— Ну и что ты наделала? Почему тебя даже на пару дней без присмотра нельзя оставить? — начал отчитывать он, как только за мной затворилась дверь. — Знаешь как тебя теперь в городе называют? Светлой госпожой черни.
Я виновато потупилась. Жерард выглядел еще более изможденным и осунувшимся, чем я. Видно, болезнь дочери вытянула из него все соки. А тут еще слух о происшествии в нижнем городе дошел.
— Я не придумала лучшего выхода. Простите, — с трудом выдавила я.
— Это ладно, но зачем ты наведывалась туда после?
Я подняла на него глаза. Он усиленно массировал виски, видно, мучаясь головной болью.
— Я попрошу Кнута и Кьела приготовить для вас отвар, — я попыталась ретироваться за дверь, но он схватил меня за руку.
— Нет, я сам справлюсь. Прошу, умоляю, не ходи туда больше. Не надо так рисковать.
Он до боли сжал мой локоть. Аж из глаз слезы брызнули. Останется синяк.
— Я постараюсь вести себя разумней. Пожалуйста, отпустите, вы делаете мне больно, — попыталась увещевать его я.
В этот момент дверь распахнулась, и на пороге показался Густаво.
— Вам письмо, — неуверенно пробормотал он, перебегая взглядом с меня на Жерарда и обратно.
Жерард разжал пальцы и забрал футляр с посланием.
— Это тебе, — пробормотал он, быстро пробежав записку глазами, и вложил ее в мою ладонь.
Слова расплылись у меня перед глазами, а смысл никак не хотел доходить. Все это казалось чьей-то злой шуткой.
— Густаво! Воды, скорее, — услышала я словно сквозь стену взволнованный крик Жерарда.
Почему-то стало темно, и пол под ногами будто просел. Чьи-то руки обхватили меня за талию. А в голове набатным боем отдавалось: Микаш ранен и лежит при смерти.
========== 10. ==========
Тускло чадила свеча, пуская тени хороводом по внутренностям маршальского шатра. Воск оплывал лужицей на приземистый походный столик, заваленный футлярами из-под посланий. Новая блажь Малого Совета — проверять всю переписку рыцарей. Волна предательств на юге. Нужно вычислить перебежчиков и вербовщиков чем раньше, тем лучше. Если бы они только послушали, когда их предупреждали… Одержимые — вся зараза от них. Правильно в Кодексе сказано: «Нет врага страшнее бывшего друга, чью душу захватил демон. Лишь у сильнейшего из сильных достанет мужества воспротивиться воле теней и выйти на свет после десятилетий блуждания во тьме. Только рождается он всего раз в столетие». И им точно не был ни Трюдо, ни Масферс, ни Рат. Предвестники конца. Да и вряд ли бы кто-то из них стал доверять сокровенное бумаге.
Нет, не нравилось Гэвину читать чужие письма по велению Совета. Как будто в щель спальни подглядываешь. Особенно когда письма такие. Из футляра выпал локон светлых волос, перевязанный красной нитью. Гэвин поднял их на свет: белые, почти бесцветные, очень мягкие. И это письмо… неприятно давило на совесть.
— Мастер Комри! — донесся словно из запределья звонкий голос юного оруженосца, которого еще не успел довести до седины строптивый Шаркиз. — Целители велели передать: он умирает.
Гэвин на мгновение зажмурил глаза. Головная боль, его верная спутница, затаившаяся было на время, принялась стучаться в двери с новой силой. Следовало этого ожидать.
— Я для всех отсутствую до утра, — сказал он устало.
Все равно бои уже закончились. Так близко к людским поселениям орды демонов никогда не подходят. Гэвин подхватил уже собранный мешок с вещами и, перекинув его через плечо, вышел из шатра.
Глаза быстро обвыклись к темноте, полная луна щедро заливала призрачным светом весь лагерь. Как нельзя кстати. Дорога к палатке целителей отыскалась легко несмотря на то, что реющий над ней красный флаг ночью выглядел таким же серым, как и все остальные. Гэвин отвернул полог и заглянул внутрь. Целитель и его молодой подмастерье сидели возле раненого. Его лицо было цвета восковой лужицы на столе, мокрое от испарины. Губы бледные, почти синие дрожат, шепчут тихо, но слышно очень хорошо: «Лайсве! Лайсве!»
— Он уже на грани? — ровным голосом спросил Гэвин.
— Угасает, — целитель повернул голову и вперил уставшие изможденные глаза в Гэвина. — И так продержался удивительно долго. Нужно было отнять руку. Тогда бы был шанс. Даже для сильного это слишком. К утру все будет кончено.
Гэвин вложил в мокрую ладонь раненого светлый локон и отвел взгляд. Глупый-глупый мальчишка, зачем полез на рожон? Ведь ясно слышал приказ к отступлению. поймешь, какой поход будет последним. А после годы без Стражей? Может, десятилетия? Кто знает, насколько эта заваруха затянется. Ведь надеялись, что уляжется все, а оно нарастает комом. Комом, который всех их, богатых и могущественных, сомнет и изничтожит. И некому будет больше демонов гонять. Тогда-то они и пожрут глупых людишек, как змей Йормунганд набросившихся на собственный хвост вместо того, чтобы воевать с врагами.
На грифонов еще рыцарей хватило, а когда линдормы полезли, стало ясно, что нужно отступать, чтобы не потерять половину бойцов. А там фермеры на помощь звать начали. Ну и кинулся еще один идиот им дорогу к бегству расчищать. Правильно целитель сказал, даже для сильного орда линдормов — это слишком. Фермеры спаслись, а мальчишку-таки кто-то цапнул за плечо, да так знатно, что товарищам пришлось его бессознательного на себе волочь. Не приходил он в себя после. Глупый рыцарь глупого маршала. А ведь мог бы подумать, что такое возможно — видел в спешке брошенные фермы. Мог подумать, что мальчишка слишком горяч и не стоит выпускать его на передовую, ан нет, дал слабину, позволил себя уговорить.
Впрочем, чего понапрасну сейчас виноватого искать? Сейчас нужно исправить, а после никогда не допускать таких ошибок. Рискует Гэвин, конечно. Учитель бы точно назвал его поступок самонадеянным, но мальчишка слишком ценен. Кто знает, когда еще подвернется такая удача: знать кто именно и держать его в собственных руках, лепить по собственному образу и подобию то, что никто другой, пришлый изменить уже не сможет, как бы не извращал его суть. Нет, нельзя его упустить по собственной глупости. Если когда и нужно рисковать, то только сейчас.
— Оставьте нас, — приказал Гэвин.
Подмастерье суетливо засобирался и выскочил вон, а вот целитель задержался, не испугавшись высокого чина и длинной родословной.
— То, что вы собираетесь делать, опасно и противоестественно. Его не спасти. Только следом пойдете туда, откуда нет возврата.
— Слышали, что на заре становления ордена Кодекса вычеркнули последнюю строчку, потому что Совету она показалась опасной и расхолаживающей?
Целитель удивленно вскинул бровь.
— Там было написано: «Смерти нет». Последнее, что оставил после себя Безликий.
Целитель пожал плечами и вышел, поняв, что отговаривать бесполезно.
***
Микаш не помнил, сколько бродил в этой кромешной тьме. Здесь не было стен, пол под ногами гладкий, без единой неровности, об которую можно запнуться. Ни аур, ни звуков, ни даже легкого шевеления воздуха. Пустота вокруг. Лишь она, ее светлый образ вспыхивал то и дело впереди, звал, манил за собой. Микаш бежал следом, протягивал руки, пытался поймать и все тщетно: она ускользала, едва он успевал притронуться к ней.
Нескончаемый бег по пустоши. Сколько часов прошло? Дней? Чувства притупились, пропали: усталость, жажда, голод. Даже память о последних событиях сохранялась лишь мутным пятном, которое со временем совсем истиралось. Только Лайсве, непонятная тяга, щемящая нужда в ней не давали остановиться.
Ее призрак впереди стал четче, свечение опало. Она стала почти реальной. Длинные светлые волосы струились по спине пышными волнами, большие глаза затягивали, манили чистотой, ласковая улыбка грела душу. Микаш не сразу понял, что на ней свадебное платье: прямое, белое, безо всяких украшений и даже пояса. В нем Лайсве нравилась ему даже больше, чем в том пышном наряде на помолвке в Ильзаре, когда он увидел ее впервые.
— Ты пришел! — она радостно захлопала в ладоши. Микаш счастливо улыбнулся. Путь к ней был так далек, но она стоила каждого пройденного шага. Он снова протянул руки, чтобы обнять, прижать к себе потуже и поцеловать так крепко, чтобы потом еще долго ловить ртом воздух, пытаясь отдышаться. Но она оттолкнула его руки.
— Ты что, не понимаешь? Я выхожу замуж! — она указала на появившегося из темноты мужчину.
Сколько ни старался, разглядеть его не получалось: размытое пятно без определенных черт.
— Он замечательный. Красивый, умный, смелый: никогда не ноет и не ошибается. И главное, он мне ровня, он меня достоин.
Микаш сжался, как от отрезвляющей пощечины. Как же горели скулы, как пылало сердце, заходясь от боли.
— Но как же… — пробормотал он бездумно.
— Ну ты ведь не думал, что у нас все серьезно, глупый? — она звонко рассмеялась. — Это ведь только так… от скуки.
— Да, это правильно, — резко оборвал ее Микаш. Слушать дальше не было сил. — Ты очень красивая. Будь счастлива.
Он потянулся, чтобы в последний раз поцеловать ее лоб или ладонь, но она отпрянула.
— Уходи. Ты больше никому не нужен.
Он глубоко вдохнул, подавляя в себе все эмоции на корню.
— Прости. Прощай.
Микаш повернулся и поплелся прочь. Ждал, хотел услышать оклик, но понимал, что его не будет. Что он должен вернуться во тьму, забыть, забыть все до последнего взгляда, прикосновения. О, запредельное наслаждение, что дарила ему лишь она. Безумно жалкие, больные воспоминания. Освободиться от этой несчастной лучины, раствориться, стать сердцем тьмы.
— Стой! — окликнул странно знакомый голос, что умел повелевать так, что невозможно было ослушаться.
Микаш обернулся. Силуэт жениха Лайсве обрел четкие черты: сухощавая фигура, смольные кудри, стянутые в тугой пук на затылке, горящие сапфировым светом глаза, что пронзали взглядом душу насквозь. Микаш знал его когда-то давно, в другой жизни.
— Ты ведь знаешь, что это все нереально и существует только у тебя в голове?
Микаш перевел взгляд на Лайсве. Она улыбнулась и помахала ему рукой, а потом и вовсе истаяла.
— Реальность часто искажается в наших глазах. И то, что мы видим, на самом деле лишь искаженное кривым зеркалом отражение.
Знакомец вложил что-то в ладонь Микаша. Белый локон издавал приглушенный свет, который почему-то унимал боль в груди. Микаш провел по нему пальцами, приложил к лицу, вдохнул сладкий аромат. Ее.
— Я подвел вас. Самонадеянно нарушил приказ. Хотел быть героем, и… — словно прорвало гнойную рану и все тошнотворной жижей потекло наружу. — Знаете, какие слухи ходят про нас в лагере? Будто бы я ваш бастард и потому вы так обо мне печетесь. Смешно, да? Но на самом деле я втайне мечтал назвать вас отцом, потому что человека более достойного не встречал.
— Что ж, — Гэвин, Микаш вспомнил имя, смущенно закашлялся. — Это очень лестно. Я бы гордился таким сыном, но вправду, не стоит желать о несбыточном.
— Но эти мечты все, что у меня есть, — Микаш снова посмотрел на светлый локон. Былинка на ладони гиганта.
— Не стоит считать несбыточным то, что уже свершилось, — усмехнулся Гэвин. — Проблема не в том, что тебя никто не любит. Проблема в том, что ты сам себя не любишь. Прими себя таким, какой ты есть, и это перестанет грызть тебя изнутри. Стань другим, если хочешь, если тебе это действительно надо.
Гэвин протянул ему руку:
— Я пришел, чтобы вывести тебя отсюда, но ты должен сам этого захотеть. Перестать ныть и жалеть себя, оставить позади все, что тебя гнетет. Ошибки, которые ты совершал, учти на будущее, но перестань гнобить себя из-за них. Ты достоин всего, что у тебя есть. И жизни ты тоже достоин. Ну же, скажи, что хочешь, что поборешься еще — тогда я тебя вытащу. Но если нет, если тебе проще жалеть себя и ходить по замкнутому кругу, то я не стану тратить на тебя силы.
— Я… — каждое слово давалось с трудом. Слова призрачной Лайсве тянули назад, в глухое болото безнадежности, но светлый локон тлел на ладони огоньком надежды. Твердил: это все ложь, дай себе еще один последний шанс и увидишь. Уйти за грань — чего проще? Всегда успеется. — Хочу… — Микаш силой вырывал из памяти солнечные эскендерские денечки, бессонные томные ночи, сладкие, как гречишный мед, что нравились ему до одури. — Жить.
— Значит, будешь жить, — Гэвин широко улыбнулся и потянул его за собой.
Ноги оторвались от земли. Сзади что-то ярко полыхнуло. Микаш повернул голову. Над ним блеснула серебром извивающаяся лента реки, раскинувшаяся от горизонта до горизонта.
— Грань. Сумеречная река мертвых, что течет вдоль бессолнечных земель. Ты едва ее не переступил, и тогда пути назад бы уже не было, — ответил на незаданный вопрос Гэвин.
Светлело. Лиловый цвет сумерек медленно переходил в сиреневый. Серебристыми вихрями вспыхивали огоньки, ветвились, расползались тонкими нитками и затухали. Внизу волновалось сиреневое море, таинственными черными тенями в глубине мелькали исполинские рыбины. Хлопали гигантские крылья, гоняя потоки прохладного воздуха, но Микаш видел лишь безмятежное лицо Гэвина над собой.
— Где мы? — наконец, смог выдохнуть Микаш.
— Никогда не забирался так глубоко в человеческое сознание, а, телепат? — усмехнулся тот. — Мы в царстве снов. Под нами Океан мечтаний и грез, а дальше Серые пустоши памяти. Выход там, где они заканчиваются.
— Даже не слышал про такое никогда, — пораженно выдохнул Микаш. — Как вы?..
— Тайные техники, забытое ремесло. На заре времен Стражи были куда могущественней и ближе к богам, а сейчас обмельчали. Мало кто еще помнит, откуда мы пришли и что должны делать.
— И часто вы здесь… ну летаете?
— В первый раз меня самого тащили отсюда за шкирку, как я тебя сейчас. А потом приходилось еще пару раз наведываться, чтобы кое-что узнать и стать сильнее. Утомительно это слишком, можно надорваться и трудно потом резерв восстановить. А уж тащить на себе кого-то… так что ты давай, не подведи!
Микаш хотел было ответить, но море внизу неожиданно взрезалось в скалистый берег, распахнула хищный зев черная пещера. Хлопки крыльев эхом отражались от стен, множились сотнями. Что-то шевелилось, ползло со всех сторон, кричали, молили о помощи. Судорожное движение и пронзающая все тело боль.
— Успокойся. Это всего лишь отголоски воспоминаний, — пробился сквозь головокружение и темноту в глазах ровный голос Гэвина. Повел за собой. — Дальше — больше. Держись, если хочешь жить!
Они снова зависли в воздухе и камнем рухнули вниз, на поле брани. И как будто сверху со стороны Микаш видел, как замахивается минотавр когтистой лапой и как отлетает в сторону Келман с раскроенным черепом. И как его глупый товарищ бросается ему на помощь слишком поздно. Двигается неловко и скованно, слишком медленно. Зверюга гораздо сильнее, ясно же, что не победит, но дурак лезет напролом. И если бы скачущий следом всадник, как туча полыхающий нечеловеческой силой, от глупца бы и мокрого места не осталось.
Воспоминание сменилось. Теперь они стояли посреди лесной поляны. Пересмешница, точь-в-точь похожая на Лайсве, сражалась с тем другим, глупым Микашем, который был настолько слеп, что не мог заметить между ними разницы. Медлил, сомневался, пока она едва не прикончила его. А потом ныл, до бесконечности жалел себя и молил о смерти вместо того, чтобы признать ошибку и измениться.
Всплыло новое воспоминание. Блуждание в душном темном лабиринте, вымотанные до предела нервы и странный ни на что не похожий демон. Будь его воля, он бы все сделал по-другому, но не мог навязывать свою волю этим высокородным детям, с которыми так сильно хотелось подружиться. Убрал бы девчонку, но на самом деле шел только за ней, как завороженный больше ничего не видел. Когда демон напал, он даже опасности не почуял, не думал ни о чем, только бы спасти, только бы она жила… где-нибудь… без него уже… так и не узнав, почему он шел за ними.
Лабиринт исчез. Они приземлились посреди пустого села со знакомыми мазанками с камышовыми крышами. Прямо как из детства. Детства!