- Ты погляди, какой стервец! Кабы он так саблей махал, как языком, то ему бы цены не было.
- А это от того, государь, что ты ему после первого раза не велел язык вместе с головою укоротить, - вступил в разговор Вельяминов, - он и осмелел от безнаказанности.
- Голову, говоришь, - задумчиво протянул я, - голову укоротить дело не хитрое. Правда, если самому это приказать, то со всеми Лыковыми вражда будет лютая. А если его в Москву послать на суд, то бояре его оправдают, так ведь? Скажут, молод, глуп или еще чего. И вместо правосудия, окажется что бояре верх над царем возьмут!
- Но ведь и спускать нельзя, государь! За ним ведь уже и повторять начали.
- Повторять, говоришь, начали, это хорошо, а что и видоки* есть?
- Чего же хорошего, батюшка, а видоки есть, как не быть.
- Потом узнаешь.
- Кароль, а ты что скажешь?
- Оскорбление величества есть смертный грех. Впрочем, в немецких полках если и говорят о ваших связях с женщинами, то в превосходных тонах. Особенно в мекленбургском полку, где некоторые помнят еще вашего благородного родителя - герцога Сигизмунда Августа.
- Ну, до папаши мне, слава богу, далеко! - Засмеялся я, - а что, про Корнилия ничего не слыхать?
- Нет, как в воду канул.
- Ладно, пока время терпит. Как придет, сразу отправимся в Новгород, а пока слушайте сюда.
---------------------------------
*Видоки - свидетели.
Следующее утро в русском войске началось с переполоха. Сказывали что ночью царские слуги схватили несколько ратников во многих полках и потащили на съезжую. Сначала говорили о нескольких стрельцах из новоприборного полка и казаках из тех что воровали прежде с Заруцким. К обеду молва довела их количество до пары сотен, прибавив к тому же десяток боярских детей и московских дворян. Ратники, мучаясь неизвестностью ходили злые и опасливо косились на стремянных стрельцов и немецких наемников. Наконец, к вечеру с каждого полка были вызваны по жребию не менее как по два десятка человек для какой-то государевой надобности. Те, на кого указал выбор тихонько крестились, те же кого сия чаша миновала смотрели на своих товарищей как на покойников. Собравшись на бывшем архиепископском дворе, ратники мрачно смотрели на стоящих ровными рядами мекленбургских мушкетер и угрюмо молчали. Наконец, послышался шум и к собравшимся вышел царь в сопровождении рынд, одетых в черные кафтаны с золотым орлом на груди. Присев на вынесенный для него походный трон, государь милостиво кивнул повалившимся на колени собравшимся и велел продолжать. Раздался бой в тулумбасы* и под конвоем стремянных стрельцов вывели задержанных. Было их всего менее десятка, однако поначалу внимание на это не обратили. На всех схваченных были видны следы побоев, но в основном, выглядели они куда лучше, чем можно было ожидать. Наконец вперед вышел царский дьяк и стал гнусавым голосом зачитывать приговор:
- В царствование многомилостивого государя и Великого князя Ивана Федоровича царя Московского и Всея Руси и прочая, и прочая, некие злонамеренные люди, забыв честь, совесть и христианские добродетели, возводили хулу на своего государя обвиняя его в том, что он веру православную отринул и хочет Русь в латинство ввести!
- Услышав обвинения, собравшиеся ахнули и подвинулись ближе.
- Боярский сын Ивашка Строгов, - начал выкрикивать дьяк обвиняемых, - признаешь ли ты, собачий сын, что на государя хулу возводил?
- Да, - низко склонил окровавленную голову вызванный.
- Стрелец Истомка Рыжов, - винишься ли ты в том, что вел воровские речи?
- Помилуй, государь, - забился тот в руках стражей, - бес попутал, помилуй!
- Казак Фадюшка Непивайло...
- Поклеп! - заорал тот благим матом, - не говорил я ничего!
Так постепенно дьяк огласил вины всех задержанных. Большинство в своих деяниях раскаялось и созналось, но трое продолжали упорствовать, а дьяк закончил чтение.
- Поелику, сии воры в своих злодеяниях изобличены, то за вины следует их примерно наказать. Для чего оных злоумышленников надлежит наказать батогами, усекновением языка и лишением головы!
Собравшиеся снова ахнули и продолжили жадно слушать, а дьяк, закончив чтение, свернул грамоту, поцеловал печать и поклонился в сторону трона. Дождавшись кивка государя, он распрямился и достал вторую грамоту.
- Великий государь, царь и великий князь Иван Федорович и прочая, и прочая, в неизреченной своей милости, ради христианского милосердия, прощает виновным в злоумышлении на него и не велит подвергать их смертной казни! Однако, видеть их на своей службе не желает и велит, побив кнутом, заковать в железа и сослать в сибирские городки на вечное поселение!
----------------------------
*Тулумбас - род барабана.
Приговоренные, мысленно уже попрощавшиеся с жизнью, задышали свободнее. А дьяк продолжал:
- Государев стольник князь Василий Лыков! - Выкрикнул он в притихшую толпу.
Стоявший до сих пор с постным выражением на лице рында недоуменно встрепенулся. Все в войске знали этого богатого и знатного молодца, ведущего себя подчеркнуто независимо в соответствии с высоким родом и заслугами его предков, и теперь внимательно смотрели на него.
- За верную службу государь жалует тебя шубой со своего плеча, золотой чашей и тридцатью рублями денег сверх жалования!
Над сгрудившимися вокруг ратниками повисла тяжелая тишина. Продолжавший стоять столбом рында, выпучив глаза, уставился на стоящих вокруг него людей. Уже ушел, милостиво всем кивнувший, царь и начали расходится вызванные на суд выборные от полков. Следом потянулись стоявшие в оцеплении немцы и только царская охрана не трогалась с места. Наконец, Михаил Романов отставив в сторону серебряный топорик, заглянул Лыкову в глаза и тихонько проговорил:
- Ты это, князь Василий, не приходи ко мне более, да разговоры таковые не веди. Государь у нас, конечно, милостивый, да я у матушки с батюшкой один, и мне о чести родовой побеспокоиться надо.
***
На следующий день вернулся осунувшийся и почерневший Корнилий со своим отрядом. Я встретил его с радостью, но после беглого взгляда на своего верного телохранителя, убрал улыбку с лица. В глазах, внешне спокойного, Михальского сквозила такая черная тоска, что становилось жутко.
- Ваше величество, - обратился он ко мне, - я вернулся и готов служить вам.
Хотя у меня была целая куча вопросов к сотнику по поводу ситуации в Литве, я не стал его ни о чем расспрашивать.
- Хорошо, можешь идти отдыхать, у нас много дел, так что тебе и твоим людям надо набраться сил.
- Благодарю вас, государь, но мой долг повелевает мне остаться, слишком уж долго пренебрегал я своими обязанностями, к тому же у меня есть для вас еще известия.
- Что за известия?
- Не так давно в Оршу прибыл довольно большой отряд.
- Вот как? Очевидно, король Сигизмунд прислал-таки подкрепления, хотя и несколько опоздал.
- Нет, это не поляки.
- А кто?
- Пока не могу сказать точно, но там есть швейцарские пехотинцы и итальянские кирасиры, а также целая свора каноников, писцов и прочих чернильных душ.
- Все страньше и страньше...
- А главный среди них носит красную шапочку.
- Гляди-ка, целый кардинал, вот что бы это значило?
- Я торопился назад и потому не стал выяснять детали, однако если вы прикажете...
- Надо поразмыслить, я ждал только тебя, чтобы отправиться в Новгород, но твои вести меня заинтриговали. Впрочем, тебе и твоим людям, все равно необходимо отдохнуть. Ступай, только пришли ко мне Панина, что-то его дружок меня беспокоит, в последнее время.
- Вьется вокруг Храповицких?
- Угу, совсем про службу забыл стервец.
- Как прикажете, ваше величество.
Отправив Михальского, я вопросительно уставился на Вельяминова с Пушкаревым, бывшими свидетелями разговора.
- Ну, что скажете?
- В Москву бы тебе вернуться, государь, - неожиданно заявил Анисим, - встретили бы тебя колокольным звоном, да хлебом солью. Молебны бы торжественные, отслужили, а уж оттуда, взяв бояр, да дьяков отправлялся бы в Новгород на встречу с королем свейским.
- Ополоумел? - Отозвался я, - от Смоленска до Новгорода всего пять сотен верст напрямки, а если через Москву, да с молебнами, я туда дай бог к августу доберусь.
- А чего торопиться? - нехотя согласился Вельяминов, - и народу на Москве покажемся и тут прояснится, что к чему. Хотя с кардиналом этим все и так ясно.
- Чего тебе ясно?
- Да, послы это. Мой батюшка еще Антона Посевина* встречал, так он тоже эдак путешествовал.
- Папский нунций?
- Может папский, может кесаря Римского, может еще кого, только послов, все одно, лучше всего в Москве встречать.
- Э - нет, я теперь точно никуда не уеду, я же с ума сойду от любопытства.
Тут раздался стук и в горницу, воровато заглянул один из поддатней.
- Государь, князь Черкасский с воеводами пожаловал, принять просит!
- Раз просит, значит примем, пошли в Большую палату.
----------------------------------
Антонио Поссевино - папский легат при дворе Ивана Грозного.
"Большая палата" в архиепископском дворце превратилась на время моего пребывания в тронный зал. Хочешь, не хочешь - надо соответствовать, так что именно в ней проходили все важные совещания, принимались депутации от местных дворян и должны были устраиваться пиры. Последних, впрочем, со времени взятия крепости не было. Достаточно просторная и светлая она как нельзя лучше подходила для всех этих мероприятий. Троном служило владычие кресло, а вдоль стен расставили лавки для прочих участников.
При моем появлении собравшиеся дружно вскочили с лавок и изобразили поясные поклоны. В походе я строго настрого запретил кланяться в ноги, кроме случаев, когда виновные просили о пощаде, но тут уж, запрещать было бесполезно.
- Здравствуй, князь Дмитрий Мамстрюкович, - выделил я особо большого воеводу, устроившись в кресле поудобнее, - и вы, честные бояре, тоже.
- И тебе государь, многая лета!
Справа и чуть впереди меня привычно занял место Никита Вельяминов, фон Гершов - слева сзади, а Анисим и вовсе не выходил из дверной ниши, стоя там наготове.
- Чего нового приключилось в моем богоспасаемом царстве и его окрестностях?
- Слава богу, все благополучно, - степенно отвечал Черкасский. - вот только гонец из Москвы прибыл с грамотами от Собора и Думы, так мы и рассудили, что надо собраться, вдруг чего срочное.
Похоже князь с прочими воеводами в очередной раз затеяли маленькую фронду. Все возникавшие по ходу дел проблемы, я, до сих пор, сначала обсуждал в тесном кругу своих сторонников. Потом, разумеется, вопрос выносился на всеобщее обсуждение, но заранее взвесив все "за" и "против" я, после недолгого обсуждения выносил заранее подготовленное решение. Сегодня же на постных рожах воевод было написано, "ты, дескать, государь, как хочешь, а без нас сегодня не решить!"
- Ну, и где гонец? - спросил я, усиленно делая вид что ничего не понял.
- Здесь я, государь, - повалился в ноги вошедший дворянин в запыленном кафтане.
Кивнув головой Никите чтобы принял письма, я милостиво спросил:
- Как тебя зовут?
- Холоп твой, Ивашка Нагой.
Услышав имя, Никита сделал полшага назад и коротко пояснил:
- Царицы Марии Нагой двоюродный племянник.
- Где служишь? - продолжал я допрос.
- В жилецких сотнях, государь.
Хм, интересно получается, парень из опального ныне рода послан с важными донесениями. Хотя, собственно, жильцы для того и собраны в Москве чтобы исполнять различные поручения вроде этого. Правда, большинство из них с началом похода поверстаны в государев полк, и в столице остались лишь те, кто рылом, в смысле родом, не вышел.
- Давно прибыл?
- Только что, государь.
Теперь понятно, доложился охране, те дали знать Черкасскому. Были бы рейтары или стрельцы, доложили Вельяминову, но сегодня не их день. Бог с ним, потом разберемся.
- Накормить, напоить, спать уложить, - велел я, показывая на гонца, - да за службу дать...
- Полтину, - закончил за меня Никита, пока я не одарил служивого паче меры, как уже не раз бывало.
Ну, полтину, так полтину, гонец еще раз поклонившись ушел обрадованный, а я повернул голову к дьяку разбиравшегося с посланиями.
- Чего там?
- Печати целы, государь.
- Уже хорошо, а написано, чего?
Дьяк вздохнул, набрав побольше воздуха, затем резким движением сломал печать и развернув свиток начал нараспев читать.
- Государю, царю и великому князю Ивану Федоровичу Всея Великия, Малые и Белыя Руси самодержцу, верные его холопы Никита Романов, да Дмитрий Трубецкой и Иван Мстиславский челом бьют. В нынешнем 121 году...
С трудом продираясь сквозь монотонный голос дьяка привычно выговаривавшего присущие этому веку канцеляризмы, пытался я вникнуть в содержание документа. Судя по всему, послан он был еще до получения известий об удачном штурме Смоленска, а потому писавшие осторожно интересовались как идут дела. Жаловались также на скудость, как людьми, так денежную. Подати не поступали, торговля никак не набирала довоенные обороты, короче хоть ложись и помирай!
- А пуще того, великий государь, прознав про твое отсутствие, вор казак по прозванию Баловень, вздумал подойти к Москве и грозить разорением, требуя кормов богатых за службу ратную. А мы, твои верные холопы, никакой службы от сих разбойников николи не видели, и никаких кормов оным ворам давать не захотели. А сей разбойник и душегуб Баловень, всяко лаял и бесчестил твое царское величество. Тогда князь Дмитрий Пожарский со товарищи и прочими московскими чинами, на сего Баловня крепко ударил и самого его и многих людей его побил! А было сие в двадцатый день месяца мая. И сидит теперь сей вор в заточении, ожидаючи твоего суда милостивого и строгого, а ты нам, государь, отпиши, держать ли его дальше в темнице, тебя дожидаясь, или казнить сразу!
Теперь понятно, подошли разбойники и поставили мою разлюбезную Думу на счетчик. После чего лучшие люди присели на пятую точку ровно, и стали ожидать развития событий. Но тут, на счастье, сильно болевшему в последнее время Пожарскому стало лучше, и он пресек беспредел. После чего лучшие люди встрепенулись и доложили, что все разрулили. Красота! А ведь теперь их еще и наградить придется за верную службу. Их, а не Пожарского! Хотя Пожарского тоже, но сперва их. Формально управлять Москвой осталась Собор и Боярская Дума, но реальная власть была сосредоточена в руках именно этого триумвирата. Почему их троих? Ну, Дмитрий Михайлович был, во-первых, сильно болен, а во-вторых ниже всех отечеством. Таким образом, чтобы поставить его во главе, надо было включить и всех, кто выше его происхождением, а их, паразитов, и так слишком много на моей шее. Поэтому пришлось ограничиться этими тремя наиболее авторитетными боярами. Ну, в принципе, ругаться сильно нечего, как бы то ни было, а с ситуацией справились. Теперь, что делать дальше? Судьба Баловня меня интересует в самую последнюю очередь. Пусть хоть с солью его съедят. А вот казаки, бывшие с ним как раз интересны, особенно если придется воевать дальше.
- А тех казаков, - продолжал читать дьяк, - кои в винах повинились и захотели твоему царскому величеству послужить, поверстали в службу, разделив на три полка. Первый отослали под начало воеводы Михаила Бутурлина под Воронеж в опасении татарских набегов. Второй отослали к его брату Василию, посланному ранее в Астрахань очистить волжский торговый путь. Третий же под началом воеводы князя Семена Прозоровского отправили в опасении свейского воровства в новгородские земли.
- Весьма рады мы, радению к делам верных слуг наших - объявил я, прослушав наконец донесение боярского триумвирата, - еще есть какие дела?
- Есть, как не быть, - поднялся с лавки Куракин, - рында твой князь Василий Лыков, отъехать просится.
Васька Лыков после приснопамятного награждения безвылазно сидел в шатре окруженный вооруженными холопами, сказавшись больным.
- Что так? Мы его службой премного довольны и никакой опалы на своего верного стольника не возлагаем!