Я отписала отцу обо всем, что со мной произошло за исключением некоторых интимных подробностей, которые ему знать было явно незачем, рассказала, как я тут устроилась и попросила не волноваться ни о чем. Через пару месяцев пришел гневный ответ с требованием не дурить и возвращаться сие мгновение. Не доводить бедного родителя до умопомрачения, как мой непутевый братец. Нет, для Вейаса отыскалось парочку настолько крепких словечек, что стало ясно, что папа зол до крайности. Похоже, братец наотрез отказался браться за голову и жениться. Удрал от родительской опеки в Стольный, только его и видели. А я бы уже и хотела, чтобы его прибрал к рукам кто-нибудь вроде мастерицы Синкло и заставил, наконец, возыметь совесть. Хотя с таких, как Вей, где сядешь, там и слезешь. Уж мне ли не знать.
Одним словом отец давил на дочерние чувства, жалость к престарелому родителю, а если этого окажется недостаточно, присовокупил угрозы собрать большое войско и взять лабораторию мастера Жерарда штурмом. Я написала новое письмо, где терпеливо разъяснила, что не нужно за меня беспокоится. Я как будто замужем, уехала в замок супруга, работаю… ну не за вышивкой, конечно, но что-то вроде того. Никаких неприятностей, опасностей и неприличностей мне не грозит. В конце концов, я делаю полезное нужное дело и, возможно, когда-нибудь о моих успехах заговорит весь орден, и отец будет гордиться мной. Написала, и будто бы сама поверила, хотя за все это время никакой даже самой малой весточки от Безликого не было. И занимались мы чем-то совсем не тем, что могло бы подвести меня ближе к нему. Но… мастер Жерард умный, ему виднее.
Я уже собиралась уходить со станции, как заметила, что в боковую дверь между прилавками смотрителей постоянно заходят и выходят какие-то люди. Судя по всему, там собралась нешуточная толпа. От любопытства мне захотелось посмотреть. Я протиснулась между спинами стоявший сплошной спиной женщин. Просторная комната была битком набита, в основном женщины, старики и подростки до шестнадцати. Таращились на большие грифельные доски, исписанные именами, перебирали сложенные на столе бумаги, что-то спрашивали у дежурившего рядом смотрителя. От всеобщего шепота стоял давящий на уши гул.
— Что здесь такое? — спросила я у стоявшей рядом миловидной смуглой сальванийки с пышными золотистыми кудрями и кошачьими изжелта-карими глазами.
— Военный вестник. Здесь сообщают имена павших Стражей и новости с мест сражений, — прошептала она мне в самое ухо. — Матери, жены, сестры, дети, старики — все приходят сюда, чтобы узнать о судьбах своих мужчин.
— О, в чьей армии столько потерь? — поинтересовалась я, стараясь скрыть внутренний трепет.
— Маршала Комри. Говорят, они наткнулись на демонскую рать гораздо большую, чем рассчитывали. И это еще мало по сравнению с тем, что могло бы быть. Маршал Комри очень удачливый полководец, у него всегда потерь меньше, чем у всех.
Я ее уже не слушала. Как завороженная, пошла к доскам, расталкивая толпу локтями. Я должна знать! Долго водила пальцем по списку, проговаривая про себя каждое имя, с каждым новым сердце больно ухало в живот. Думала, умру прежде, чем доберусь до конца.
Но имени Микаша тут не было.
Я подошла к смотрителю:
— Это только за последний день, да? — я кивнула на доски.
— За предыдущие здесь, — он вручил мне стопку листков, и я снова стала вчитываться.
Глаза уже рябило от незнакомых имен, но того единственного, которого я так боялась, не было и тут. Я поблагодарила смотрителя и вернулась к сальванийке, с которой разговаривала раньше.
— Не нашла? — коротко спросила она.
Я покачала головой.
— Подожди еще, сейчас должны прийти свежие вести. Я-то не очень переживаю. Мой жених лютнист, важный человек в армии, развлекает всех, командир его бережет, — словоохотливо объясняла она.
Я зябко обняла себя за плечи.
— А мой всегда сам на передовую лезет, никто его не побережет.
Отворилась еще одна дверь, внутрь вошел новый смотритель и вручил старому охапку кожаных футляров. Под внимательными взглядами посетителей, смотритель принялся расчехлять послания и выкрикивать имена. То и дело кто-то спешно выбегал из помещения и уже из-за двери были слышны его приглушенные рыдания. Одна пожилая женщина и вовсе упала в обморок, ее тут же подхватили и понесли на свежий воздух. Я до изнеможения напрягала слух, но имя Микаша так и не назвали. И все равно горло царапал сухой ком.
— Не назвали? — деликатно поинтересовалась сальванийка, когда остальные уже начали расходиться.
— Нет, но его могли назвать другим именем. О боги, ну почему я не спросила перед отъездом! — от досады я закрыла лицо руками.
— Не переживай, все хорошо будет, я знаю. Мой Маркеллино так всегда говорит, — она обняла меня, и сразу стало легче. — Меня Ипполитой зовут, можно просто Лита.
— Лайсве, — я пожала подставленную руку.
— Рада знакомству. Приходи сюда через неделю, будут новые вести.
Я встречалась с Литой каждую неделю, и вместе мы ждали вестей. Она хоть и говорила, что с ее женихом точно ничего не случится, но я видела, как она затаивала дыхание и сжимала кулаки каждый раз, когда выкрикивали имена павших. Я тоже вздрагивала, даже время оказалось неспособным притупить волнение. И все же то, что его имени не было в списках, не значило ровным счетом ничего. Оставалось только молиться и надеяться на удачу.
В этих заботах незаметно пролетели полгода. Промозглая, слякотная зима сменилась цветущей, благоухающей ароматами садов весной. Южные деревья были особенно хороши в это время года, вишни и яблони, абрикосы и апельсины, магнолиев цвет. Я никак не могла нагуляться по паркам, слушала птиц, посещала общественные теплицы и розарии. На одном особо живописным холме собирались студиозусы-рисовальщики и выводили на больших листах углем пейзажи. Мне нравилось ненароком заглядывать в их картины, как будто смотреть на мир чужими, полными таланта и восхищения глазами.
Сладкоголосая весна была уже на изломе, когда Жерард объявил, что вскоре нам предстоит важное общественное мероприятие. Чтобы создать у народа возвышенный и светлый образ Норн, мы должны были совершать на публике благие дела и даже чудеса. Мне не очень понравилось, как это прозвучало, уж слишком похоже на шарлатанство, но Жерард объяснил, что так нужно, пока мы не почувствуем уверенность. К тому же благие дела всегда остаются благими вне зависимости от того, насколько их природа чудесна.
— Как можно так легкомысленно к этому относиться? От нас будут зависеть жизни людей. Это такая ответственность, — я никак не могла увещевать свою совесть.
— Напротив, от вас ничего не зависит. Все уже обговорено заранее, — горячо уверил Жерард. — И не надо, пожалуйста, вникать глубоко и переживать. Все эти публичные встречи совсем не об этом, вам нужно просто завоевать популярность, сыграть роль, а
Торми с Джурией заняли безучастную позицию, а у меня одной отбиваться не хватило сил и уверенности.
Нас с торжественной процессией книжников отвели на казнь в полдень первого дня лета. Мрачная, пустынная площадь для наказаний находилась позади дворца Судей, с противоположной стороны от городка книжников. На нее выходило множество окон и балкончиков близлежащих домов. Во время казней здесь собирались любопытные до зрелищ толпы, стражникам приходилось сдерживать их напор, не давая подобраться к эшафоту слишком близко.
Сегодня там были установлены виселицы. Шеренгой возле них выстроили заключенных со связанными за спиной руками. Стражники расталкивали толпу, чтобы пропустить нас вперед. Все разглядывали нас с любопытством, я слышала бродившие по толпе шепотки. Жерард примерно описал, кого из осужденных мы должны помиловать высшей волей богов, проводниками который мы служим. У каждого из них будет зажат в ладони лоскут ткани в цвет наших платьев, по ним-то мы и узнаем. Но прежде мы должны коснуться каждого приговоренного и сделать вид, что впадаем в трас. Закрываем глаза, вздрагиваем, глубоко дышим, вещаем не своим голосом… Я решила, что притворяться так не смогу, а просто прочитаю мысли каждого. Это будет гораздо меньший обман.
Вначале шла Джурия, как самая старшая и старательная. Касалась подставленных лбов, запрокидывала голову, вращала глазными яблоками, а потом говорила глубоким грудным голосом. «Нет, нет, нет». И на четвертый раз было облегченное «да». Изможденная женщина в серой, как и все остальные заключенные, хламиде облегченно улыбнулась, откидывая со лба сбившиеся в колтун грязно-пепельные волосы.
— Хвала милосердной матери Калтащ! — она воздела руки к небу и воскликнула загрубевшим, но все же торжественным голосом. Морщины разглаживались прямо на глазах, а тени растворялись в белизне кожи.
— Слава Калтащ! — заворожено повторила толпа.
Джурия смиренно улыбнулась и спустилась вместе с освобожденной с эшафота.
Следующей пошла легкомысленная и бесшабашная Торми. Она вообще о заключенных не думала. Хотела отделаться поскорей, чтобы убежать к каким-то своим друзьям в город. Подходила к каждому, брезгуя даже прикасаться. Просто закрывала глаза, кружилась, а потом качала головой. Замерла она возле парня лет восемнадцати. По виду было ясно, что он знает об исходе и даже не притворяется удивленным. Просто ждет, также скучая, как сама Торми.
— Слава грозной, но справедливой Седне! — крикнул он зычно, чтобы поскорей закончить.
Но толпа вроде не заметила, вторила ему, как и той изможденной женщине. Ликовала свершившемуся милосердию. Настала моя очередь. Я глубоко вздохнула, скапливая как можно больший резерв внутренних сил. Мне понадобится все, что есть. С пустым разумом я поднялась по деревянной лестнице. Подходила к каждому, заглядывала в глаза, касалась головы и бродила по мыслепотокам. Жерард был в чем-то прав, не стоило, я оказалась не готова. Здесь все совершали злодейства, иных судьи-телепаты оправдывали, тщательно изучив их дела. Мне до их опыта было как до Нифльхейма. Я видела только наружный поток всякой мерзости: грабежей, насилия, убийств, бунтовщической злобы. От разворачивающихся картин мутило, но я старалась оставаться беспристрастной. Представляла себя Высоким Судьей, правда, они при этом прятались за маски.
Я уже думала бросить дурное занятие, как столкнулась взглядом с ней. Передо мной будто встал призрак повзрослевшей Айки, девочки-единоверки, которая погибла, защищая меня от своего сбрендившего товарища. Этой было лет четырнадцать на вид. Невысокая, худая, как тростинка, но с невероятно живым, пускай и перепачканным личиком, огромными искренними, как у собаки, янтарными глазами, пухлые губы надтреснуты, видно, били. Темно-каштановые волосы заплетены в растрепавшуюся косу и знатно припрошены пылью. Я смотрела на нее слишком долго и пристально. Нависла гнетущая тишина. Кажется, вся площадь следила за мной, затаив дыхание. Я положила руку девочке на лоб. Она не выказывали ни страха, ни почтения, словно не боялась смерти вовсе. Наоборот, смотрела на меня с вызовом, едва заметно ухмыляясь
Как я и думала, ничего особо страшного она не делала. Ну да, забралась в несколько домов, срезала несколько кошельков в толпе, тягала у торговцев еду. Но все же не по злобе, а от ужасающей нищете. Коренная эскендерка, жила в, наверное, самом неприглядном квартале нижнего города, в крохотной грязной лачуге, где едва умещались на ночлег она и ее шесть старших братьев. Родители давно умерли. Чтобы не умереть с голода, ей пришлось воровать с самого раннего детства. Да и не было того детства на самом деле.
Я еще раз осмотрела ее руки: голубого лоскута там не было. Пришлось ее оставить. Я и дальше всех читала, стискивала зубы, уже почти достигла предела, вот-вот кровь носом пойдет. Лоскут в руке последнего мужчины я заметила еще до того, как к нему подошла. Этот тоже не боялся, одаривая меня уже в открытую самоуверенной ухмылкой. Он был подтянутый, по виду вполне себе приличный, не скажешь, что преступник. Лицо холеное и гладко выбритое. Только взгляд какой-то мутный. Ох, не стоило мне его читать! Едва не вывернуло прямо при всех. Кровь вязкой струйкой потекла из носа. Негодяй аж облизнулся. Я отвернулась, все еще содрогаясь внутренне от тех картин, что мне открылись. Снова посмотрела на девчонку-воровку. Она улыбнулась одними губами, приоткрыв верхние зубы с едва заметной щелью между ними. Голубоватая дымка сгущалась вокруг нее, звала. Я прекрасно понимала, что воровка специально передо мной заискивает, но та тварь с лоскутом была еще хуже. Я решительно развернулась и подошла к девчонке.
— Слава Безликому, защитнику слабых и угнетенных! — выкрикнула я.
И тут же в лицо дохнуло прохладным ветром.
— Слава Безликому! Безликий ведет нас, Безликий наставляет нас, вся наша жизнь — служение ему! — вторила толпа уже по инерции.
Воровка хитро и будто дразня щурилась в мою сторону.
— Глупая — пожалеешь! — шепнула она мне, и как только палач развязал ей руки, сбежала с эшафота и растворилась в толпе.
Бесновался осужденный, которого я не спасла, изрыгал проклятья. Кричал, что мы его подставили, все обман. Уже и броситься на меня хотел. Хорошо, что стражники удержали. Жерард подскочил ко мне, схватил за локоть, стянул с эшафота и увел подальше от чужих глаз. Мы долго шли, чуть ли не бегом, пока не оказались в приличном квартале, спрятались в тени между домов.
— Ты что натворила? Мы же условились! Ну зачем, зачем ты взялась их читать?!
— Вы же сами хотели, чтобы все взаправду было! И он… он просто… — у меня не хватало ни слов, ни дыхания.
Жерард колотил меня по щекам, совал под нос флакон с нюхательной солью.
— Тебе просто надо было его помиловать и все. Не лезть, не проникать глубоко. Теперь будет куча проблем с его покровителем. Наши дела совсем не об этом, наша цель — не спасение одного единственного человека, а всех людей Мидгарда. Ну разве ты не понимаешь? Ты из всех?!
— Это вы не понимаете, — я немного пришла в себя и вырвалась. — Он душегуб, насильник. Скупал маленьких мальчиков из работных домов и издевался над ними, а потом кастрировал их грязным мясницким тесаком!
Меня все-таки вывернуло прямо на мостовую. Жерарда едва успел подхватить, когда подкосились ноги.
— Если бы мы его спасли, то он бы принялся за старое. Представьте, если бы его жертвой стала ваша дочь! — я снова забилась в истерике, как только спазмы отпустили. — Я не могу так, я не могу лгать! Если я перестану верить в свою правоту, то никакие ухищрения не приблизят меня к нему!
— Ладно, тише, — примирительно сказал Жерард, вдавливая пальцами какие-то точки на моем теле: в ямочке на затылке, слева под ключицей и на позвоночнике у поясницы.
Я обмякла, не могла даже пошевелиться. Жерард подхватил меня на руки и подозвал извозчика, чтобы тот отвез нас в лабораторию.
— Спи, ты едва не надорвалась, — сказал он, укладывая мою голову к себе на колени и поглаживая волосы, прямо как папа любил делать. — Быть может, оно и к лучшему. По крайней мере, они поверили…
========== 7. ==========
Я болела две недели. Периоды лихорадочно бреда сменялись апатией, зыбким беспамятством. Жерард ухаживал за мной в лаборатории, не оставляя даже ночью. Кнут и Кьел отпаивали меня какими-то противными горькими зельями, отирали от пота, Шандор массажировал какие-то жизненно важные точки, мазал эфирными маслами. Девчонки и Густаво по очереди носили мне воду и еду. Иногда я забывалась жуткими снами-видениями, которые подсмотрела в голове у осужденного, то видела огненного зверя, мужественного сражающегося с мглой, что рвала его на части, то место Жерарда подле моей кровати занимал Безликий. На нем был серый мешковатый балахон, а лицо полностью закрывала круглая белая маска, как в театре, с продольными царапинами от когтей, выкрашенных в цвет крови. Это он выхаживал меня, и именно от его прикосновений приходило вожделенно облегчение. Но когда я просыпалась, рядом снова оказывался Жерард.
После того, как я поправилась, он как следует отчитал меня за то, что полностью опорожнила свой резерв внутренних сил, пока читала мысли осужденных, и едва не надорвалась. Заставил меня подробно рассказать о предыдущих таких случаях, а потом надолго отменил все остальные мои занятия. После выздоровления он взялся учить меня индивидуально. Я проникала в его голову, бродила по мыслепотокам, разглядывала картины из прошлого, слушала мысли. До изнеможения, пока не чувствовала, что нахожусь на грани. И ровно там мне надо было остановиться. До того, как из носа пойдет кровь. Это оказалось не так-то просто. Большинство занятий заканчивались для меня нестерпимой головной болью, но Жерард не слушал мои причитания и заставлял повторять экзекуцию снова и снова. Говорил, что у меня должен выработаться бессознательный инстинкт — никогда не переходить черту, даже в самых непредвиденных обстоятельствах. И потихоньку оно начало получаться. Терпение моего учителя пересилило мою нерадивость. Но я поразилась выдержке Жерарда. При том, что в мыслях его я ни разу ничего личного или постыдного не увидела, хотя по идее у каждого человека в жизни должно быть что-то такое неприглядное, что бы он хотел скрыть, но и на глухие стены ментальных барьеров тоже не натыкалась, как было с Вейасом и Микашем. Впрочем, Микаш и вовсе скрывать ничего не стремился и из-за этого мне все время было немного стыдно, ведь я не могла ответить ему такой же искренностью. А тут мне будто отводили глаза, да так, что я ничего не замечала. Однажды я спросила об этом Жерарда.