Благо, он часто пропадал целыми днями, добывая пищу и прочёсывая местность, чтобы убедиться, что его драгоценному уману ничто не угрожает. Микки, тяжело переносивший беременность инопланетным ребёнком, много времени проводил в комнате, и по большей части альфы были предоставлены сами себе, однако если уж Микки появлялся «на люди», он считал своей святой обязанностью занимать гостей разговором. Чаще всего говорили они в кают-компании, где вентиляция поддерживала температуру, подходящую для людей, но бывало, что выбирались в джунгли. Аайнар об этом не знал и, наверное, снёс бы головы обоим альфам за подобный произвол, но Микки ничего не боялся в обществе земляков. Тем более, и уходили-то они недалеко: джунгли начинались прямо «за порогом», и достаточно было отойти на пятьдесят метров от космолёта, чтобы оказаться в почти непроходимой чаще. Микки натягивал на себя смешной комбинезон, который умудрился перешить себе из яутского, большую шляпу, сделанную из той же ткани, и Джош с Калебом вели его под руки, чтобы он не упал, а порой и несли на руках. Ему находили пенёк или поваленное дерево, и он усаживался на него, своей непринуждённой позой и болтовнёй моментально перенося их с планеты где-то в далёком космосе на пикник в окрестностях Колорадо.
Он вообще был ужасный болтунишка, хохотун и весельчак, и когда он появлялся в кают-компании, сонный и неловкий, лица Джоша и Калеба светлели, хотя Калеб до сих пор чувствовал обиду и неприязнь к нему, его добровольным отношениям с яутжей и его добровольному изгнанию.
Часами разговаривая с Микки на диванах в кают-компании или на поляне в дебрях джунглей, болтая с ним обо всём на свете, они не удивлялись, как мальцу удалось захомутать даже грозного яута. Он при желании мог бы захомутать кого угодно.
Он не был на Земле около девяти месяцев и ужасно скучал по семье и друзьям, так что Джош частенько рассказывал ему о своей старой жизни. Микки было интересно всё: какой у него был дом, какие росли цветы в саду, как звали его кота, кто работал с ним на кафедре в университете, как учились студенты. Микки замучил Джоша расспросами, и к концу первой недели пребывания альф на корабле знал по именам всех лучших студентов, примерно мог описать их внешность и сказать, кто из них собирается идти в науку. Джош шутил, что с такой базой знаний он мог бы преподавать на кафедре.
С Калебом Микки тоже разговаривал, но меньше: Калеб часто бывал мрачен и пугал его своим угрюмым лицом. Джоша омега воспринимал как собственного доброго дедушку, а вот Калеб, слишком зрелый, чтобы принимать его за брата, и слишком молодой, чтобы любить его как отца, был каким-то чуждым. Микки поймал себя на мысли, что боится его куда больше, чем Аайнара в первые дни их знакомства. Аайнар-то сразу повёлся на его омежье обаяние, а уж когда просёк, что Микки в некотором смысле земной матриарх, так и вовсе стал чуть ли не кланяться ему, когда приходил принести еды. Это было забавно: он вёз его на съедение ксеноморфу, но звал на «вы» и спрашивал, чем ещё обеспечить его удобство. Микки, сначала чуть ли не день пролежавший в обмороке и от вида своего сопровождающего, и от перспективы умереть от проломленной грудной клетки, быстро понял, что он тут, хоть и пленник, но уважаемый и ценный, и начал вить из яутжа верёвки. В итоге они вдвоём оказались на пустынной планете и ждали прибавления.
А вот Калеб, кажется, на обаяние не вёлся. Он сидел сычом, хмурил брови, и разговорить его было достаточно сложно. Микки чувствовал его враждебность, стеснялся его и искренне старался быть приветливым и с ним, но ничего не выходило: даже в те редкие моменты, когда Калеб вступал в диалог, он говорил коротко, сухо и не то чтобы грубо, но и не слишком дружелюбно. Микки был умный мальчик, он прекрасно понимал причины, по которым он мог вызывать подспудную неприязнь у обоих своих земляков, но скрыть свою беременность он никак не мог, и оставалось только постепенно и медленно приручать Калеба.
Микки понятия не имел, что его обаяние давно сделало своё дело, и Калеб оказался приручён даже более, чем необходимо.
Сидя в одиночке с Джошем, он впервые задумался о том, что ему уже тридцать четыре, а семьи у него нет. Он впервые задумался о своём одиночестве и неприкаянности и пообещал себе, что непременно женится, если сумеет вернуться на Землю. А когда его взору предстал Микки, тёплый, сонный, доверчиво лежащий в руках приручённого им чудовища, у Калеба что-то внутри оборвалось. То ли дело было в том, что Микки был единственным омегой среди троих альф (если к альфам можно отнести Аайнара), то ли дело было в его невероятном обаянии, то ли в его хорошенькой мордашке, но Калеб почему-то решил, что именно этот омега ему и подходит, только Микки и никто другой.
Да и потом, проводя с ним время, ведя его под руку, сияющего, приветливого, плетущего себе венки из крупных ароматных тропических цветов, Калеб готов был выть от захлёстывающей его безнадёжности. Микки не был невероятным красавцем, в лице его присутствовала некая неправильность, но это только придавало ему прелести и обаяния. Эта неправильность скрадывалась сияющим взглядом, очаровательным вздёрнутым носиком, веснушками, непослушными локонами. Сам Микки, кажется, прекрасно знал, насколько он хорош, но его нельзя было упрекнуть в кокетстве: во-первых, он без памяти любил своего ужасного Аайнара, во-вторых, он по-дружески любил и щадил Калеба и Джоша. К сожалению, чтобы заставить Калеба влюбиться в себя до беспамятства, ему не надо было кокетничать, ему достаточно было просто быть самим собой. Калеб иногда чувствовал, что у него слабеют колени, когда видел Микки, выходящего из своей комнаты, тёплого со сна, наверняка очень мягкого, зевающего и потирающего глаза. Его так хотелось пригреть, притянуть к себе на колени и прижать к груди, вдохнуть его пьянящий запах, поцеловать его. Калеб ночами не находил себе места, представляя себе Микки, его сияющие глаза и улыбку.
Но Микки был уже не его. Микки принадлежал этому клыкастому уёбищу и носил его ребёнка, так что рассчитывать Калебу было не на что. И видеть, как Микки порой сторонится его (его, а не яутжа!), как, превозмогая себя, старается быть с ним приветливым, было больно и обидно. Джош, при всей их близости, ничего этого не замечал: Калеб и всегда не отличался особой весёлостью и дружелюбием, так что старик списывал это на неприязнь Калеба к Микки из-за его отношений с яутом, но уж никак не на влюблённость.
Калеб, конечно, ничего ему не говорил. Что было рассусоливать, если всё равно эта любовь была не взаимна и не имела никаких шансов?
Калеб очень долго проявлял чудеса выдержки, и это было довольно просто, когда Микки был один, без яута. Но охотился-то Аайнар не каждый день, и видеть их вместе Калебу было действительно тошно. Больно было видеть, что они даже понимают друг друга без слов — им не требовался переводчик, чтобы разговаривать, больно было видеть, как Аайнар заботливо поправляет на Микки одеяло своими уродливыми когтистыми лапищами.
Один раз Калеб не вытерпел и ушёл. Они разговаривали втроём, точнее, Калеб, как повелось, сидел и молчал, а Микки взапуски болтал с Джошем, когда явился Аайнар. Он прошагал по кают-компании, неся на плече связку диковинно выглядевших птиц, нелепо болтавших головами на длинных шеях, а потом, отнеся добычу в морозильный отсек, вернулся, клацая когтями, и остановился за диваном, на котором сидел Микки, опираясь ладонями на спинку. Микки, не переставая говорить, машинально поднял руку и погладил яута по месту под подбородком, там, где кончались защитные кольца. Калеба аж передёрнуло, он резко встал и пулей вылетел из отсека. Если бы здесь была дверь на петлях, он бы от души ею хлопнул, но, к сожалению, двери разъезжались сами.
Яут запрокинул голову и засмеялся, и Микки шлёпнул его по бедру тыльной стороной ладони.
— Перестань. Извините, — сказал он, поворачиваясь к Джошу, — я машинально, я не хотел. Я… я всё понимаю, вам неприятно, и я…
— Ладно вам, Микки, ладно, — Джош, у которого борода доросла до стадии «путешественник», ободряюще улыбнулся мальчику, к которому, как и к Калебу, чувствовал отцовскую теплоту.
— У него просто поганый характер, он скоро вернётся. Не берите в голову.
Яут обогнул диван и уселся рядом с Микки, опираясь ладонями о колени, принимая позу более чем величественную, неуместную в их бытовом разговоре. Джош бы засмеялся, если бы не побаивался гнева Аайнара, который считал своим долгом выглядеть величественным всегда и везде.
Он и выражался витиевато и напыщенно, будто говорил речь в День Независимости, а не просил передать тарелку с мясом. Поэтому-то они и не поняли его в первый день и напридумывали себе всяких ужасов. Он и так говорил слишком торжественно, да ещё барахлил переводчик, так что вместо «Помогите моему омеге родить ребёнка» получилось «помогите породить новую сущность», а вместо «он спит» вышло «он покоится», будто в криосне.
Разговор грозил прерваться неловкой тишиной, если бы не Микки. С ним сложно было молчать, и он сразу перевёл разговор на столь полюбившуюся ему кафедру экспериментальной физики, правда, осадок у него остался. Он уверился в мысли о том, что Калеб его ненавидит. Где уж ему было знать, что Калеб его любит.
Вечерело, и на улице становилось не так жарко. Микки оглянулся на Аайнара и улыбнулся:
— Отведёшь меня купаться? Очень хочется.
Яут протестующе заворчал, защёлкал жвалами, всем своим видом говоря, что идея, мягко говоря, неудачная.
— Слушай, ты ведь будешь рядом. У нас здесь есть малюсенькое озерцо, в котором ничего крупного и опасного не водится, да и ты можешь убедиться, если очень хочешь. Я не буду плавать, просто окунусь, и всё. Водичка тёплая, приятная, я так устал мыться в этих дурацких камерах. Ну пожалуйста, Аайнар, ну пожалуйста.
Аайнар, хоть и остался недоволен, согласился. Микки привык вить из него верёвки и делать, что ему хочется, и ему оставалось только соглашаться, если идея не была совсем уж безумная.
— Я с вами не пойду, ребята, — вздохнул Джош, почему-то догадавшийся, что их стоит оставить одних, — хочется отдохнуть.
— Хорошо, мы быстро, — улыбнулся Микки и осторожно пошёл за яутом, всё ещё раздражённо ворчавшим, — не сердись, мне это правда полезно. Купаться вообще полезно, а здесь ведь планета чистая, ничем не загрязнённая. Мне только на пользу будет.
— Глупость, ты мало понимаешь. Планета чистая для яутжа, не для умана. Тебе может быть опасно.
— Мы же с тобой всё проверяли на совместимость — и воду, и воздух. Все идеально, ты же сам говорил. Если бы что-то было не так, ты бы меня вообще из корабля не выпускал.
Яут фыркнул и промолчал. Микки, в общем-то, был прав: по всем параметрам планета была близка к Земле, и никакие микроорганизмы, вирусы или бактерии не могли принести ему вреда больше, чем земные. Это было всё равно, что искупаться в речке у себя за домом, только Аайнар беспокоился и пёкся о своём маленьком, безрассудном на его взгляд матриархе. Он, и правда, предпочёл бы не выпускать его с корабля, но с другой стороны прекрасно понимал, что мальчику нужно движение, солнечный свет и свежий воздух.
Подойдя к выходу с корабля, Аайнар молча взял Микки на руки и понёс к прудику, который к вечеру превращался в подобие тёплой ванны. Дно в нём было илистое и противное, но Микки вставать на него своими ногами и не собирался.
— Стой здесь, — скомандовал Аайнар, поставив Микки на берег, а сам зашёл в воду по бёдра и нырнул, расплескав вокруг себя брызги и расходящиеся кругами волны. Его не было около двух минут, но Микки не волновался — он знал, что яутжа может задержать дыхание и на большее время. Появившись, наконец, над поверхностью воды, Аайнар отряхнулся и вышел на берег, снова беря Микки на руки. — Пойдём, там никого нет.
Зайдя в воду по пояс, яут бережно опустил Микки на самую поверхность, и вода обняла его тепло и ласково, заплескалась вокруг него, приятно щекоча кожу. Микки отлично плавал и мог бы полежать на воде без посторонней помощи, но Аайнар рук из-под его спины не убрал. На всякий случай.
Микки прикрыл от удовольствия глаза и замер, раскинув по воде руки. Его тихонько покачивало от слабого ветерка.
— Опустишь меня пониже? — попросил он, доверчиво глядя на яута, прикрывая ладонью глаза от лучей заходящего солнца.
Аайнар послушно взял его за плечи и колени и медленно погрузил в воду так, чтобы на поверхности осталось только лицо. Микки улыбался и периодически откидывал голову назад, опускаясь в воду полностью, а потом выныривал, фырчал и смеялся.
— Всё? — спросил Аайнар, осторожно поднимая его из воды. — Хватит сегодня. Становится холодно. Слабый организм, слабое здоровье, нельзя охлаждаться.
— Да, пожалуй. Пойдём домой.
Аайнар вынес Микки на берег и, не отпуская, понёс в сторону корабля, но не сделав и двух шагов, остановился — его охотничье чутьё уловило чужое присутствие.
— Ты чего? — Микки тоже насторожился, приподнимаясь в сильных руках.
— Тихо, мы не одни. Не шевелись.
Казалось, всё осталось также, как и пять минут назад — в джунглях кричали птицы, ветер колыхал верхушки деревьев, стрекотали насекомые, но в воздухе разлилась неуловимая угроза. Аайнар весь подобрался и замер, вглядываясь в темноту леса. Там, и правда, хрустнула ветка, и смазано мелькнуло движение, яут приготовился защищать Микки, если придётся, но из темноты показался Калеб со своей курткой, наполненной фруктами, в руках. Он жевал один из ярких плодов и махал рукой, но Аайнар почему-то не расслабился и не выдохнул с облегчением.
— Ты чего, это же Калеб, — удивился Микки, снова удобно устраиваясь в больших тёплых руках.
— Да, только что он там делал?
— Собирал фрукты, — как ребёнку пояснил Микки.
— Нет. Он испугался, сбросил куртку и набрал первых попавшихся, когда понял, что я его вижу. А до этого он следил за нами.
Микки замолчал и поёжился. Калеб и до этого производил на него пугающее впечатление, но теперь, когда он, оказывается, ещё и следил за ними, Микки действительно начал его бояться.
========== 4 ==========
А Калебу было тяжело. Он часто и много бродил один в джунглях, изредка натыкаясь на Аайнара, но оглушающее одиночество вчетвером на целой планете (вчетвером с половиной, как шутил Микки) толкало и его на общие посиделки в кают-компании.
Бывало, они даже не разговаривали, но всё равно сидели в одной комнате, и каждый занимался своими делами: Джош, нарывший здесь читалку с переводчиком, углубился в яутжевские труды по физике, Микки тоже читал (уж чёрт знает, что там он мог читать), Аайнар, изредка присоединявшийся к ним, точил свои лезвия на наручах или полировал броню, а сам Калеб разбирал принесённые яутом инструменты для операций, зачастую очень непохожие на земные, и сортировал их на те, что пригодятся при принятии родов и те, которые совершенно не подходят. В этом был элемент мстительности: он нарочно совал их под нос Микки, чтобы тот побольше боялся и предвкушал. Микки, и правда, порой боязливо вздрагивал на лязганье металла и втягивал голову в плечи. Но Калеб быстро понял, что от его злых шуток становится хуже: Микки жался к яуту, прятал лицо у него на плече, и тот, отложив свои ножи, перетягивал его к себе на колени и прижимал к груди, успокаивая и убаюкивая. Смотреть на это было ещё гаже, и Калеб завязал со своей садистской демонстрацией скальпелей и зажимов.
Зато Микки не завязал со своими проявлениями нежности. Постепенно привыкая к обществу земляков, он перестал стесняться. То, что он делал, нельзя было назвать чем-то неприличным или вызывающим, но Калебу было неприятно смотреть даже на то, как он приваливается головой к могучему плечу, как яут уносит его вечерами на руках, чтобы он поменьше утруждался. Калеб передёргивался каждый раз, когда представлял, что Микки может спать в одной постели с Аайнаром.
А Микки спал, и даже с удовольствием. Аайнар был большой и тёплый, и спать с ним было уютно. Микки чувствовал себя защищённым и окружённым заботой, ворочался в мощных руках, то прижимаясь к могучей твёрдой груди спиной, то, наоборот, поворачивался к яуту лицом и, подтянув ноги к круглому животу, утыкался лицом в его шею, закрытую кольцами.