Внутри впечатление лишь усиливалось. Никаких следов оживленной коммерческой деятельности, а одинокое яркое пятно на унылом сером фоне – рекламный плакат на стене – рекламировал шоу, и начавшееся, и завершившееся три года тому назад. Судя по птеродактилю, присутствовавшему на плакате, кое-кто из моих сегодняшних знакомцев в шоу участвовал… Хотя нет, я забегаю вперед, знакомство мне еще только предстояло.
Внутри сидел единственный человек, как мне показалось, тот же, что управлял с берега полетом птеродактиля. И сам воздушный акробат был здесь же, устроившись в большой плетеной корзине. Завернувшись в кокон из крыльев, оказался он совсем не велик, вполне комнатных размеров зверюшка.
Человек, представившийся как Василий Михайлович, оказался общительным и словоохотливым. Даже пригласил испить с ним чаю, не иначе как обрадовавшись потенциальному клиенту, в кои-то веки заглянувшему в здешнюю тмутаракань…
Как выяснилось за чаем, был он и владельцем, и директором фирмы «Гелиос», занимавшейся… ну, я сам мог видеть, подходя, чем они занимаются. Да, у фирмы наступили далеко не лучшие дни, если выразиться с максимальной мягкостью…
А ведь когда-то, не столь и давно, их услуги были нарасхват. Телефон не смолкал, электронная почта ломилась от заказов и предложений… Мало какой праздник обходился без питомцев Василия Михайловича, от Дня города до выпускных балов в отдельно взятых гимназиях и школах…
Все испортил Прорыв, будь он неладен. Стало не до праздников жизни, да и праздновать особо некому…
В общем-то история заурядная для многих коммерсантов, чью коммерцию навеки порушило возникновение Зоны.
Но в отличие от многих Василий Михайлович не захотел уезжать из мест, где родился и вырос, и искать коммерческое счастье в чужих краях. Сводил концы с концами как мог, урезав до предела все расходы, и очень надеялся на проект «Новый Петербург». И те, кто не ушел с тонущего корабля – а в фирме сейчас остались на постоянной основе трое вместо почти полусотни сотрудников, – тоже надеются. Больше надеяться им не на что…
Мне не хотелось расстраивать пожилого энтузиаста, и я не стал говорить все, что думал об упомянутом проекте.
А вот на мой вопрос, как именуются его питомцы, Василий Михайлович ответить не смог. Вернее, его ответ меня не удовлетворил.
– Его зовут Фрейо, – последовал кивок на корзину с птеродактилем. – Маша так и зовется Машей, а у цыпленка целых три имени, по трем костюмам, в которые мы его наряжаем. Сегодня его зовут Дональд. Он обидчивый, и если его дразнить, может клюнуть в голову, но не больно, клюв специально сделан мягким.
– Нет, вы не поняли… Какой-то есть общий термин для ваших питомцев? Собирательный? Ну… роботы, например…
– А зачем им общий термин? – и в самом деле не понял Василий Михайлович. – Они ведь все разные, у каждого свой характер. Да, я понимаю, что звучит странно, но действительно у каждого свой… Очень индивидуальное программирование.
– Но есть же и что-то общее? – продолжил я допытываться. – Некие видоопределяющие признаки?
– Есть, вы правы… И даже есть название, прописанное в «Едином классификаторе товаров и услуг», но я никак не могу его запомнить, такое длинное и скучное. Хотя сертификация для его получения съела немало времени и денег… Но роботами их назвать язык не поворачивается. Робот, как мне представляется, нечто более функциональное… и более многофункциональное… А здесь функция одна – развлечь, заставить улыбнуться. Правда, Фрейо?
Птеродактиль, услышав свое имя, поднял голову над корзиной. Голова была крохотная в сравнении с громадным кожистым клювом.
Корзина стояла совсем рядом, и я машинально протянул руку – погладить создание, не имевшее видового имени. Создание на ласку реагировало, так уж было запрограммировано, – прильнуло к руке, прикрыло глаза морщинистыми веками и вообще делало вид, что ему очень приятно…
– Видите? – обрадовался старик. – А Дональд уже клюнул бы в голову… Я начал их делать, когда умерла моя жена и я остался совсем один. Делал и в каждого старался вложить кусочек своей души, какую-то свою эмоцию… Потому и получились все разные. Я не люблю их продавать, и коммерция от этого сильно страдает – и раньше страдала, но тогда выручали выступления на праздниках… Вам, наверное, продам. Вы мне нравитесь.
Интересно, подумал я, это у него стандартный прием наряду с чаепитием? В любом случае покупать я ничего не собирался. С финансами у меня в то время дело обстояло не блестяще. А стоит такой птеродактиль… мне даже не хотелось думать, сколько он стоит. Хотя, конечно, заманчиво – стоять на берегу речки и легкими движениями руки управлять полетом этакого чуда… как во сне, как в детской мечте.
Пришлось объяснить, что на покупку птеродактиля я не настроен. Может быть, когда-нибудь, если звезды удачно сойдутся…
– Я не собирался продавать птеродактиля, – сказал старик. – Я хотел предложить вам другого зверя… Он со странным и сложным характером, по-моему, такой вам как раз подойдет.
И он показал мне коробку. В коробке, судя по изображению на крышке, хранился волк не совсем обычной черной масти. Наверное, он лежал там, разобранный на части, на мелкие детали, – коробка была невелика, да и весила немного.
Василий Михайлович подтвердил: да, собрать мне придется самому. Зверь габаритный, но весит всего ничего, материалы использованы самые легкие, из соображений безопасности. Волк это все-таки волк.
Цена удивила… Приятно удивила. Но увы, даже трех лишних тысяч я в то время изыскать не мог: проектные работы по Пеленгатору уже начались и съедали всю без остатка свободную наличность…
Пришлось отказаться: с извинениями, реверансами и с благодарностью за чай.
4
Эту историю я не стал рассказывать Ильзе. Просто упомянул, что есть возможность создавать беспилотные летательные аппараты, способные летать над Зоной без неизбежных отказов и сбоев. Не соврал: питомцев Василия Михайловича приводили в движение серводвигатели, основанные на одном из артефактов Зоны, на бесконечно пульсирующей «медузе».
Когда-то на «медуз» делала большую ставку медицина в деле создания биомеханических протезов. Но затем эта отрасль двинулась совсем иным путем, развивая технологии, связанные с выращиванием человеческих «запчастей» из стволовых клеток. И Василий Михайлович прикупил где-то по дешевке большую партию лежавших без применения «медуз».
Но на самом деле мною двигало не только и не столько желание поддержать умиравшую коммерцию старика. Мне хотелось, чтобы над Зоной парил Фрейо, и не один, со своими крылатыми собратьями. Полет птеродактиля очень эстетичное зрелище.
Ильза никогда не видела, как они летают… И осталась к идее равнодушна. Холодно процедила, что попробует замолвить словечко, но ничего не обещает. По тону было ясно, что скорее всего и пробовать ничего благоверная не станет…
За разговором мы закончили свой путь по долинам и взгорьям Суворовского проспекта, свернули на Третью Советскую. И там нас накрыла тьма. Не простая, не та, что должна была вскоре опуститься на город, следуя непреложным астрономическим законам.
Нас накрыла Египетская Тьма, как назвал ее один из тех людей, что норовят каждому феномену Зоны присвоить имя собственное…
Египетская Тьма весьма и весьма отличается от обычной заурядной темноты. Она не просто делает ненужным и бесполезным зрение и все тепловизоры и прочие приборы, позволяющие видеть ночью. Заодно очень сильно ослабляются все остальные органы чувств.
Вестибулярный аппарат, например, отказывает почти полностью. Где верх, где низ, в каком положении находится тело – совершенно не ясно. С осязанием тоже творится неладное: кажется, что все тело погружено в давящую и вязкую среду, сопротивляющуюся любому движению. Двигаться можно, но ощущение, что дело происходит в тягучем клее или же в сиропе, не оставляет.
Со слухом дело обстоит несколько лучше… Только звуков в Египетской Тьме почти не раздается, слушать нечего.
Короче говоря, добро пожаловать в Древний Египет, на казнь номер девять. Не Шарм-эль-Шейх и не Хургада, прямо скажем. Черное НИЧТО – на которое можно лишь смотреть, ибо от собственного тела осталось только это – бессмысленный взгляд из ниоткуда в никуда. Смотреть и ничего не видеть…
И я смотрел… На широко открытые глаза давила темнота, как давит вода на глубине в несколько метров, – темнота полная и абсолютная, вовсе не такая, что бывает, когда просыпаешься в темной комнате, – совершенное отсутствие не света, а вообще чего-либо. Под ногами не ощущалось твердого, вообще ничего не ощущалось. Направление не имело значения в этом странном месте, можно было долго шагать – или же впустую перебирать ногами в бездонной черной пустоте, поди пойми, – и с тем же успехом можно было никуда не идти, все равно покинуть Египетскую Тьму доведется на том же самом месте, где она накрыла… Если, конечно, вообще доведется. Была у этой Тьмы нехорошая особенность – иногда она забирала одного из путников, накрытых ею. Не каждый раз, но если все же забирала, то непременно одного. Никто и никогда больше этих людей не встречал. Есть версия, что иногда Тьма от каких-то неведомых причин стягивается, схлопывается в «черный мешок», и люди исчезают именно от этого. Ни доказать, ни опровергнуть версию в обозримом будущем не удастся, из «черного мешка» тоже никто и никогда не возвращался. Хотя нет, теперь уже возвращался… Вечно живой сталкер Клещ говорил, что одна из его реинкарнаций была переварена «черным мешком», и ощущения якобы были не самые приятные…
Но что я мог сделать? Только ждать, чем все закончится, и надеяться, что сегодня крайним окажусь опять не я.
Мои спутники не издавали ни звука. Теоретически я мог их слышать, но по себе знал: оказавшись в Египетской Тьме, что-либо произносить и вообще каким-либо образом шуметь не хочется. Атавизм, наверное, доставшийся нам от тех времен, когда ночь была полна хищников, вышедших на ночную охоту, – и те, кто шумел, привлекая их внимание, погибли на клыках, не оставив нам своих генов.
Так и здесь, в Египетской Тьме, – очень хочется стать маленьким, незаметным, не привлекающим внимания… Впрочем, встречаются, хоть и нечасто, люди иного склада. На них Тьма действует особым образом: приводит в бешенство, в неистовство. Вот они-то как раз кричат, пытаются совершать всевозможные телодвижения и даже открывают беспорядочную стрельбу, если имеют под рукой оружие. Ладно хоть стрельба не способна почти никому принести вреда – пули вязнут в Египетской Тьме, эта субстанция выпивает любую энергию, в том числе и кинетическую энергию летящего свинца…
Дальнобойность практически любого оружия падает до нескольких метров, и убойная сила пуль уменьшается пропорционально. Причинить вред или даже убить можно только одним способом: стрелять в упор, плотно прижав ствол к цели.
Но пока вокруг тихо… Нет сомнений, что, натаскивая «каракалов», их инструкторы не упустили из виду, как надлежит вести себя в Египетской Тьме, о майоре и говорить нечего, он знает о Зоне на порядок больше своих подчиненных. А Ильза имеет даже практический опыт, ей уже приходилось сталкиваться с этой аномалией.
И я приготовился ждать… Все пройдет, и это тоже пройдет. Так или иначе закончится. Лучше бы, конечно, так, как проходило до сих пор при встречах с Тьмой, а не иначе, но тут уж как карта ляжет…
И я принял позу эмбриона, став маленьким и незаметным. Можно не торопясь помедитировать о жизни, о судьбе, о смерти и бессмертии…
5
Но нет, и в предвечной непроглядной Тьме не бывает спокойной жизни. Я услышал голоса – искаженные, абсолютно не дозволяющие понять, с какого расстояния доносятся: с равным успехом говорившие могли находиться в метре от меня и в миллионе парсеков. Такая уж в Египетской Тьме заковыристая акустика.
– Это он? – спросил кто-то у кого-то.
– Вроде бы он, – ответил кто-то кому-то.
Интересное кино… Эти кто-то способны-таки видеть во Тьме? Или же проводят исследования на ощупь? Вопрос был риторическим, ответ меня не интересовал: они сами по себе, а я сам по себе, сижу тут, маленький и незаметный.
И тут же выяснилось, что не все так просто, что слова чужаков имеют ко мне самое прямое отношение… Потому что к моей спине прижалось что-то твердое, обернулось стволом оружия и немедленно начало стрелять…
С внешними ощущениями в Египетской Тьме негусто, зато в качестве компенсации внутренние обостряются в разы, а то и в десятки раз. Я прекрасно чувствовал, как каждая из пуль входит в мое тело, мог описать траекторию каждой… Вернее, каждой из первых четырех – четвертая коснулась позвоночного столба, изменила направление, пошла левее и выше, а затем пробила правое предсердие и глубоко вошла в сердечную мышцу. Возможно, и на этом дело не закончилось, кинетическая энергия у кусочка свинца еще оставалась достаточная, чтобы продолжить разрушительное движение… Но дальнейшего я уже не чувствовал. Я умер.
Глава 17
Проблемы раздвоения личности
1
Все повторилось… Вновь я держал ответ, как школьник у доски, за свою земную грешную жизнь. Доска, как и в прошлый раз, предстала в виде студенистой стены, вытянувшейся вертикально, насколько хватало взгляда.
– Экий ты непутевый, Лорд, – приветствовал меня Всевышний. – Опять вляпался в дерьмо по самую макушку. Ну, вот что мне с тобой делать?
– Ты не Шмайсер, – сказал я вместо приветствия.
– Серьезно? Поздравляю с эпохальным открытием. Но я, помнится, такого и не утверждал.
– Намекал вполне конкретно.
– Намек на то и намек, чтоб каждый понимал его в меру своей глупости. Ну, какой же из Шмайсера я? Смешно. Он, разумеется, часть меня, но ставить между нами знак тождества несколько опрометчиво.
– Тогда кто ты? – поставил я вопрос ребром.
– Тебе как отвечать – правду или общедоступно?
– Правдиво, но так, чтобы я понял. И желательно, не расшатывая материалистические основы моего мировоззрения.
– Ну, ты загнул, Лорд… Тогда получай: я Суперэго, суперпозиция всех личностей, погибших когда-либо в Зоне, получившая материальное наполнение лишь в твоем сознании, претерпевшем структурные изменения под воздействием химических веществ, влияющих на восприятие реальности. Кстати, Лорд, ты не пробовал уменьшить потребление этой гадости?
– Да как тут уменьшить… Уменьшил бы – дальше Волковки не прошел бы, разве что «космонавты» на руках бы понесли. Сам ведь все знаешь, так зачем спрашиваешь?
– Потому что надоело с тобой общаться.
– То есть лишь эта не сертифицированная химия дает возможность общения? Только она?
– Зришь в корень. Ты же не предполагаешь, что я действительно существую в таком вот виде? Да я б свихнулся тут, в пустоте, от скуки. Но ты своей одурманенной воображалкой раз за разом превращаешь меня в безразмерный сгусток Слизи, и это начинает утомлять. Так что ты уж попробуй как-нибудь переломаться. Ладно, опять мы заболтались… Давай уж как заведено: один вопрос или одна просьба на выбор – и ты проваливаешь восвояси.
– Скучно и однообразно… Опять в трамвай?
– Это уж как получится… Смотря что спросишь. Или что попросишь.
– Кто меня убил? – спросил я, не раздумывая.
Имелась у меня нехорошая мыслишка, что после неудачи последней пеленгации майор и Ильза могли решить, что я им больше не нужен. Или один майор мог решить. Правда, при последнем варианте получалось, что он разговаривал во Тьме с одним из своих бойцов, а те до сих пор болтливостью не отличались. Но ведь все когда-то происходит впервые. Короче говоря, я хотел внести ясность.
– Тебя убили те же, кто и в первый раз. Ты называешь их черными сталкерами. Правильный вопрос ты задать не сумел и отправляешься на нулевой левел.
– То есть они на самом деле не сталкеры? Что они вообще ко мне привязались? Чем я им насолил?
– Извини, но это уже второй вопрос. И третий. И четвертый. А я не справочное бюро и не поисковая система Интернета. Уговор есть уговор. Но есть один человек, с которым ты можешь обсудить эти темы. Одна голова хорошо, а две лучше.