо, но довольно-таки холодно сказал Лысый, показывая рукой на башенку.
Пока мы не спеша шли по двору, я с интересом изучал быт местного олигарха — но ничего особенного в поле зрения не попадалось. Наверное, золотые унитазы, дверные ручки с рубинами и алмазами, трупы замученных жертв и стеллажи долларов находятся в доме. Потому меня и пригласили в башенку. Чтобы не украл самый любимый труп.
— Как там Вадим? Я не ошибся с именем? — не удержался я от вопроса. Мне показалось, что в глазах охранника мелькнула ироничная искорка.
— Не ошиблись. Рука заживает, щека не особо. И он немного сердится.
— Думаю, это пройдет.
— Я тоже так думаю, — кивнул Лысый. — Если хозяин иного не прикажет.
— Кстати, мы с вами уже в который раз встречаемся, но я так и не знаю, как вас зовут.
— Зовите меня Катя.
Я аж споткнулся:
— Э… Неожиданное имя.
— Катя я для друзей. Для деловых партнеров Катафалк.
Я глянул на Лысого — он едва ли не ржал.
— Шутить изволите… Катя?
— Вы бы себя видели. Хорошая старая шутка. Не вы первый попались. А вообще меня зовут Дэн.
Я протянул ему руку.