Я дважды пытался сотворить заклинания, ускоряющие заживление, но ничего не происходило. Меня это удивило. Одно дело — перекрыть доступ к Имперской Державе, и совсем другое — свести на нет колдовство, которое определяется лишь умением и наличием экстрасенсорной энергии. Я не понимал, как можно лишить человека таких способностей.
С другой стороны, Лойош говорил о том, что люди здесь для него псионически невидимы — весьма странно. Возможно, эти факты как-то связаны между собой. Кроме того, я несколько раз пытался войти в контакт с Мароланом и Сетрой, но у меня ничего не вышло. Я так и не понял почему. Причина в расстоянии или тут нечто иное?
Кроме того, никак не удавалось связаться с Лойошем, чтобы выяснить, все ли с ним в порядке. У меня было ощущение, что если бы с ним что-то случилось, то я об этом узнал бы, но мы с ним еще ни разу не расставались так надолго.
Чтобы отвлечься, я стал анализировать недавний разговор с одним из представителей королевской службы безопасности. Его слова о том, что они могут сохранить мне жизнь, не следовало воспринимать всерьез — я убил четверых граждан государства и короля. Однако он, возможно, говорил правду, когда определял «цивилизованное» поведение. Хорошая новость, если, конечно, он не солгал. В последний раз, когда меня пытали, я вел себя не самым лучшим образом.
Но главной загадкой оставалась его первая фраза. Он вошел, посмотрел на меня сверху вниз, назвал свой титул и заявил:
— Мы задержали тебя за убийство его величества короля Харо Олиторволда. Мы хотим, чтобы ты рассказал, почему ты его убил, для кого, откуда прибыл…
Я прервал его выражением самого искреннего возмущения, на которое только был способен. Он покачал головой и продолжал:
— Даже не пытайся отрицать свою вину. Твой сообщник уже во всем признался.
— Ах, вот оно что, тогда другое дело, — сказал я. — Если вы захватили моего сообщника, мне все понятно. Я признаюсь… что, вы сказали, я сделал? И кто мой сообщник?
Вот тогда-то он и заговорил о цивилизованности, а я лежал и размышлял о Лойоше и своем «сообщнике». Тело продолжало болеть, но я старался не обращать внимания на такие мелочи. Понятно, кого они имели в виду — речь шла о барабанщике, на которого я натолкнулся в лесу. Когда я пришел в себя и сообразил, что потерял сознание под воздействием дыма (он таки упоминал сон-траву), я решил, что Айбин сделал это сознательно. Теперь у меня возникли сомнения.
Такой вариант я и сейчас не мог исключить, но они явно ему не поверили. Или все произошло случайно и Айбин действительно самый обычный музыкант. А может быть, они играют со мной в какую-то сложную игру, смысл которой пока мне не ясен.
Впрочем, все это не имело никакого значения, поскольку я ничего не мог изменить. Но любопытство меня мучило. Пока я не слишком беспокоился за свою судьбу. По всей видимости, они еще пару дней будут пытаться убедить меня рассказать о том, кто меня нанял, а потом решат казнить. Я раздумывал, не рассказать ли правду, но решил промолчать. Кроме того, в моем бизнесе не принято выдавать такую информацию; просто не положено, и все тут.
Через пару дней я буду чувствовать себя лучше и попытаюсь сбежать. Если потерплю неудачу, меня убьют. Тут не о чем беспокоиться. Мне стало ужасно не по себе.
Понимаете, смерть меня совсем не привлекала. Я уже умирал, и мне это не понравилось — не говоря уже о том, что на сей раз рассчитывать на оживление не приходилось. Я слышал истории о побегах из тюрем, но в настоящий момент не видел ни одной возможности. Проклятие, мне нравится жить. Мне удалось подняться с самого дна, и я хотел узнать, как повернется моя жизнь дальше, понаблюдать за окружающим миром, оставить после себя какие-то изменения.
Изменения? Может быть, что-то станет лучше, хотя раньше такие понятия не фигурировали в моем списке. Возможно, если мне удастся спастись, я стану жить иначе. Ты слушаешь, Вирра? Ты слышишь? Меня поймали, и я напуган. Может быть, это мелочь, но было бы здорово, если бы перед смертью я узнал, что мир стал немного лучше из-за того, что я в нем побывал. Разве я безумен, Богиня Демонов? Неужели с Коти произошло то же самое? И поэтому я перестал узнавать свою жену? Не знаю, как я буду себя чувствовать, если выберусь отсюда, но хотел бы узнать. Помоги мне, богиня. Вытащи меня. Помоги мне!
Однако она говорила, что я не смогу связаться с ней с острова. Придется самому позаботиться о своем спасении. Маловероятно!
Я размышлял, дремал и страдал от боли, и мне понемногу становилось лучше. Прошло еще несколько часов, стражники снова принесли еду — на сей раз клецки в мясном соусе с морскими водорослями и хлеб. Теперь у меня появилась еще одна причина желать скорейшего побега: если мне надоест этот хлеб, то и жить будет больше незачем.
Прошел еще день — очередной визит местного следователя и две трапезы. Мне казалось, что если возникнет необходимость, я смогу нормально двигаться. Боль от ран почти прошла, но синяки, полученные после падения с дерева, продолжали меня беспокоить. Наверное, я переломал бы все кости, если бы мой полет не смягчили ветви. А если бы я сломал руку или ногу, то почти наверняка вы бы услышали мою историю из совсем другого источника. Да и конец у нее был бы иным.
Кустистые Брови вернулся по прошествии двух дней — очевидно, хотел проверить, не начал ли я нервничать. Он уселся на пол в нескольких футах от меня. Я бы мог попытаться на него напасть, если бы находился в лучшей форме и имел при себе оружие. К тому же я ничего не знал о расположении стражи, а он держался настороже.
— Ну? — спросил он, стараясь выглядеть суровым. Должен признать, что у него это неплохо получилось.
— Я хочу сделать признание, — заявил я.
— Хорошо.
— Я признаю, что большое блюдо жареной кетны с перцем и луком, заправленное лимоном и кожурой клабфрута, с…
— Очевидно, ты считаешь, что твое заявление чрезвычайно остроумно, — перебил он меня.
Я покачал головой:
— К пище следует относиться очень серьезно. То, чем меня здесь кормили, просто возмутительно.
Я заметил, что он сжал руки в кулаки, и пришел к выводу, что он теряет терпение. Или Кустистые Брови сказал правду и здесь действительно не бьют пленников, или он оставил телесные наказания на закуску.
— Ты хочешь умереть? — спросил он.
— Пожалуй, нет, — ответил я. — Но рано или поздно это все равно случится.
— Мы хотим знать, кто тебя послал.
— Мне было видение.
Он бросил на меня свирепый взгляд, встал и вышел. Интересно, чем они порадуют меня в следующий раз. Оставалось надеяться, что не морскими водорослями.
Я провел несколько часов, вспоминая тюрьмы, в которых мне довелось побывать. Один раз я особенно долго просидел в темнице Императорского дворца, когда занял весьма уважаемое положение в Доме Джарега и представил моего друга Алиру Императрице. Я провел в тюрьме несколько недель и ужасно страдал от скуки. Большую часть времени я тратил на упражнения и изобретение системы общения с другими узниками, помогавшей нам обмениваться грубыми шутками относительно наших стражников. На сей раз мне было не до упражнений, да и о существовании других узников я ничего не знал. Я пришел к выводу, что мне не повредила бы легкая гимнастика, когда дверь в камеру снова распахнулась.
— Айбин, — сказал я. — Ты пришел, чтобы поухаживать за моим страдающим телом? Или намерен поддержать мой дух?
Он сел на другую койку и с некоторым удивлением посмотрел на меня.
— Привет, — проворчал он. — Похоже, ты не привык к сон-траве.
— Я был не в лучшей форме, — заметил я. — Попробуй ее на мне в другой раз.
Он задумчиво кивнул:
— Не думал, что увижу тебя живым. Мне показалось, что они собирались, ну, ты знаешь… — Он выразительно рубанул ребром ладони по своей шее.
— Полагаю, они не изменили своих планов, — сказал я.
— Да, верно. — Он устроился поудобнее. Казалось, Айбин не слишком встревожен происходящим. На мой вкус, он уж слишком фаталистически относится к жизни. Конечно, вполне возможно, что он работает на моих тюремщиков. А может быть, вовсе не имеет к ним ни малейшего отношения и они просто посадили его ко мне, чтобы послушать наши разговоры.
— Тебя хорошо кормили? — поинтересовался я. Айбин тщательно обдумал ответ:
— Пожалуй, нет.
— И меня тоже.
— Я бы не возражал… — Он замолчал и бросил взгляд на окно.
Я проследил за его взглядом, но не заметил ничего заслуживающего внимания. Затем снова посмотрел на Айбина:
— Что такое?
— На окне прутья, — заявил Айбин.
— Да?
— Меня держали в помещении без окон, — сообщил он.
— И что ты можешь сказать насчет нашего окна?
Он взял деревянную ложку из тарелки с остатками моей последней трапезы, подошел к окну и постучал ложкой по одному из прутьев.
— Думаешь, нам удастся их вынуть?
— Что? О нет, я о другом. Послушай. — Он снова постучал по прутьям. Обычный звук удара дерева по толстому железному пруту. — Замечательно звучит, не так ли?
Я прикинул, не шутит ли он.
— Хм-м, похоже, нуждается в настройке.
— Верно. Возможно, мне удастся решить эту задачу, обмотав ручку куском ткани.
Вздохнув, я уселся на койку. Оставалось надеяться, что нас действительно слушают. Несколько часов спустя дверь открылась. Вошли двое стражников с короткими копьями. Мне показалось, что они отлично умеют с ними обращаться. Мой старый друг королевский следователь, или как он там у них назывался, стоял за спиной стражников. Он кивнул мне и сказал:
— Пожалуйста, иди за мной.
Я поклонился Айбину и попросил:
— Поиграй за меня на барабане.
— Обещаю, — ответил он.
А Кустистым Бровям я сказал:
— Не уверен, что смогу много пройти.
— Если будет нужно, мы тебя понесем.
— Я постараюсь, — пообещал я.
И постарался. Ноги не очень меня слушались, болела спина, но я смог самостоятельно передвигаться. Я покачивался немножко больше, чем нужно, — пусть тюремщики считают, что я еще не совсем оправился от ранений. Мы прошли всего несколько футов по коридору и оказались в комнате, где стояли два низких стула без спинки. Кроме того, в комнате имелись окна. Кустистые Брови опустился на один стул, а я осторожно уселся на другой.
— Мы довольно долго обсуждали, что делать с вами обоими. Кое-кто настаивает на том, чтобы приостановить действие древнего закона о запрете на пытки. Другие полагают, что вас следует публично казнить, чтобы положить конец нарастающим волнениям среди народа.
Он помолчал, чтобы посмотреть, не хочу ли я что-нибудь сказать. Поскольку я понимал, что его вряд ли заинтересует информация о том, как сильно у меня болит спина, то промолчал.
— В данный момент его величество Коркорн, сын человека, которого ты убил, сумел убедить всех подождать до тех пор, пока не поступят вести с материка. Они скорее всего будут отрицать, что послали тебя, но мы хотим дать им возможность сказать правду. Если они поступят так, как мы предполагаем, ты будешь казнен. Если тебе любопытно, скажу: большинство считает, что тебя нужно забить камнями, другие склоняются к тому, чтобы связать тебя и бросить оркам.
— Я не настолько любопытен, — ответил я. Он кивнул:
— Пока мы ждем ответа, у тебя остается шанс открыть нам правду. Мы скажем твоему товарищу то же самое. Если он начнет говорить до тебя, то скорее всего его отправят в ссылку. Если раньше заговоришь ты, он умрет, а тебя, возможно, отпустят. В худшем случае тебе позволят принять яд — это значительно более приятная смерть, чем те две, о которых я уже говорил.
— Вы знаете из личного опыта? — осведомился я.
Он повернулся к стражникам:
— Верните его в камеру и приведите другого.
Они молча повиновались.
Я мог бы сказать что-нибудь остроумное Айбину, когда он проходил мимо, но мне ничего не пришло в голову. Ужасно хотелось послушать их разговор, но у меня, как и прежде, не было доступа к Державе, а колдовство по-прежнему не работало. Может быть, они просто сидели и играли в с'янг, чтобы у меня не возникло подозрений из-за краткости их беседы. Возможно, они и в самом деле думают, будто Айбин мне помогал. Нельзя исключить и что-нибудь третье, о чем я и не догадываюсь. Что ж, такое бывало и раньше.
Нас оставили в покое еще на два дня, в течение которых я узнал разницу между «хлопаньем» и «чередованием», между рыбьей кожей и шкурой животных. Айбин объяснил мне, какие именно челюсти можно использовать в качестве колотушки; поведал, как следует готовиться к фестивалю, какие бывают барабанщики; теперь я знал, что такое ритуал, или «рокот прибоя», почему некоторых барабанщиков называют «глубоководными» или «водянистыми». Айбин владел всеми стилями, но предпочитал «рокот прибоя».
Его истории интересовали меня гораздо меньше, чем я старался показать, но других развлечений не предлагалось. Меня еще два раза допрашивали, но я не стану вам рассказывать, как проходили наши встречи. Вы, наверное, и сами догадываетесь. Когда Айбин не барабанил, беседы с ним доставляли мне огромное удовольствие, но я так и не смог выяснить, работает ли он на наших тюремщиков.
Однажды я упомянул о богах. Разговор зашел о различиях в подходах к божественному у драгейриан и людей с Востока, и я спросил у него:
— А что такое боги?
— Бог, — ответил Айбин, — есть тот, кто не связан законами природы и может совершить в рамках морали поступок, который для обычного человека признается аморальным.
— Такое впечатление, что ты наизусть цитируешь какой-то постулат.
— У меня был друг философ.
— А его философия не поможет нам спастись из тюремной камеры?
— Он утверждает, что если ты спасешься, то должен забрать с собой товарища по камере. Если, конечно, ты не бог, — добавил он.
— Правильно, — согласился я. — А как его философия относится к игре на барабане?
Айбин с любопытством на меня посмотрел.
— Мы об этом говорили, — ответил он. — Иногда, играя, входишь с чем-то в контакт; есть вещи, которые текут через тебя, словно ты и не играешь вовсе, а кто-то другой играет на тебе. Вот тогда-то и получается лучше всего.
— Да, — согласился я, — с убийством то же самое.
Айбин сделал вид, что смеется, но не думаю, что он счел мои слова смешными.
Когда он вернулся после второго допроса, я спросил:
— О чем тебя спрашивали?
— Сколько различных звуков я могу извлечь из своего барабана.
— Ну?
— В каком смысле?
— Сколько?
— Тридцать девять, используя верхнюю часть барабана, раковину, обе части колотушки, пальцы и перчатку. И еще возможны вариации.
— Понятно. Теперь я знаю.
— Как бы я хотел иметь свой барабан.
— Сочувствую.
— С тех пор как ты сюда попал, дождь шел? В моей камере не было окон.
— Точно не знаю. Мне кажется, нет.
— Хорошо. Дождь может испортить верхушку барабана.
Немного позднее Айбин спросил:
— Почему мы убили короля?
— Мы? — переспросил я.
— Ну, так они меня спросили.
— Ах, вот оно что. Ему не нравился твой барабан.
— Хорошая причина.
Наступила тишина. Я подумал о том, как сильно хочу остаться в живых, отчего настроение у меня совсем испортилось, и я сказал:
— В тех случаях, когда тебе казалось, что ты попадал в унисон с кем-то… может быть, это был бог?
Он покачал головой:
— Нет. Трудно описать, но бога там не было.
— А ты попытайся, — попросил я, и он заговорил, в результате ему удалось отвлечь меня от мрачных мыслей, а потом я заснул.
Рано утром второго дня после появления Айбина я слушал импровизированный концерт на железных прутьях (настройка производилась при помощи кусков полотенца), деревянной ложке и фарфоровой чашке, когда почувствовал слабое покалывание в затылке. Я вздрогнул, но заставил себя сидеть спокойно. Расслабился и попытался сосредоточиться, чтобы усилить связь.
— Да?
— Босс!
— Лойош! Где ты?
— Я… появлюсь… позже… не могу… — И он исчез. Затем я почувствовал мощный контакт с кем-то другим — мне даже показалось, что кто-то кричит мне в самое ухо:
— Привет, Влад. Надеюсь, с тобой все в порядке.
Я почти сразу же узнал псионический «голос» и чуть не заорал вслух: