Через минуту выяснилось, что сделала она это совершенно напрасно. В проеме двери за спинами комиссии обозначилась удивительно знакомая стройная фигура. Небрежная поза — локоть опирается на косяк, кисть закинута за голову; ворот мундира расстегнут. Арья побледнела, покраснела, потом вновь побледнела и решила, что вставать не будет. Пусть уж сначала в комнату войдет, тогда все будет по правилам. Потом она через головы комиссии попыталась разглядеть погоны Кантора и увидела на них дополнительную звезду — дослужился до генералпоручика.
Арью о чем-то спросили, но она не расслышала вопроса и от досады прикусила губу.
— Не волнуйся, — сказала заместитель, и левым профилем — для Арьи — изобразила нечто устрашающее.
Девушка вскинула глаза на Кантора, тот улыбнулся, развел руками и ушел внутрь комнаты; дверь, впрочем, не закрыл. Председатель комиссии почему-то обрадовался, покивал лысиной и повторил вопрос:
— Вы сотрудничали с научно-технической разведкой?
— Я… участвовала в серии экспериментов, — осторожно сказала Арья.
Дальше последовала череда дурацких вопросов, словно лысый подплуковник ставил своей целью проверить, помнит ли курсант Новак подробности собственной биографии. Ее спрашивали, в каком городе она родилась и какую должность занимает мать, по каким предметам она заканчивала курс с отличием (перечень вышел длинным), еще какие-то очевидные вещи, записанные в личное дело. Арье было не привыкать к подобному маразму, она отвечала бойко и не особо задумываясь. Все ее мысли занимал Кантор. Наконец подплуковник сделал выразительную паузу и суровым взглядом из-под мохнатых бровей пригвоздил девушку к стулу.
— Подпоручик Новак! Родина поручает вам… — Арья сглотнула: получить вместо права выбора назначение — обидно, право слово. — Особое задание!
— Служу Родине! — подскочила она со стула, отмечая про себя, что ее назвали еще не присвоенным званием и пытаясь понять, в чем подвох.
Ей подали прозрачный пакет с предписанием. Арья на автомате протянула рабочую — левую — руку, потом вспомнила порядок и взяла документы правой рукой, одновременно отсалютовав левой. Лысый поцокал языком, буркнул нечто вроде: «Расслабляться после танцев будете!» — а потом вдруг пожал плечами. Курсант Новак удивилась. В чем был смысл этой пантомимы, она так и не догадалась.
— Подождите в коридоре дополнительного собеседования. Можете идти.
Уже за дверями кабинета она прочитала: «…2й истребительно-штурмовой гвардейский авиационный… полк имени Альбины Ставровской», и едва не сползла по стенке. Полк, названный в честь первого председателя Верховного Государственного Совета Вольны, с номером из первой десятки. О «ставровцах» почти ничего не слышали и еще реже их видели, но обрывки слухов, которые долетали до ушей Арьи, были мрачными. Режимный полк, расквартирован невесть где на другой стороне планеты. За что, с какой стати такая сомнительная честь?
Если бы не парадная форма, Арья уселась бы на пол под стеной. Однако за подобное проявление неуважения к мундиру можно было схлопотать десяток нарядов вне очереди и все две недели до выпускного бала, вместо отдыха после экзамена на офицерское звание, убираться на кухне или на аэродроме училища. Приходилось переносить тяготы учебы — или уже службы? — не только стойко, но и стоя.
Товарищи по несчастью тоже посетили комиссию и вышли с одинаково ошеломленными физиономиями и похожими пакетами в руках. Обсуждать назначения им не запретили, а потому курсанты тихонько перешептывались. Ингу из первой роты тоже назначили к «ставровцам», и Арья, хоть и не слишком хорошо была с ней знакома, обрадовалась — все же рядом будет знакомое лицо. Обоих парней назначили в 3й полк, тоже в несусветную даль.
— А чего они меня подпоручиком-то, до производства еще две недели? — спросила Инга.
— Вы произведены досрочно, — генералпоручик Кантор появился неожиданно, как рояль из кустов. — Поздравляю и прошу следовать за мной, господа офицеры.
Все четверо дружно уронили челюсти, потом подобрали и отправились за Кантором. «Показушник», — со сладкой тоской подумала Арья. Театральные появления генералмайора она запомнила еще со времен «санатория», повышение в звании ничего не изменило. Анджей был все так же великолепен, неотразим и нестерпимо прекрасен.
В кабинете, даже не прикрыв дверь, Кантор велел всем сесть, расслабиться и потерпеть пять минут, пока он не покончит с формальностями. При этом он изящно махнул узкой кистью, стряхивая пыль с кресла, в которое садилась Инга, подмигнул Арье, что-то изобразил обоим парням, одним словом, был обаятелен.
— Господа офицеры, во время службы в полках вы получите доступ к самой современной технике, которой оснащены лишь немногие подразделения армии Вольны… — скороговоркой заговорил он. Речь продолжалась минуты три, в течение которых четверка бывших курсантов была расстреляна очередью казенных оборотов. Потом Кантор сделал паузу, дал всем отдышаться и быстро закончил речь:
— Короче, зайцы. Объекты режимные, техника секретная, за разглашение сведений — трибунал, а за диверсии или шпионаж… не буду рассказывать, испугаетесь. Разберу на органы без наркоза своими руками…
Тонкие длинные пальцы изобразили перед носом Ивана пренеприятнейший жест, от которого не робкого десятка парень испуганно отшатнулся, откинувшись в кресле, и с опаской воззрился на Кантора.
— Вы свободны до завтрашнего утра, господа офицеры. В десять ровно жду вас с личным имуществом у ворот. Подпоручик Новак, вы можете остаться.
Арья вспыхнула. Формулировка «можете остаться» звучала откровенным хамством. Не прямой приказ «останьтесь», не более вежливое «попрошу остаться» — барское позволение, словно она просила о подобной милости заранее или по умолчанию хотела чего-то подобного. Сердце захлебывалось бешеным ритмом, требовало, умоляло остаться, но девушка подняла себя с кресла и вытянулась по струнке.
— Благодарю, генералпоручик, вопросов не имею.
— Ну, иди… — пожал плечами Кантор. — Вольному воля.
В коридоре вся троица спутников немедленно начала приставать к Арье.
— Ну, ты ж его знаешь, ну не жмись, расскажи, кто такой? — ныла Инга.
— Разведчик, — развела руками Арья. — Научник, даже не безопасник… не знаю, почему именно он.
— Это-то я и по погонам поняла. Не, ну расскажи? Ты с ним это, да? Это он из-за тебя приехал, правда? Вы поссорились? А когда познакомились-то?
Арья терпела бестактные (и, надо было отдать Инге должное, весьма проницательные) вопросы минут пять. Парни были куда менее любопытны, они быстро отстали, а зануда Инга шла рядом с Арьей до самого плаца. Наконец Арья остановилась, развернулась к будущей сослуживице, взглянула на нее в упор и медленно, едва ли не по слогам, произнесла:
— Послушайте, подпоручик Эспин, если вы хотите начинать службу с лазарета, то я с гауптвахты — не собираюсь!
— Ка-акие страсти! — восхитилась мерзавка, и, пока Арья искала достойный ответ, убежала к своей казарме. Девушка сплюнула ей вслед и отправилась к себе.
Ночью она сидела на подоконнике, свесив ноги наружу и любуясь чистым небом. На территории училища происходили безобразия, которые могут производить только выпускники, получившие назначения. Остальные курсы давно убыли на каникулы, но и четырех рот хватало, чтобы шуметь, мельтешить в темноте, звенеть бутылками и мелочью, ругаться шепотом и в полный голос, планировать и осуществлять шутки и розыгрыши. По обычаю командование закрыло на все это глаза — существовала неписаная традиция «позволить выпускникам побеситься вволю в училище, чтобы выветрилась последняя дурь». Арье все это не светило — только полчаса назад она закончила собирать вещи; к счастью, командир курса выдал ей уже заполненный обходной лист, теперь не было нужды тратить на него два утренних часа.
Огонек сигареты был виден в темноте издалека. Девушка вздохнула, не видя, но сердцем угадывая, кто именно к ней идет. Дорогой и любимый в очередной раз затянулся уже под самым окном, вспышка на мгновение подсветила улыбающиеся губы — до невозможного знакомая Арье ироничная улыбка.
— Прыгай, — предложил он.
— Ага, с третьего этажа, — фыркнула Арья. — Спасибо, дорогой!
— Не бойся, прыгай…
Арья нарочно метила мимо, уже не опасаясь сломать руку или ногу — «Я боюсь? Я?!» — но когда она почти коснулась ступнями земли, в воздухе вдруг вспыхнуло и погасло яркое голубое свечение. Девушка ступила не на землю, а будто бы на слой упругого и плотного геля, он погасил ускорение и только потом исчез. В руке у Кантора было что-то, похожее на пульт дистанционного управления.
— Что за…?! — изумленно вскрикнула она.
— Тише, девочка, тише, это тоже секретная техника…
— Я-то думала — тебе влетело за меня, а ты, гляди-ка, весь в секретной технике, — зло сказала Арья.
— Ах, вот в чем дело, — задумчиво заметил Анджей, потом усмехнулся. — Ну, прости.
— Да не за что…
Руки легли ей на плечи, Арья коротко дернулась, чтобы вырваться, но через мгновение уже сама вцеплялась пальцами ему в спину, позволяла стащить с себя майку, лишалась остатков разума от прикосновений. Все обиды были мгновенно забыты — на него нельзя было обижаться, невозможно было не любить, не прощать… Девушка не слишком понимала, как, почему оказалась перед ним на коленях.
Свет фонарика, бьющий по глазам, голоса, чей-то изумленный возглас.
— Вы изумительно начинаете службу, подпоручик Новак, — голос начальника училища. — Давно у нас не происходило ничего подобного.
Поднимаясь, Арья искала взглядом Кантора и надеялась, что он скажет хоть слово в ее защиту, но обнаружила, что он уже куда-то делся. Девушка стояла в кольце высших чинов училища, полураздетая, испуганная и униженная.
10
— Я? Третий круг? — Фархад споткнулся на ровном месте и замер.
Наставник, шедший на полшага сзади, тоже остановился. Разговор был затеян не в самом подходящем месте. В коридорах Гуманитарного Университета всегда царила толчея. Преподаватели, студенты, жрецы-наставники, абитуриенты, лаборанты и обслуживающий персонал — все передвигались быстрым шагом; медлительность почиталась за примету бездеятельности, а это осуждалось. Даже седовласые старцы с длинными бородами торопились, пусть и опираясь на палку или руку младшекурсника. Провожать преподавателей в летах считалось делом почетным.
Вокруг Фархада, в какой толпе он ни шел бы, всегда образовывался конус пустого пространства — так, словно он нес перед собой длинную палку, указку или швабру рукоятью вперед. Сам он не обращал внимания на такую ерунду: обычно на ходу был погружен в размышления. Подсказали приятели, шутившие, что рядом с ним удобно ходить даже по платформам подземки.
— Если ты Фархад Наби, то да, ты. — Наставник улыбался, глядя на растерянного юношу; уже не юношу даже, а молодого мужчину.
— Но чем я заслужил?.. — голос дрогнул, выдавая смущение.
— Коллегия наставников сочла, что ты заслужил. Будешь спорить?
— Нет, конечно же, нет…
— На подготовку тебе дается семь дней. Ты будешь проходить ее в центральном храме. Явись туда завтра и передай вот это, — в руку Фархаду лег лист золотистого пластика, тонкий, с причудливо вырезанными краями. Знаки на нем были неизвестны кандидату в посвященные третьего круга.
— А нельзя…
— Нет, — не дослушав, покачал головой наставник.
Фархад покорно кивнул, прикусывая губу. Новости обрушились на него снежной лавиной. Третий круг — уровень посвящения его отца. Радость и честь. Но — чужой храм, да еще и центральный, самый главный на Синрин… должно быть, тоже повод для гордости, только отчего-то под ложечкой легкий мятный холодок тревоги. Незнакомые наставники, все непривычное, другое. Нельзя было отказываться от невиданной чести, волнение необходимо было унять, изгнать из души прочь, но Фархад никак не мог взять себя в руки.
Наставник смотрел сочувственно и радостно: первый из его воспитанников достиг такого уровня так рано. Еще год назад он ходатайствовал в главный храм. Необыкновенно талантливый ученик, проявивший изумительное для его возраста рвение и прилежание в изучении законов Мана. Семья из «золотых десяти тысяч», безупречная, с первого дня колонизации Синрин верой и правдой служившая обществу и храму. Год спустя пришло приглашение — высокая милость, уникальный случай. Двенадцатилетних посвященных третьего круга на планете было лишь двое. Фархад мог стать третьим — за три месяца до защиты дипломной работы в Университете.
В подготовке, как обнаружил вскоре Фархад, не было ничего необычного. Он уже проходил через нечто подобное. Крошечная келья глубоко под землей. Толстые стены не пропускают звуков, каменная плита двери опускается беззвучно, достаточно лишь приложить руку к выступу на камне. На день — кувшин с водой, горсть сушеных фруктов да помятая масляная лампа, судя по ее виду, времен заселения планеты. Жиденький, хоть и свежий матрас, набитый, если доверять обонянию, сухими травами. Вот и вся обстановка. Полумрак, тишина, гладкий темно-серый камень. Идеальные условия для сосредоточения. Ничего иного от кандидата в посвященные и не требовалось — только очистить разум от суетных мыслей, отвлечься от бега времени и тщетных мирских забот.
В келью его провожал парнишка-послушник, по виду лет семи. Фархад проводил его взглядом с привычной легкой тоской. Такие мальчики, воспитанники храмов, всегда вызывали у него ноющую зависть, смешанную с печальным осознанием неотвратимости судьбы. Никогда, ни при каких условиях он не смог бы стать храмовым воспитанником, а потом и жрецом. Он знал это с самого детства. И все же так хотелось изменить свой жребий, променять бело-лазурную форму студента на лиловое облачение послушника…
Семь дней то летели камнем, сброшенным в лестничный пролет, то тянулись патокой из начинки пирожка. Юноша выспался так, как не мог уже многие месяцы, вспомнил все, чему его учил наставник — три способа сосредоточить ум на одном изречении или одном слове из свода законов; три способа рассредоточить сознание и полностью заглушить шепот мыслей; три способа рассказать наизусть главу законов — прямо, в обратном порядке и назидания отдельно, рассуждения отдельно.
Наконец настал день испытания. Фархад ожидал, что его просто проводят в зал, но на этот раз все оказалось иначе. Сначала — ритуальное омовение в узком бассейне с темной водой, пахшей причудливо и горько. Вода оказалась солона на вкус и больше походила на настой неведомых трав. От нее кожа разгорелась, по мышцам разлилось пьянящее острое тепло, словно юноша вернулся с заснеженной поверхности планеты в теплый шлюз родительского дома.
Потом все тот же молчаливый парнишка, что половину декады приносил Фархаду воду и пищу, жестом велел ему выбираться из воды, подал одежду. Она оказалась не той, в которой кандидат явился в храм, другой, безупречно чистой, хотя и явно не новой. Тонкая широкая рубаха из светлого материала, внутренний шов на рукаве застрочен лишь до локтя. Такие же легкие и широкие штаны чуть пониже колена. Обуви ему не предложили, но каменный пол был на удивление теплым.
Узкие коридоры, прорубленные в скальной породе, освещались едва-едва. Фархад не мог разглядеть, что является источником зеленовато-голубоватого света, сочившегося из ниш под самым потолком. Насекомые? Грибы? Он быстрым шагом шел за послушником и удивлялся тому, о какой ерунде думает в подобный момент. Будущий психолог, он прекрасно понимал, что это — один из способов отгородиться от тревоги ожидания, но способ оказался столь забавным, что юноша не заметил, как начал улыбаться. Наблюдение за собой, как за учебным материалом, всегда его развлекало.
Его ждали двое в коротких балахонах с отметками храмовых техников, третий — почтенный патриарх, посвященный седьмого круга, стоял чуть поодаль от невысокого ложа, застеленного тонким полотном. Фархад с опаской покосился на прибор, стоявший в изголовье. Тот больше всего походил на доисторический энцефалограф, которые показывали в учебных фильмах по истории психологии. Техники не собирались давать никаких объяснений. Ему жестами велели лечь, налепили на голову электроды, нахлобучили поверх глухой шлем и оставили в покое.