Неделя ломки — и она с удовольствием согласилась примкнуть к спевке Эмиля, хотя раньше и считала, что скорее сиганет с моста Свободы в Вислу. Пару дней Эмиль позволял ей отоспаться, жвачки, тут ее звали «зудой», было навалом — подходи да бери со стола, сколько хочешь, еды тоже хватало, хотя в последние месяцы Аларья ела раз в два-три дня: не было аппетита. Он вернулся вместе с «зудой», спокойным сном и вниманием, с которым Эмиль и прочие выслушивали рассказы девушки о подлом коварстве дряней из спевки Кирю.
Расплата за дармовщину оказалась весьма неожиданной. В один весьма не прекрасный день Эмиль вежливо попросил Аларью сопроводить на выставку в галерею «Тонкий свет» некоего знакомого.
— И потом погуляй с ним, ну и это… поласковее. Все, что заработаешь — твое…
— Как заработаешь? — тупо вопросила Аларья, хотя и прекрасно знала, откуда в спевке деньги.
— Да как все, — ухмыльнулся Эмиль. — Не боись, он тебе понравится, я тебя абы с кем не сведу, не дурак. А то беги лесом, белочка…
Спутник — Аларья не хотела называть его клиентом, пытаясь уговорить себя, что не занимается проституцией, — действительно нравился ей. Высокий, прекрасно сложенный и стильно одетый, судя по всему, сынок каких-то деятелей государственной культуры с другого континента. Он отлично разбирался в живописи, от его ядовитых комментариев Аларья смеялась до слез — выставка оказалась убогой. Потом катались по Висле на катере, Ференц сам нанюхался мелкой зеленой пудры и научил делать это девушку. Пудра приятно пахла сеном, от нее слегка зудело в носу, но чай по сравнению с этим веществом оказался ерундой.
Четкий, яркий, подвластный любому желанию мир. Ветер в дельте реки хлестал по лицу, прозрачная ночь, насквозь пропахшая полетом и солью, обнимала за плечи, жизнь казалась восхитительной и прекрасной, спутник — нежданным подарком судьбы. Не нужно было вспоминать о наказе Эмиля, чтобы вести себя с ним ласково, все получалось само собой. Катер качался в такт движениям тел, и Аларья понимала, что все предыдущие испытания были не напрасны…
Идиллия кончилась резко и неприятно.
К рассвету Ференц накатался и вдоволь накувыркался с Аларьей — сначала на катере, потом на темной пустынной набережной, на каменных ступенях у воды; зеленая пыль делала его неутомимым. Наигравшись, он отвез ее в свой гостиничный номер, и там девушка обнаружила пару приятелей Ференца, тоже молодых и симпатичных, но она устала и хотела спать.
— Я оплатил тебя до утра, — с милейшей улыбкой сообщил Ференц, когда Аларья попыталась заявить что-то из серии «мы так не договаривались, и я вообще тебе не какая-то там…». — Пей, гуляй, веселись, только не выделывайся, душа моя.
Охранник у двери вполне недвусмысленно погрозил шокером, когда через полчаса девушка попыталась незаметно удрать из номера. Денег клиенты оставили много, столько она не зарабатывала и за пять сеансов оформительских работ, обращались вполне хорошо, не хуже Левы с Михалом, и все же с утра хотелось удавиться, утопиться в ванной, нанюхаться до умопомрачения травяной пыли — Ференц оставил ей полупустой портсигар, когда узнал, что она еще не пробовала этот препарат.
Еще пара месяцев, десяток «спутников» — почти все были не хуже Ференца, молодые красивые парни, дети самых высокопоставленных чинов правительства Вольны, — и Аларья почти привыкла к своему образу жизни; точнее, к зеленому порошку, после пары понюшек которого можно было переспать хоть с дворником или ассенизатором. К тому же порошок великолепно сочетался с другими средствами, которых у Эмиля водилось в избытке.
Все шло по накатанной колее — три-пять дней безделья, которые Аларья тратила на рисование, прогулки по городу и долгие заседания в маленьких подвальных арт-кафе, которых в Надежде, с негласного одобрения властей, хватало. Потом очередной эскорт: неплохое времяпрепровождение, источник весьма основательных по меркам Аларьи доходов — от ста до трехсот злотых с клиента, месячная зарплата воспитательницы в детском саду; секс, который давно не вызывал никаких эмоций, кроме усталого равнодушия. И вновь отдых, трава или «дымка», или и то, и другое сразу.
Беззаботное существование прекратилось неожиданно и вдруг. Аларья, не ожидавшая беды, не успела даже отложить тысячу-другую злотых, что можно было бы сделать за месяц. Впрочем, и это ей не помогло бы. С кем Эмиль поссорился, кому вовремя не отстегнул на лапу, она так и не узнала. Спевку арестовали. На этот раз Аларью уже никто не собирался отпускать: день рождения давно прошел, теперь ей предстояло ответить и за прошлое нарушение режима, и за новые подвиги.
Быстрый короткий суд, вполне справедливые обвинения: тунеядство, проституция, приобретение и употребление наркотиков, по результатам экспертизы — диагноз «полипрепаратная наркомания». По совокупности вердикт «социальный инвалид», занесенный в удостоверение личности сроком на пять лет с правом последующего пересмотра дела. Принудительное лечение в трудовой клинике-колонии для страдающих наркозависимостью.
В спецвагоне, в котором Аларью везли в колонию, осужденная попыталась перегрызть себе вены, но конвоиры видали уже не один десяток таких, как она, и ничего не вышло.
12
Пять экзаменов из семи выпускных Бранвен, не напрягаясь, сдал на девятку. Три с половиной года отчаянной зубрежки окупились сторицей. Он и не ожидал, что сдавать выпускные будет так просто. Словно объясняешь сокурснику пройденное, то, что давно прекрасно понимаешь, а потому и растолковать легко. Преподаватели Академии его уже знали и не пытались валить, помня, что курсант Белл держит в памяти не только материалы лекций и семинаров, но и всю ту часть библиотеки и архивов, которая относилась к его специальности. Спрашивали его скорее ради удовольствия послушать и полюбоваться действительно безупречно знающим все дисциплины выпускником.
С приглашенными из других военных учебных заведений было еще проще. Они задавали дополнительные вопросы, один за другим, сначала стараясь завалить «выскочку», потом уже из интереса: есть ли такой вопрос, на который курсант Белл не найдет ответа. После того — желая повысить собственную эрудицию, тем более что Бранвен держался безупречно, и даже понимая, что преподаватель сам не знает верного ответа на вопрос, смотрел так, словно все было совсем наоборот.
Он уже знал, что окончит Академию либо с золотой, либо с серебряной медалью. Бранвен не хотел быть одним из полусотни отличников. Золотую медаль получал один, серебряную двое. Такой результат Бранвена устраивал. Войти в тройку лучших, а то и возглавить ее — достойная цель. Окончание с отличием — ерунда, хоть и может пригодиться в карьере.
Все экзамены проходили в главной аудитории и сдавались повзводно. Из тридцати человек, с которыми Белл начинал обучение, теперь осталось пятнадцать, три звена. «Отличники», то есть, звено Белла, и два звена «середнячков» — достойный фон для Бранвена и его нахлебников, как называл он четверых сокурсников. В таком прозвище было немало правды: вся четверка шла на окончание с отличием не благодаря собственным познаниям, а вися на хвосте у звеньевого, посредством его пинков, кулаков и фанатичной зубрежки.
От этого балласта, тем не менее, была весомая — на то он и балласт! — польза для Брана. На шестом, последнем, курсе успехи звена пошли ему в зачет и легли несколькими лестными строками в общую характеристику, уже составленную в канцелярии Академии. Текста ее Бранвен, разумеется, не увидел, но куратор сообщил ему, что сдача экзаменов на девятку приведет его к получению золотой медали, поскольку его характеристика из всех — наилучшая.
На экзамен по главному в его специальности предмету, «алгоритмизации наведения и перехвата», курсант Белл шел даже с радостью. Программа Академии Космического Флота изобиловала ненужными и устарелыми дисциплинами, которые приходилось учить, одновременно зная, что масса информации никогда не пригодится. Практические занятия, которые с четвертого курса проводились на орбитальных базах, показали Бранвену, что ему нужно знать на самом деле, а что — для галочки в экзаменационной ведомости. Оказалось, что две трети предметов относятся к «галочным»; учить приходилось все, но на нужные Бранвен приналег с утроенным усердием, понимая, что на одной дисциплине и знании писаного и неписаного армейского этикета далеко уехать не сможет.
Алгоритмизация, один из наиболее сложных, густо замешанных на программировании, высшей математике и пространственной физике предметов, нравилась лишь некоторым. Слишком много нужно было держать в уме, слишком быстро оперировать программными блоками, из которых и строились алгоритмы наведения «поражающего фактора» на цель. Поражающим фактором при должном качестве работы расчетчика могло стать все, что угодно — горсть щебня, ящик металлолома.
Бранвен давно знал, почему с таким удовольствием решает задачи по АНП. Каким бы сложным предмет ни казался остальным, в нем не требовалось ничего, кроме быстрой реакции, хорошей памяти и умения строить аналогии. Объект А подобен табличному объекту Б, соответственно, константы для него соответствуют табличным, плюс поправка на различие материалов, тоже табличная, далее — уже изученный алгоритм запуска, и вот, извольте, ящик металлолома за неполную минуту превращается в опасное оружие. Однокурсникам же требовалось куда больше времени, чтобы найти подобие между табличным объектом и тем, что дан в задаче.
Бранвен знал, что на должности офицера-расчетчика легко или сделать головокружительную карьеру, за несколько лет возглавив отдел оборонной станции, а затем и саму станцию, либо оказаться внизу, разжалованным после фатальной ошибки в расчетах. Он мечтал о первом и был уверен, что второе не случится с ним никогда — он слишком хорошо подготовлен. Все преимущества, отличавшие его от сверстников, были налицо…
Усердно набирая последовательности команд на экзаменационном планшете, Бранвен слегка отключился от реальности. За скорость решения начисляли дополнительные очки, и он хотел, чтобы его решение было составлено за тот интервал времени, который отпущен на него в боевой ситуации. Даже быстрее, ведь офицер, который постоянно опережает норматив и при этом не совершает ошибок, получает поощрение.
Задачи были решены быстро и безупречно. Бран ответил по билету на теоретические вопросы, доказал две теоремы, рассказал об истории предмета, потом минут двадцать отвечал на дополнительные вопросы по теории. Преподаватель-штатский, то ли математик, то ли кибернетик, удивленно косился на бойкого экзаменуемого и нещадно гонял его по таким дебрям теории, в которых едва ли разбирались преподаватели Академии. Задачи разбирали уже свои — преподаватель, что вел у Бранвена АНП, и его ассистент. На разбор решений ушло немного времени, показатель таймера был рекордным, и через несколько минут в ведомость встала отметка «девять с плюсом», наивысшая, которую на экзамене ставили раз в год.
На выходе курсанты проходили осмотр. Делали это двое с факультета защиты информации под руководством начальника службы безопасности Академии. Информационщики во время экзаменов у других факультетов проходили неплохую практику, пытаясь обнаружить шпаргалки и другие запрещенные на экзаменах предметы. Бранвен не волновался. Шпаргалкой он пользовался единственный раз в жизни, еще в кадетской школе, был пойман и просидел в карцере три дня на хлебе и воде, после чего его еще и выпороли. Этого урока хватило на всю жизнь. Поэтому курсант Белл даже не понял, зачем парнишка-третьекурсник, проверявший его китель, вдруг нажал на кнопку сигнализации и принялся звать итто кайса Каханьяна.
— Что тут у нас? — осведомился начальник службы безопасности, на ходу сглатывая что-то и стирая с губ крошки. — Шпаргалка? В кармане? Ман помилуй, кайситё Белл, на кой вам-то это понадобилось?!
С иттто кайса Каханьяном Бранвен был знаком с четвертого курса, когда перед практикой на орбитальной станции сдавал ему зачет по правилам безопасности. Сдача зачета переросла в увлекательную беседу на пару часов, которая закончилась обедом в офицерской столовой — больно Каханьяну понравился цепкий ум курсанта и искреннее, а не притворное, как у большинства, почтение к секретности и профилактике утечки информации.
— Это не мое, — выдавил ошеломленный Бран.
— Ну да, сама в карман залезла. Или враги подсунули, — улыбнулся итто кайса. — Старо, Белл, и неоригинально.
— Это правда не мое!
— Да ладно тебе. Ну, переволновался, решил подстраховаться, попался. Ничего необычного, — Каханьян смотрел сочувственно и с легкой насмешкой. — Экзамен придется пересдать, но для тебя это явно не проблема.
Бранвен оптимизма итто кайса Каханьяна не разделял. С его точки зрения все это было огромнейшей проблемой. Результаты экзамена аннулируют, в личном деле сделают инциденте со шпаргалкой. Наплевать на наказание, но теперь о медали или окончании с отличием можно забыть…
— Пойдите вы к Риме под юбку с вашей пересдачей!!! — заорал, в долю секунды лишившись всякого почтения к старшему по званию, Белл.
Начальник службы безопасности отвесил челюсть, потом нажал кнопку вызова патруля. Через пару минут Бранвен был аккуратно упакован в наручники и отправлен в карцер — второй раз в жизни, и второй раз по поводу шпаргалки.
Дальнейшее напоминало дурной сон. С Браном по очереди беседовали куратор, Каханьян, два психолога Академии, начальник курса и заместитель командующего Академией. Вся эта братия стремилась убедить Бранвена в том, что ему выгоднее перестать врать, признаться в нарушении и раскаяться, а не усугублять свою вину. Старший психолог даже обещал написать заключение, согласно которому курсант Белл находился в тяжелом стрессе и не осознавал последствий своих действий, а потому не может быть наказан, а должен быть вылечен. Поскольку убрать из личного дела запись об использовании шпаргалки никто не обещал, Бранвен не согласился. Он плавно переходил от истерики к тому самому стрессу, о котором говорил психолог. Отчисление, которым грозил начальник курса, уже казалось ему гораздо более приятной перспективой, чем признание и покаяние в том, чего он не совершал.
Наконец вся шестерка начальников начала задумываться о том, что если лучший курсант Академии с таким упорством настаивает на своей невиновности даже в ущерб себе, — ведь в случае отчисления ему грозило разжалование до санто кайси, первого матроса, и служба на какой-нибудь вспомогательной базе с перспективой к пенсии дослужиться до старшины, — то в этом что-то есть, и, возможно, он не врет.
— Я не знаю, откуда эта шпаргалка взялась в кармане моего кителя, — раз за разом повторял Бранвен. — Мне не нужны шпаргалки по АНП, я могу ответить на любой из билетов и решить любую задачу хоть сейчас.
— Хорошо, — сказал наконец приглашенный на разбор инцидента жрец. — У нас есть альтернатива отчислению. Пройди испытание, которое позволит нам узнать, что на самом деле произошло.
Лицо Бранвена столь отчетливо осветилось радостью, что жрец наклонился вперед и положил ладонь поверх его рукава.
— Подожди соглашаться, — сказал он. — Сначала послушай. Это испытание — одно из самых опасных. Половина прошедших его сходит с ума, даже если они невиновны. И вылечить их невозможно. Они превращаются в парализованных безумцев…
Курсант Бранвен Белл улыбнулся и кивнул, соглашаясь. Жрец посмотрел на него с недоверием, но промолчал.
Испытание было назначено на следующий день. Как рассказал Бранвену куратор, поглядев на реакцию испытуемого, жрец высказался за его полное и немедленное оправдание, но остальные не согласились. Если не Бран положил шпаргалку в карман кителя, то это сделал кто-то из его взвода. Кто именно, курсант Белл не помнил, поскольку вообще не отследил этого момента, но подобное нарушение оставлять безнаказанным было нельзя. Куратор, начальник курса, заместитель командующего и начальник службы безопасности категорически высказались за испытание, психологи и жрец не смогли их переубедить.
— Прости, Бран, — завершил рассказ куратор, — но мы должны установить истину любой ценой.
Курсант Белл был с ним полностью согласен.
В храме его переодели в одноразовую пижаму и ремнями пристегнули к койке, больше походившей на те, что стояли в лазарете. Бран не удивился, он знал, что жрецы и психологи — почти что близнецы-братья, отличить, где заканчивается наука и начинается религия, невозможно. Зато далее его поджидал сюрприз. В комнату вошел, облаченный в накидку медика, знакомый с самого детства Фархад Наби, Фархадик-тысячник.