— Не знаю. Срок большой, аборт уже нельзя. Придётся принимать роды.
— А нам-то с тобой что делать? Я не хочу помогать появиться на свет ещё одному такому же ублюдку. И ты представляешь себе, каково омеге? Ты просто представь, что он пережил. Ладно, я уже молчу про изнасилование. Но это ребёнок инопланетной расы, чёрт знает, как он может прижиться в человеческом организме. Я не врач, и то это понимаю. Скорее всего, бедняга чувствует себя пиздецки плохо.
— Он в криосне, — как-то вяло и задумчиво сказал Калеб. — Ничего он не чувствует. Может, он больше вообще уже не проснётся. Разрежем его спящего, достанем младенца, а ему самому сделаем смертельный укол. Он всё равно после такого нормально жить не сможет.
— Так, не торопись с решениями, — Джош в противовес Калебу почувствовал непреодолимое желание бороться и за себя, и за друга, и за бедного омегу, который уже восемь месяцев лежит в капсуле с яутским ублюдком в животе. — Я предлагаю принять роды, грохнуть младенца не отходя от кассы, а потом и папашу. Омегу заберём и полетим домой.
— А зачем? — у Калеба даже веки были тяжёлые, прикрывали глаза до середины зрачка, и от этого его взгляд становился каким-то томным, будто обдолбанным, — что ты с ним делать будешь? Он же наверняка невменяемый. Либо будет сцены закатывать, либо придётся его, опять же, домой в капсуле везти. И всё равно его дома в психушку упихнут — никто не поверит, что он родил от инопланетянина, а он только об этом трещать и будет.
— А я на нём женюсь, — воодушевился Джош, — я его замуж возьму, будет со мной. Вылечу его.
— Во-первых, тебе пятьдесят восемь. Не поздновато ли жениться? Да и поставь себя на его место, — всё так же лениво протянул Калеб, — его изнасиловала вот эта хуйня. Ты бы смог после такого жить?
— Нет.
— И он не сможет.
— Допустим. Но яута всё равно надо прикончить вместе с его отродьем. С этим ты, надеюсь, согласен?
— Совершенно. Договорились. Только самим надо сначала в божеский вид прийти.
— Да, — согласился Джош. — Надо бы. Ты выглядишь как отбивная котлета — вся рожа в дырочку.
— Пошёл ты, — огрызнулся Калеб.
Они замолчали. Каждый из них в первые же минуты после столкновения с яутжем натерпелся от него столько боли и ужаса, что они боялись даже представить себе, каково было бедному мальчишке. Уж они-то, альфы, чуть в штаны не наделали, когда увидели яута впервые, что говорить об омеге… И что будет, когда он проснётся? Допустим, он ничего и не помнит. А первым делом увидит эти жвала, ощутит собственный живот, вспомнит, что произошло. Так и с ума сойти недолго. Да и вообще, как происходят роды у яутжей? У них, вроде бы, женщины, а не омеги, как и на Земле когда-то. Где гарантия, что детёныш не сжирает собственную мамашу живьём, как паук? Где гарантия, что он прямо сейчас не жрёт его, спящего, изнутри? Маленькое чудовище с клыками и острыми когтями, как личинка питающееся собственным носителем. Джоша передёрнуло от одной мысли, что внутри человека может находиться подобная мерзость.
Вообще Джош, как и все земляне, плохо разбирался в иерархии яутжей, в их отношении к существам, способным носить детей, да и даже в их отношении к собственным детям, и в голове его рисовались самые ужасные картины, как он сам трезво понимал, навеянные ужастиками и байками.
Он как сквозь туман увидел, как в открывшийся проём вошёл яут, придерживая за свалявшиеся в один огромный колтун волос бледное, похожее на скелет существо. Омега едва держался на тощих ногах с выделяющимися коленями, покачивался, и если бы яутжа не придерживал его за шею сзади, он бы быстро свалился прямо на неестественно большой живот. Взгляд у мальчика был бессмысленный — ещё бы, после восьми месяцев искусственной комы — губы были белые, дрожащие, руки нервно дёргались. А изнутри, из круглого живота почти слышно было шевеление маленького монстра, которому уже не хватало места в столь маленьком носителе.
Дальше дело пошло ещё хуже: Джош с содроганием понял, что шевеление внутри становится не только слышно, но и видно. Омега жутким голосом закричал от боли, плохо соображая, где именно и почему ему больно, и это было ужаснее всего — он уже выжил из ума и даже примерно не представлял себе, что с ним творится и какой смертью он умрёт в ближайшее время. Когда яут небрежно поднял его и уложил на стол так, что омега стукнулся затылком, высокий истошный вой уже не прекращался: роды начались, и действовать надо было прямо сейчас. На голограмме высветилось: Нельзя было пробуждать, сын рождается, принимай его. Джош краем глаза увидел, как передёргивает от ужаса Калеба, повидавшего жизнь и чужие потроха, высококлассного хирурга. Омега бился на столе, внутри живота что-то отвратительно шевелилось, ища выход, а яут пристёгивал мальчика к столу за руки и за ноги, чтобы поменьше брыкался.
========== 2 ==========
Джош было открыл рот, чтобы поделиться потрясающими воображение картинами с Калебом, но дверь с тихим шорохом отъехала, и в неё действительно вошёл яут, держа в руках омегу. Вполне себе здорового, сонного, тёплого омегу с большим животом. Омегу с рыжими кудрями и бледными ногами. В тканевой рубахе, неизвестно откуда взявшейся на этой богом забытой планете, со следом подушки на щеке. Совсем молоденького — ему было не больше двадцати пяти — веснушчатого, с курносым носом и багровой меткой на ключице.
Яутжа осторожно держал его под спиной и коленями, и омега умещался на его руках почти полностью, сонно прижимаясь щекой к его плечу.
Джош сглотнул ком в горле. Ему стало обидно и горько, как в детстве. Он не знал этого рыжего мальчика, но всей душой почувствовал его предательство: он сам позволил инопланетной сволочи владеть собой, сам принял его дитя, сам подставил для метки шею, а теперь лежал в его руках, будто насмехаясь над человеколюбивыми планами Джоша спасти его, забрать к себе, вылечить и жениться на нём. Джош, кажется, даже успел немного в него влюбиться, пока представлял себе, как будет помогать ему реабилитироваться, как будет ходить к нему в больницу и носить цветы.
Но ему не нужны были цветы, он подстилался под это уёбище по доброй воле, и Джош почувствовал ярость и ненависть.
Яут бережно ссадил омегу на стул, а сам сел рядом, снова складывая руки на столе.
***
Мальчишка был хорошенький, озорной, улыбчивый, и это как-то не вязалось с той постыдной ситуацией, в которой он находился последние восемь месяцев. Сам он, кажется, ничего не стыдился. Его звали Микки, ему было двадцать четыре, и он всю свою жизнь прожил в Колорадо, пока однажды не очнулся в отсеке космического корабля, который вёз его в яутские охотничьи угодья, чтобы сделать инкубатором для ксеноморфа. Волею судьбы ему удалось избежать своего ужасного предназначения: он охмурил ни больше, ни меньше пилота корабля, Аайнара, и тот увёз его на заброшенную планету, уже беременного своим ребёнком. Это, конечно, было строго запрещено: не только союзы между разными расами, но и вообще союз яутжа с жалким уманом, поэтому голубки были вынуждены скрываться. К счастью, планета была пустынна, обеспечена разными видами пищи даже больше, чем необходимо, и Микки с Аайнаром жили душа в душу всё долгое время беременности. Капсулы регенерации на корабле были, но рассчитаны они были на яутжа, инопланетный организм расценивали не как пациента, а как инородное тело, так что никакой помощи при родах ждать не приходилось, и оставалось надеяться только на то, что всё и так сойдёт благополучно. Но когда Аайнар засёк сигнал чужого корабля и отправился разбираться с вероятными врагами, оказалось, что это такие же уманы, как и его драгоценный Микки, и он решил прибрать их к рукам и в обмен на топливо для обратного пути, потребовать от них помощи.
Микки был малюсенький по сравнению с ним: когда они стояли рядом, омега доставал яутжу чуть ниже, чем до середины груди, и обе его ступни с лёгкостью уместились бы в одной огромной яутской ладони с негибкими пальцами. Однако Аайнар удивительным образом ходил по струнке у этого бледного курносого человечка, слушался его строгого звонкого голоса и вообще, похоже, только и делал, что носил его на руках и выполнял все его желания. Это было даже странно, и Джош долго ломал голову, прежде чем опять вспомнил (на сей раз к месту) иерархию яутжей. Хоть Микки не вписывался в образ могучего яутского матриарха, он всё же им был, и, похоже, крепко держал за жвала своего безобразного супруга. Ну и за яйца, конечно, тоже.
Увлёкшись рассказом мальчика и невольно забыв о неприязни к нему, Джош и Калеб как-то забыли и о своих ранах и нуждах, поэтому, когда Микки замолчал, усталость навалилась на них будто ниоткуда. Джош потёр глаза, а Калеб с тихим стоном потрогал начавший отекать порез на плече.
— Ой, ребята, я заговорил вам зубы, — Микки стыдливо улыбнулся и даже втянул голову в плечи. — Зато уже всё приготовлено, чтобы вы помылись, подлатались и отдохнули. Аайнар, проводи гостей в их каюты и покажи, как пользоваться дезинфекторными камерами. А я пока попробую сообразить что-то на ужин. Сейчас же уже вечер, да?
Яутжа кивнул и поднялся, кивком головы призывая «гостей» следовать за собой.
Оставшись наедине в некоем подобии ванной комнаты, Джош и Калеб сначала долго молчали. Микки был обаятелен, и сложно было не отвечать ему улыбкой, но теперь его не было рядом, и они оказались вне его влияния. Их обоих передёргивало от одной мысли, что этот славный мальчик, которому бы окончить колледж, влюбиться в хорошего парня и жить счастливо на Земле, среди родных и близких, влюбился в Аайнара, в это жуткое инопланетное чудовище, причём влюбился так сильно, что согласился на судьбу изгнанника. Джош и Калеб собирались вернуться домой во что бы то ни стало, и одна только мысль о том, чтобы жить на пустынной планете втроём — если учитывать ребёнка — заставляла их содрогаться от ужаса. Это не просто одиночество, это что-то более жуткое, леденящее душу. Одиночество одной семьи на целой планете.
Джош успел молча помыться в кабине, напоминавшей человеческий душ с тем только отличием, что вода выпрыскивалась со всех сторон не полноценной струёй, а какой-то изморосью, а плюс к тому содержала в себе дезинфицирующие вещества.
— Как будто огромный пульверизатор, да? — Калеб высказал вслух джошеву ассоциацию очень точно. Да, именно как пульверизатор — осадок мелких капель на коже.
— Точно.
Они снова замолчали. Джош подошёл к зеркалу, которое даже не запотело после продолжительных водных процедур, и осмотрел себя пристально и внимательно. Что же, теперь он был чист, но лицо его всё равно выглядело непривычно: царапины и кровоподтёки покрывали щёки и лоб, а нижняя часть лица была покрыта почти недельной седой щетиной. Джош огляделся, не найдётся ли тут бритвы, но ничего похожего на земные инструменты здесь не было. Здесь было вообще пусто — только ряд кабин, огромное зеркало да лампы, ненавязчиво вмонтированные в стены.
— Пустовато, да? — протянул Калеб, тоже задумчиво рассматривая себя в зеркало. Ему изрядно досталось, лицо, истерзанное острой сеткой, закаменело. Он боялся шевелиться, чтобы корочки на царапинах не лопнули.
— Да. Но вообще-то напоминает что-то вроде школьной раздевалки. Много кабинок, длинное зеркало во всю стену.
— Похоже, корабль рассчитан на большой экипаж.
— Да, вроде бы. Хотел побриться, а бритвы нет. Дерьмо, я тут превращусь в Мерлина.
Калеб не ответил. Он стоял к Джошу боком, и его хищный горбоносый профиль отчётливо выделялся на фоне светлой стены с лампочками. Оба они пытались свести разговор к бритвам, раздевалкам, к чему угодно, лишь бы не начинать щекотливый разговор о Микки и его беременности.
— Ну… — наконец подал голос Калеб, но так и не продолжил.
— Что будешь делать? — спросил Джош, не глядя на товарища.
— А есть варианты, что ли? Либо я принимаю роды, и мы летим домой, либо этот ублюдок нас прикончит. Собственно, всё это дерьмо меня не касается. Здесь есть пациент, которому нужна моя помощь, и это всё, что я должен знать. Мой долг спасти ему жизнь, спасти жизнь его ребёнку, а уж как тут всё это оценивать — как извращение, как сумасшествие, как любовь — не моё собачье дело. Я хочу домой, Джош. Вот и всё.
— Да, кажется, Микки в нашей помощи, кроме хирургической, не нуждается — и нам же лучше, — он стыдливо замолчал, вспомнив, что свои планы жениться на омеге, взятом яутжем в плен, высказал вслух. Это было вдвойне нелепо оттого, что этому самому Микки он годился в деды, да и вообще расхорохорился как юнец, не выяснив обстановки.
— Ну, пойдём.
Калеб оттолкнул ногой грязную, испачканную кровью одежду и натянул на ещё влажное тело костюм из ненатуральной и очень неприятной к коже ткани. Одежда, украденная у артанцев, была по крайней мере более-менее в пору, а вот эти комбинезоны, явно рассчитанные на яутов, повисли на обоих альфах уродливыми мешками. Переглянувшись, Калеб и Джош, не сговариваясь, подобрали одежду с пола и попытались выстирать её в злосчастных кабинах. Результат оказался как минимум удручающий: грязь с ткани не смылась, только размазалась ещё хуже. Вниз с одежды текла почти чёрная вода, и надеть её было невозможно: во-первых, негигиенично, а во-вторых — просто противно.
— А у тебя есть ещё одежда? — уточнил Калеб, с надеждой глядя на Джоша.
— Да, вроде бы, удалось что-то перехватить на этой торговой планете. Как там её?
— BR-317. Кажется. Я мог и не запомнить. Поделишься со мной? Я в этом ходить не буду.
— Поделюсь, только надо ещё добраться до рюкзака. Кажется, я оставил его в том отсеке, где мы были изначально.
Калеб горестно приумолк, рассматривая свою фигуру, нелепую в этой огромной одежде, висевшей на нём глянцевым мешком, и Джош подтолкнул его в спину.
— Давай, нас здесь четверо на большом корабле. Никто нас не увидит.
========== 3 ==========
Джош и Калеб вынуждены были задержаться на RS-313 примерно на месяц: приближать роды искусственным путём было небезопасно, и, посоветовавшись, они решили, что бесхозная пустынная планета — место как нельзя более подходящее, чтобы залечь на дно. Закрыв глаза на общество яута, они решили воспринимать пребывание здесь как заслуженный месячный отпуск перед долгожданным возвращением домой. Планетка, небольшая относительно Земли и уж тем более относительно прочих обитаемых планет, была настоящим райским уголком, по крайней мере в том месте, где они высадились. Вполне вероятно, что полюса, точно так же, как и на Земле, были скованы снегом, но здесь было всегда жарко, влажно и солнечно. Теплолюбивый яут нарочно высадился в том климатическом поясе, который наиболее подходил для него самого, и Микки выходил на улицу только по утрам и вечерам, когда местное солнце, Наос, палило не так сильно.
Джош и Калеб в земных тропиках никогда не были, и по их представлениям местные мало чем отличались от земных: высокие деревья с толстыми мясистыми листьями, лианы толщиной с руку Микки, крупные насекомые, большие ароматные цветы, открывавшиеся в разное время: некоторые только утром, некоторые днём, некоторые вечером. Благоухание от них было — вырви глаз, и у Калеба даже началась было слабая аллергия, но среди медикаментов нашлась нужная сыворотка, и вскоре глаза у него перестали краснеть и слезиться, а нос — отекать.
Вообще, привыкнуть к новой жизни оказалось сложновато: слишком уж неожиданно она началась, слишком резко их перебросило из холодного мертвенного космоса в жаркие солнечные тропики. Не то чтобы Джош и Калеб не привыкли к неожиданностям, конечно. Но, по крайней мере, с тех пор, как они очнулись на операционных столах на планете артанцев и удрали с неё, они всё время находили приют на обитаемых планетах, сухих и пыльных, где легко было затеряться в толпе. Во время перелётов они, разумеется, чувствовали одиночество в бездушном космосе, но они были вдвоём на корабле и старались побольше времени вертеться на виду друг у друга, чтобы совсем уж не раскисать. Они были ещё почти незнакомцами, но общая беда сплотила их, и они умудрились сдружиться даже несмотря на огромную разницу в возрасте. Их разделяло двадцать четыре года, Калеб был мужчиной в самом цвете лет, а Джош — почти стариком и годился своему младшему товарищу в отцы, но это не помешало им очень быстро стать друзьями. Они привыкли быть на корабле вдвоём, но теперь они были не одни: под ногами у них вертелся прелестный курносый Микки, а сами они вертелись под ногами у молчаливого двухметрового Аайнара, который теперь не удостаивал их даже словом.