— Ты это хотела почувствовать? — спросил он сквозь тяжелое дыхание.
— Да! Да! — мучительно вырывала из себя звуки, потому что знала — малейшее сомнение, и он отступит, ускользнет сквозь пальцы.
Он ослабил хватку, и я смогла его обнять. Мягкий поцелуй, волнующий трепетом и негой. И следом за ним движение бедер. Я даже не успела понять. Он замер, снова прислушивался, изучал. Теперь уже я выворачивала перед ним свои мысли наизнанку. Только бы он не останавливался, только бы не отступал. Я действительно хочу, без сомнений и сожалений. Покачивание бедрами, толчок, глубокий и медленный, сотрясающий сердцевину до основания. Я обвила ногами его торс, желая быть ближе, не выпускать. Он, как и раньше, танцевал свой размеренный танец, не желая размениваться на торопливость и суету, чтобы поскорее освободиться от напряжения. То и дело замирал, вытягивался на распрямленных руках и чего-то ждал, а потом повторял снова и снова. Передавая, сливаясь со мной своими мыслями и чувствами, единым ритмом неукротимых сердец. Полыхнувший внутри жар, нараставший вал вырвал меня из тенет его эмоций, вернул в тело, сжимающееся тугими судорогами вокруг его. Он рычал хрипло, как медведь, ускорялся, вколачивался глубже, пока, излившись досуха, не упал рядом без сил.
Я лежала у на груди Микаша и разглядывала его лицо. Странное, сумеречное состояние сознания, когда мысль течет сама по себе и приходит к совершенно абсурдным вещам. Перед этим я боялась, что после мне будет также горько и больно, как с Безликим, но это было по-другому, более реально, телесно, по-человечьи. Пьяняще сладко, дурманно. Никогда бы не сказал, что этот медведь может быть настолько нежным и трепетным. И до чего же красив, быть может, конечно, только у меня в голове, он волшебный принц из сказки с мужественной квадратной челюстью, трогательной ямочкой на подбородке, резко очерченными жесткими губами, которые, впрочем, умеют быть мягче пуха, орлиным носом, резкими скулами, глубоко посаженными глазами, густыми, почти косматыми бровями и высоким лбом. Удивительно, что он один умеет любить так крепко, пламенно, не за что-то, мне ведь не надо было делать совсем ничего, чтобы понравится ему, даже наоборот, я так долго пыталась оттолкнуть, а он все равно любил меня и стремился быть со мной вопреки всему. Интересно, если бы на помолвке в конце приемного зала стоял не Йорден, а Микаш, смогла бы я ему отказать? Сбежала бы? Пустилась во все эти приключения, если бы мой жених был вот таким, по-настоящему сильным, благородным и способным полюбить меня? Наверняка, нет.
— Спасибо, — сказанное вдруг слово вырвало меня из забытья и заставило вернуться к реальному Микашу, который выводил пальцами узоры у меня на спине.
— За что?
— Ты исполнила все мои мечты, даже самые бредово-горячечные. Я ведь не верил в сказку до самого конца. На церемонии все ждал, что маршал Комри отрубит мне голову этим мечом. А сейчас… что ты начнешь вырываться и кричать, что я тебя насилую. На самом деле я никогда не считал, что всего этого достоин. Но сейчас… сейчас я задыхаюсь от счастья. И если я умру завтра, в самом начале этого похода, я все равно буду счастлив, потому что эти мгновения триумфа были у меня. Были благодаря тебе, благодаря тому, что ты привела меня в этот город и столкнула с маршалом Комри. Были, потому что ты позволила мне прикоснуться к тебе, к мечте, к сказке.
Стало не по себе, потому что он высказывал мои мысли о себе, мои опасения, моими же словами. Но как? Почему? Он ведь сильный и везучий, теперь в особенности… И заслуживает много-много лучшего
— Ты не умрешь. Я буду молиться за тебя, как молилась за отца и брата. Сам Безликий будет тебя оберегать. И через полгода ты войдешь в этот город маршем победителей, я выбегу тебе навстречу, ты будешь кружить меня на руках, а я — целовать тебя в губы. Все будут нам завидовать.
Он коснулся пальцем моих губ и заставил замолчать.
— Не пачкай себя ложью. Ты вернешься в отцовский замок и выйдешь замуж за знатного лорда. И это будет правильно, потому что ты достойна самого лучшего. Спи. Уже поздно. И не надо больше ничего говорить и жалеть меня, потому что жалеть тут больше нечего.
Он задул свечи, окунув мир во тьму. Усталость мгновенно взяла свое, погрузив изнеженное тело в безмятежные недра сна. А на следующее утро Микаш ушел, не попрощавшись и даже не разбудив.
========== 2. ==========
Отец всегда говорил: держи руки чистыми. Жерард оттирал с пальцев кровь чуть ли не до мяса, раз за разом меня воду в тазу, мылил, драл рогожкой въевшиеся пятна, скрупулезно вычищал грязь из-под ногтей. За дверью спиралью набирал громкость плач, сквозь него слышалась сварливая брань и визгливый лепет.
Собраться. Успокоиться. Не время сходить с ума. Жерард окунул в воду лицо, а когда вынул, взлохматил пятерней кудрявившиеся от влаги волосы и дернул головой, отгоняя оцепенение. Плач взвился и хлестнул по ушам. Жерард решительно распахнул дверь:
— Что происходит?!
Пухлая, уже немолодая горничная ходила по спальне из стороны в сторону и качала на руках сверток с орущим младенцем.
— Она не успокаивается. Может, заболела? — запричитала горничная.
Жерард забрал ребенка и развернул одеяла:
— Жара нет. Она просто голодна.
Жерард повернулся к лежавшей на огромной кровати посреди взбитых перин женщине и, собрав все свое самообладание в кулак, спросил:
— Пилар, не покормишь?
— Нет! — ему в лицо полетела подушка — едва успел увернуться. — Я же сказала, убери от меня это. Выбрось в подворотню, что хочешь делай, только не подноси это ко мне!
Пилар была красавицей с роскошными густыми волосами, темными волнами спускавшимися до талии. Светлую кожу она специально прятала под вуалями, чтобы не позволить солнцу оставить на ней следы в виде веснушек и вульгарного загара. Идеальные женские формы — стройные ноги, широкие бедра, тонкая талия, высокая грудь, длинная шея, колдовские зеленые глаза. Только характер — врагу не пожелаешь.
Жерард скорбно отвел взгляд и передал сверток служанке:
— Ступай. Найди кормилицу, любые деньги — я заплачу.
— Но вы ведь сами говорили, что вам не надо и лучше когда мать…
— Лучше, но не сейчас. Ступай! — голос сорвался и напугал ребенка.
Он зашелся воплем еще сильнее.
— Как хоть ее звать? — не унималась нерасторопная служанка. Хотелось ее уже ударить.
— Потом, не сейчас, — отмахнулся он. — Ступай!
Она наконец-то ушла и унесла ребенка. Жерард облегченно выдохнул. Одной проблемой меньше.
— Я же просил не капризничать при прислуге. Что о нас подумают? — укорил он жену. Все остальное я решу, я же обещал.
— Мне плохо, мне больно, это чудовище выпило из меня все соки! Почему ты его не выбросил?!
Жерард закатил глаза. Он знал, всегда знал, что не создан для женитьбы, нет у него терпения на эти сопли-слезы!
— Это наша дочь, а тебе просто после родов худо. Скоро полегчает — пожалеешь о своих словах.
— С чего жалеть-то? И это не наша дочь. Она никогда не была твоей.
— Что? — Жерард недоуменно моргнул.
— Что слышал. Она не твоя. Думаешь, тебе за красивые глаза меня с должностью в круге сосватали? — Пилар гаденько рассмеялась. — Я еще до свадьбы понесла, отец просто позор пытался скрыть.
Жерард побледнел. Дышать стало трудно. Теперь и самому хотелось выбросить демонова ребенка в подворотню. И мамашу вместе с ним.
— Кто еще знает? — он из последних сил старался сохранять самообладание.
— Полгорода. Полгорода над тобой смеются, рогоносец! — он снова зашлась жутким хриплым хохотом.
Жерард мял в руках подушку, представляя, что сворачивает ее тщедушную шею. Нет, руки надо держать чистыми.
— Хорошо. Тогда я, откланяюсь, с вашего позволения, — опустился возле кровати на колени, подложил ей под голову подушку и поцеловал в висок.
Она онемела от неожиданности и просто таращилась на него. Он мило улыбнулся и пошел прочь. Пускай хоть сдохнет от заражения крови — он и пальцем не пошевелит.
В столовой ему принесли остывший завтрак. Жерард не очень обращал внимания, что да как, не чувствовал вкуса пищи, просто требовалось подкрепить силы. Как целитель он слишком хорошо знал все потребности собственного тела.
— Записка из лаборатории, — доложил курносый рыжий мальчишка-слуга и вручил Жерарду бумагу.
Он развернул и пробежался глазами по строкам. Рамиро предлагал оставить поиски «правильной» девушки и взять в проект ту, которую он нашел. Рамиро вообще-то было неплохим парнем, но водился за ним грешок — охоч был до смазливых мордашек и сладкой жизни. Порой низменные страсти затмевали его разум, как сейчас. Нет, сдаваться нельзя. «Око бури» и «Цвет весны» Жерард уже нашел, осталась только неуловимая, таинственная северянка «Свобода». Они искали ее повсюду, списывались с книжниками из других городов, просматривали портреты, приглашали на встречи — ни одна оказалось той, что Жерард видел в опиумном сне девять месяцев назад. Как будто само мироздание не желало выдавать ее ему, но Жерард не опускал руки. Работал денно и нощно, использовал все связи, все доступные средства — ничего. Как сквозь землю провалилась, как будто и не было ее на свете никогда. А может действительно не было. И все лишь фантазия отравленного опиумом разума. Пора сдаться…
Последние несколько дней он не выходил из дома, ухаживая за сварливой женушкой на сносях. Переживал, идиот, расчувствовался даже, мол, ребенок, ответственно и почетно. А полгорода тем временем потешалось над наивным рогоносцем. Вот уже и в лаборатории бардак, Рамиро, верный друг и соратник, самоуправствует. Все разваливается, разлетается на куски.
Жерард педантично и безо всякого аппетита доедал яичницу с беконом, старательно прожевывая добавленные для приправы листья базилика и рукколы. Надо будет попросить кухарку что-нибудь менее резкое, чтобы не чувствовалось вовсе. Тошнит.
В дверь снова постучали, все тот же мальчик-слуга, на этот раз принесли приглашение в совет. Просили отчитаться о проделанной работе и потраченных деньгах. Жерард до назначенного часа сидел над пустой тарелкой, закрыв лицо ладонями. На людях нельзя показывать слабость, иначе сожрут живьем, слабость надо держать при себе.
Жерард переоделся в чистую свежую одежду: черные штаны, белоснежная рубашка с идеально выглаженными манжетами и воротником-стойкой, застегнутым на все пуговицы, стягивающий горло удушливой петлей. Поверх накинул новую мантию, утепленную бобровым мехом. В лучшем, самом презентабельном виде. Пускай видят, что у него все прекрасно.
Во дворец Стражей пришлось идти через университетский городок. Центральную улицу перекрыли из-за парада в честь отправления войска в очередной поход против демонов. Жерард рассекал толпу книжников в черных мантиях, спешащих на занятия, как корабль носом рассекает волны. И почему-то снова, как и всегда зимой, вспоминалась родная солнечная Сальвани, наполненная искристыми солеными брызгами, запахами дорогих пряностей, гомоном торговцем и заливистым детским смехом. Теперь ее нет, она подмята врагом. Говорят, единоверцы и название собираются поменять. Кощунство!
Шепотки, едва слышные, протягивались жесткими канатами, хватали за руки и ноги и тянули обратно. Сюда, в опостылевший серый город на краю погибели. Рогоносец. Посмешище. Был никем, и вот-вот снова им станет. Жерард не оборачивался, не показывал виду. Шел мимо них и ощущал свое одиночество как никогда раньше. Не в толпе, не среди книжников, а среди людей, потому что человеком себя уже давно не чувствовал.
Во дворец Совета он пришел как раз вовремя, но как всегда идеально пунктуален был он один. Пришлось ждать. В помещении не хотелось — стены удушливой жабой давили на грудь. Небо хмурилось, набухало низкими тучами, пронизывающий ветер нагонял их еще больше. Жерард плотнее кутался мантию. Хорошая погода, как раз в настроение. Прошло несколько чиновников, Жерард поймал на себе их, шепоток снова раздразнил слух. И здесь знают… К чему притворяться?
Послышался какой-то шум, грохот кованых копыт по брусчатке. В углу ближних дворцовых корпусов — Жерард только заметил — юный оруженосец держал под уздцы, а скорее висел на поводьях у поджарого жеребца редкой масти цвета слоновой кости. Похожий больше на борзую собаку, конь нетерпеливо лупил копытом по мостовой и ронял с губ белую пену. Зеленые глаза выпучивались, выворачивались белками, резные уши прядали по сторонам. Видно, Гэвин здесь, это для него этих бешеных лошадей привозят караваном из самого Элама в подарок от какого-то тамошнего правителя. Говорят, норовистые — жуть, в драку сами лезут — только покажи, а скакать могут сутки напролет и не взмокнуть даже. Если в человеке хозяина признают, так всю жизнь верно прослужат. Вот Гэвину и служили, брал он их чем-то, ну не кровью же своей древней. А остальных — никого не слушали.
Жеребец взмахнул мордой, ноги оруженосца оторвались от земли, он сдавленно заскулил. Видно, проклинал уже свою службу. А Жерард все ждал. Долго же Гэвина там полощут. Похоже, совсем берега потерял, если то, о чем судачила прислуга, хотя бы отчасти правда.
Двери, наконец, отворились, и с порога действительно спустился авалорский маршал в простой походной форме. С бала, значит, сразу на корабль. Интересно, как к такому вопиющему несоблюдению церемониала относится сенешаль ордена? Впрочем, с Гэвин все как с гуся вода.
— Мастер Комри! — жалко пролепетал оруженосец, когда жеребец потащил его пятками по полу к хозяину.
Мальчишка всучил поводья кровоточащими руками Гэвину и побежал прочь — только пятки сверкали.
— Шаркиз, ну вот что ты за тварь такая глупая? Зачем последнего оруженосца спугнул? — забранился, но как-то по-ласковому, любя, Гэвин. Конь как бы в извинение свесил ему голову на плечо и посмотрел честными-пречестными сорочьими глазами. — Знаешь, как трудно сейчас толкового парня найти? — почесал коню нос и приветственно кивнул Жерарду. — Как дела? Можно поздравить с пополнением семейства?
Неужели не знает?
— Да, только сегодня ночью роды принимал, — ответил Жерард совсем не так бодро, как хотелось.
— Мальчик или девочка?
— Девочка.
— И как назвали? Почему из тебя все как на допросе тянуть надо?!
— Никак. Не придумали еще.
— Ну так быстрее придумывайте. Ребенку без имени никак — мары утащат.
Жерард поджал губы. С ним всегда так — никогда не поймешь, говорит он всерьез, шутит или вовсе врет.
— Отчитывали? Слыхал про твои «подвиги» в последние дни. Это правда, что ты нарушил прямой приказ капитула брать одержимых живьем? — невзначай поинтересовался Жерард, наблюдая, как маршал затягивает подпруги и проверяет сбрую на коне.
— Они оказал сопротивление, у меня не было другого выбора, — отмахнулся тот.
— Не было или ты подстроил, чтобы его не было? — Жерард и сам не знал, зачем с ним говорил. Ведь было уже столько раз. Упрямца ни в чем убедить нельзя — всегда на своем стоять будет. Гэвин молчал. — Знаешь, если бы ты хоть иногда был гибче и поступился малым, то уже давно стал бы Великим Маршалом, а то и Капитулом. Тебе же столько дано — родословная, королевский дар, харизма лидера. Делал бы, что хотел, ни перед кем не отчитываясь. И, быть может, нам не пришлось бы проливать столько крови на этой войне.
Гэвин недовольно обернулся. Выбить из колеи его удавалось редко. Но если точно прицелится…
— Я воин, Жерард, не политик. Я живу только в битве, только на поле брани. Даже несколько недель мирной жизни мне непереносимы. Я как будто чувствую неумолимый бег времени. Оно уходит, а я старею, становлюсь немощным, и смерть уже стучится в двери, а я так ничего и не успел. Нет, дрязги в совете не для меня, тем более дипломатия, гибкость. Посему оставляю эту почетную должность тебе, друг мой, — он хлопнул Жерарда по плечу и, вставив левую ногу в стремя, ловко вскочил в седло. — Из тебя выйдет прекрасный Сенешаль, а то и Капитул. Помяни мое слово, почетное место в малом совете когда-нибудь будет твоим. Прощай!
Не дожидаясь команды, застоявшийся жеребец рванул догонять уже прошедший парадом по центральным улицам отряд. Через мгновение Гэвина и след простыл. Упрямый глупый чудак, место в большом совете и своя лаборатория — уже колоссальное, почти сказочное достижение для сироты, утратившего связь с родовыми землями.