Мы зашли в большой зал, где, сидя на диванчике, потягивали травяной отвар из расписных глиняных чашек нелюбезный опекун со своей девушкой и несколько книжников в мантиях.
— Я же сказал гнать все взашей! — строго выговорил пропустившему меня пареньку мужчина, который сидел на диванчике рядом с парой.
Лет двадцать пять на вид, шатен с тяжелой челюстью и выпученными, как у лягушки, глазами.
— Она говорит, что знает начальника. Сказать ей?.. — начал было оправдываться паренек, но старший прервал его властным жестом руки.
— Начальник здесь я, и я вас впервые вижу. Убирайтесь!
Я вытаращилась. С трудом верилось, что этот несимпатичный мужчина мой дух огненный. Я… видела его другим. Ну что ж… может ошиблась.
— Меня зовут Лайсве Веломри, я приехала сюда с крайнего севера, специально чтобы увидеть вас. Я могу общаться с Безликим, — насколько по-сумасшедшему это прозвучало? Но на длинные объяснения времени не было. Меня же собирались вот-вот выставить. Если это действительно он, то все поймет и поверит и так.
— Это та полоумная девица, которая пыталась пройти сюда без очереди и без опекуна, — сообщил толкнувший меня грубиян. — Вы адресом ошиблись, это не храм Вулкана для душевнобольных.
— Выслушайте меня. Я видела его, Безликого, разговаривала с ним, как говорю с вами. И я уверена, что мне удастся связаться с ним вновь, узнать его волю, возродить и вернуть людям, чтобы он смог всех спасти…
Все трое дружно засмеялись, парень за моей спиной неуютно передернул плечами, а остальные присутствующие уставились на меня.
— Вы ведь пытаетесь добиться того же — говорить с богами. Мы… может помочь друг другу, — мой голос начал дрожать от неуверенности. Теперь это все уже не казалось мне такой уж хорошей идеей.
— По-моему, вы слишком буквально восприняли нашу идею. Боги — это же нечто далекое, гипотетическое, нечеловеческое. С ними невозможно вот так общаться, тем более с Безликим. Только дисциплиной разума и чувств и еще талантом можно дотянуться до частички божественного замысла. Но явно не с вашими способностями, — высокомерно ответил мне главный книжник.
— Но это правда. Он был со мной, касался меня… и спас, — продолжала упорствовать я. Ну как же это так, что он из всех людей не верит и не понимает?!
Девушка — высокая, стройная, в пышном платье, идеально подчеркивающем широкие бедра и высокую грудь, темно-каштановые волосы собраны в кольца с боков головы и крашены сеточкой со сверкающими бусинами. Более густые, чем у мужчины, почти карие глаза смотрели по-хищнически, пухлые губы кривились в презрительной усмешке. Она поднялась и сорвала с моей головы платок с обручем. Несобранные короткие волосы разлетелись по плечам.
— Глядите, у нее даже волосы обрезаны. Небось из-за вшей или тифа. Ты хоть себя в зеркало видела? На кой лад такая тщедушная немочь тысячелетнему богу сдалась? Даже не женщина — сплошное недоразумение. Ну кто на такую позарится? Сколько тебе? Пятнадцать?
— С-семнадцать. И нет у меня ни вшей, ни тифа!
— Да без разницы. О чем ему вообще с такой как ты разговаривать? И двух слов связать не можешь, заика. Сама, небось, все выдумала, потому что муж бросил. Если мужу не нужна, то и богу подавно. Лгунья! Думаешь, благодаря этой сказочке удастся приличное содержание получить? Не надейся! Тут другие таланты нужны.
— Шарлиз, не марай себя об это! — укорил ее опекун.
Она взмахнула длинными, похожими на паучьи лапки ресницами, как ни в чем не бывало уселась вплотную с главным книжником и по-хозяйски положила руку ему на колено.
— Убирайтесь, иначе вас выставят! — рыкнул на меня он, бросив короткий взгляд на грудь дамы.
Да, понятно, какие тут таланты нужны. У меня таких точно нет, тут уж сомневаться не приходится. Лучше бы я не нашла духа огненного, чем узнала, что он такой. Обычный, увлеченный низменными стремлениями человек.
— Вы делаете все неправильно и обречены на провал, какая бы цель у вас ни была, — тихо ответила я и пошла к двери.
Я слышала, как младший книжник сделал несколько шагов за мной, но его остановил властный голос старшего:
— Я капитан этого корабля. И все, кто не со мной, пойдут за борт на корм акулам.
Больше меня останавливать никто не пытался.
Гнев угас, стоило мне выйти на улицу, накатило глухое отчаяние. Я его нашла, а он меня не узнал и не поверил. И я тоже… не узнала. А что если они правы? Я сошла с ума и все выдумала, чтобы было не так больно от осознания, что все меня бросили. Ведь какая замечательная сказка — что я нужна кому-то, самому Безликому, что он позвал меня и приглядывал за мной, чтобы я пришла в его гробницу и помогла победить тьму. А потом… потом он любил меня, тщедушную немочь. Бред! Я даже сама не верю.
Я хлюпнула носом, зябко кутаясь в плащ. Нельзя раскисать, нельзя! Нужно узнать правду. Микаш, Микаш мне скажет, он ведь прошел со мной этот путь рука об руку. Микаш! Он ведь на рассвете уезжает. И если эскорт увезет меня в Ильзар, то мы больше не увидимся никогда… А я ведь даже не успела ему сказать…
Забыв о слезах, я со всех ног побежала к покоям маршала. Нос к носу столкнулась с Сольстисом в коридоре.
— Ему выделили собственную комнату. Это тут недалеко, в соседнем квартале, — ответил он прежде, чем я успела спросить. Улыбнулся и вручил мне листок с адресом.
— Спасибо! Вы самый лучший! — от радости я обняла его и побежала искать Микаша.
Был уже поздний вечер, когда я, запыхавшись, добежала до нужного дома. Небольшое прямоугольное здание в два этажа, простое, безо всяких украшений, но добротное. Консьерж подозрительно на меня косился, пока я объясняла к кому я и зачем. В результате отвлекла его на подозрительный шум на улице и взобралась по лестнице на второй этаж. Его дверь была последней слева. Я постучала — никто не ответил. Только тогда нахлынуло осознание. Он ведь теперь Страж, мой ровня… или нет, я теперь ниже, я ведь женщина, считай, никто. Должно быть, празднует с новыми друзьями, сослуживцами, а до меня с моими жалкими заботами больше и дела нет.
От досады я закрыла лицо руками, резко развернулась и едва не врезалось в кого-то.
— Принцесска! Как хорошо-то! А я тебя повсюду искал, — послышался знакомый низкий голос.
Я растопырила пальцы и сквозь щелки вгляделась в улыбающееся лицо Микаша. Действительно, чудно!
— Давай отпразднуем. Я всего накупил. Не знаю, что ты любишь.
Я убрала ладони от лица. Он держал в охапке огромные полотняные свертки. Один чуть не упал сверху — я вовремя успела подхватить. Забрала еще часть, чтобы он смог отпереть дверь медным ключом.
— Входи. Это, конечно, не замок высокого лорда, но и не бедняцкая лачуга, — весело подмигнул он и подтолкнул внутрь.
Мы сгрузили все свертки на небольшой стол у ближней к двери стены, и Микаш принялся зажигать свечи, потому что в темноте не было ничего видно. Что-то долго он с огнивом возился, да и свечей было как на Йольтайд — две дюжины, не меньше. Но в конце концов ему удалось. Мерцающие огоньки-отсветы плясали по всей комнате, разгоняя тени. Она была чистая и просторная, только необжитая совсем, от того неуютная. Голые стены. Из мебели только кровать, тумба, стол и два стула. Даже вешалки для одежды нет. В углу камин. Хорошо бы было протопить, чтобы избавиться от сырости и плесени. Но, похоже, кто-то совсем позабыл купить дрова. Впрочем, он и сам это понял. Что-то себе тяжко вздыхал и суетливо распаковывал свертки, неловко толкая другие вещи и едва не роняя их на пол.
— Не надо, я сама, — не выдержала я и отстранила его, иначе все ночь бы пришлось убирать грязь.
Он наблюдал за мной с самым несчастным видом, но хоть под руку не лез. Накупил он действительно всего: мяса, рыбы, пирогов, медовых рогаликов, халвы, фруктов, овощей, еще чего-то, что с ходу по виду даже определить не получалось. Это же на целую роту еда. Ну зачем столько?
Мы уселись. Я разлила из кувшина вино по кружкам, наложила в тарелку Микаша всего по чуть-чуть. Он хоть часть из этого пробовал раньше? Себе взяла только пирожок с мясом и грибами, потому что он был еще горячий, а меня ощутимо знобило. И винограда с яблоками.
— За нас. Мы покорили этот город, — Микаш, счастливо улыбаясь, поднял чашку и легонько чокнулся с моей. Мы выпили. На голодный желудок голову сразу повело, разобрал хмель, загорелись щеки. Я принялась заедать, чтобы совсем не размякнуть.
— Этот авалорский маршал действительно такой необыкновенный, как рассказывают. Кто бы еще меня взял? — делился радостью Микаш, которую я совсем не разделяла.
— Поосторожней с ним. Он не такой, каким кажется. Если ты где-то оступишься, он не подставит плечо, а забьет гвоздь в гроб. Ты же видел.
— Да… но ведь раньше также было. Только теперь я Страж. И все будет по-настоящему. Настоящий поход с настоящими воинами, а не молокососами, которые не знают, с какой стороны за меч браться. И все мои победы и поражения — только мои и ничьи больше.
Он так восторжен. Наивный маленький мальчик, которого снова будут использовать, пока он не сломается. И он рад этому. Я протянула руку и коснулась его щеки:
— Только не верь никому и не подставляй спину.
Он сдал мои пальцы и снова улыбнулся. Дальше он еще произнес несколько тостов, я немного пила, немного ела, но больше отщипывала хлебные крошки и скатывала их в шарики, думая, как у него спросить и что конкретно я хочу узнать.
— Почему ты так мало ешь? Не нравится? — снова затянул он старую балладу. Как будто не знал, что я всегда так ем. — Скажи, что тебе нравится. Поздно, конечно, но я найду, всех бакалейщиков подниму. У меня теперь есть деньги.
— Микаш! — я снова взяла его за руки, только тогда он успокоился, а потом вгляделся в глаза и снова начал.
— Да на тебе лица нет. Кто-то обидел? Скажи, я разберусь.
— Да никто меня не обидел, кроме меня самой, — раздраженно перебила я. — Просто… просто книжники меня не приняли. Моя мечта оказалась горячечным бредом и развеялась, как дым. Но ты же догадывался, что так и будет. Это было понятно любому здравомыслящему человеку, кроме меня. Отыскать духа огненного, которого я ни разу не видела, возродить Безликого — несусветная чушь, которую я придумала, чтобы казаться себе более важной и нужной. А теперь… теперь придется как-то с этим жить.
— Мне так жаль… — он попытался заглянуть мне в глаза, которые я прятала от него, чтобы он не увидел слез. — Давай я от всего откажусь и останусь с тобой. Вместе мы что-нибудь придумаем. И с Безликим, и с этим духом, кто бы он ни был. А хочешь, поедем дальше в Муспельсхейм, только ты и я.
Я подняла взгляд на его открытое, искреннее лицо. Он не смеялся, не шутил. И мне нестерпимо хотелось ответить: «Да! Да! Давай, брось все и мы дальше будем последними неудачниками в Мидгарде вместе».
— Не нужно. Пускай хоть твоя мечта исполнится. Ты достоин этого гораздо больше, чем все молодые Стражи, которых я знала. Это твое место и я не имею никакого права… — дальше я не смогла продолжить. К горлу подступили рыдания. Я подскочила и отвернулась. Глотала, глотала, глотала, а оно все никак не хотело оседать.
Микаш тоже встал и сделал шаг мне навстречу.
— Скажи, — остановила я его до того, как он успел меня обнять. — Только правду. Я знаю, ты не умеешь лгать. Скажи, я ведь когда-то тебе нравилась. Ты даже был влюблен…
— Да! Да! Я до сих пор… люблю тебя больше всего в Мидгарде, — горячо заверил он, стоя у меня за спиной. Его дыхание опаляло мой затылок. — Даже больше, чем раньше.
— Хорошо, тогда скажи, я красивая? Я похожа на… на женщину?
— К-конечно, ты самая, ты единственная, ты… — начал обескуражено заверять он, но я чувствовала, что это не то. Не верила. Это просто глупая мальчишеская влюбленность, упрямства больше, чем чувства. Он повзрослеет и поймет, как был глуп. И что любил не меня настоящую, а какой-то дурацкий образ в своей голове, который не имеет ничего общего с реальностью. Потому что… ну разве меня можно любить? И чем быстрее он поймет, тем лучше.
Я расстегнула пояс и булавки на спине. Широкое верхнее платье скатилось к моим ногам, я отбросила его носком и подняла юбку нижнего платья. Стянула его через голову, голой кожей ощущая холодный воздух. Последним на пол с легким шорохом упало исподнее. Я повернулась к Микашу лицом. Теперь я хотела, чтобы он меня видел. Всю без остатка, даже воспаленные от слез глаза и горящие щеки, даже выступающие каркасом от худобы ребра.
— Теперь скажи, я все еще самая? Когда ты смотришь на меня, ты видишь меня, как я есть со всеми недостатками? Ты видишь во мне живого человека или кумира, которого ты себе выдумал?
Он смотрел. Молча. Неподвижно. Совершенно пораженный. С плотно сомкнутыми губами и огромными черными зрачками почти на всю радужку. Судорожно выпустил воздух и задышал часто-часто. На лбу выступила испарина.
— Все еще… — после мучительно долгих мгновений пробормотал он и отвел взгляд. — Ты прекрасна, ты совершенна, ты идеальна. Я не знаю других слов. Прости.
Он опустился на корточки, подобрал нижнее платье и попытался накинуть на меня, чтобы скрыть наготу. Я не позволила.
— Тогда докажи, — я отобрала у него платье и снова бросила на пол. Повернул к себе его лицо и заставила смотреть. — Покажи мне свою любовь, если не лжешь и не трусишь, как раньше. Я хочу ее почувствовать.
Его глаза лихорадочно блестели в отсветах пламени, язык облизывал пересохшие губы.
— Я… — прохрипел он тяжелым вязким голосом. — Дай мне минуту.
Он вырвался из моих рук, вернулся к столу, взял веревку и чистый нож. Что он задумал?
— Я не могу… так просто, — он с трудом цедил слова сквозь плотно сжатые губы. — Я хочу помнить всегда, я хочу, чтобы это было особенным, подлинным и чистым, пускай даже в глазах других оно не будет значить ничего.
Он полоснул себя по запястью. Багрянцем выступила кровь.
— Клянусь, что отрекаюсь от всех женщин, кроме тебя, и не возьму в постель другую, пока ты жива и даже после смерти.
Я протянула ему собственное запястье.
— Тебе не нужно ничего…
— Но я хочу.
Я отобрала у него нож и сама порезала себе руку. Мы сложили их, рана к ране, кровь к крови. Микаш обмотал вокруг наших запястий веревку узлом, а потом обрезал, оставив каждому по петле. Так женятся мануши-кочевники, свободные от обязательств перед обществом и жрецами.
Микаш отвернулся, чтобы спрятать нож и остатки веревки. Но это было так мучительно долго. Я не выдержала: набросилась на него сзади, принялась расстегивать рубашку и стягивать штаны. Попутно целовала, где могла достать: спину, плечи, шею. Прижималась к его обнаженному телу и чувствовала его мелкую дрожь. Тянула к кровати. Быстрее, потому что все внутренности уже наливались жаром, в голове колыхался кисель, и так нестерпимо хотелось пережить это вновь. От предвкушения становилось трудно дышать. Я сама себя не узнала и не помнила даже. Нескромные поцелуи, немыслимо дерзкие, в губы, все глубже, обследуя языком, терзая зубами. Вдавливалась в его тело своим, полосуя ногтям спину, желая отыскать вожделенное единение. Но… после первых мгновений удивленного оцепенения Микаш как будто очнулся. Стал собой: неуправляемым, грозным, сильным. Одним движением столкнул меня с себя, опрокинул на спину и навалился сверху, прижимая руки и ноги к кровати, не позволяя пошевелиться. И целовал сам, касался. Невероятно, мучительно медленно. Как будто изучал, пробовал на вкус, смаковал, запоминал каждую пядь обнаженного тела, отмечал поцелуем и прикосновением. Как будто нервы вместе с кишками на катушку наматывают, превращая каждый вздох, каждое движение в агонию. Я дергалась, пыталась дотянуться до него, заставить действовать быстрее, делать, что я хочу, но он держал, спокойно и буднично, показывая, что сопротивление бессмысленно. Продолжал сладкую пытку, не обращая внимания на мои стоны и извивания. Целовал, засасывал нежную кожу. Руками мял грудь, перекатывая соски между пальцами, заставляя их твердеть и болезненно стягиваться. Шершавый мокрый язык скользил по животу, кружил вокруг пупка, спускался ниже. И я уже не могла ничего, только сдавленно ахать и охать, пока он бередил раскаленный осколок в бутоне моего цветка, истекавший соком. Простыни мялись и колыхались под моей спиной, с штормовым ветром в ушах всплывало темное марево. Микаш замер. Через мгновение его лицо оказалось на уровне с моим. Он коротко поцеловал в губы и коснулся своим лбом моего, впуская в собственные мысли. И я чувствовала. Бесконечное восхищение, спирающий дыхание восторг, воспламеняющее кровь в жилах желание, мечты, сны, повторяющие то, что он делал со мной за мгновение до этого. Видения ослепительно-белого света, манящего теплом и чистотой. Сладкие запахи луговых цветов. Море, неистовое, клокочущие, погребающее под сокрушительными валами безумной, не знающей никаких преград и условностей любви.