По ряду в сторону обалдевшей, ничего не понимающей девушки прошла кружка глиняная с замысловатым узором по краю и встала перед Халеной.
— Спасибо! — только и осталось сказать.
Странно, но парень не унялся, стоял, на нее во все глаза смотрел, словно предложение ей сделал, а она согласилась, вот и боится теперь, что передумает нареченная. Халена бровь выгнула, на него задумчиво глянула. Проняло, смутился, на лавку сел, глаза отвел и по лицам товарищей взглядом пробежал.
— Да-а, — протянул кто-то со стороны князя и миски вновь начали передавать по рядам.
`Странные какие', - только подумала девушка, как чашка, полная золотистой каши, выросла и перед ней. Разбираться, что к чему, расхотелось, запах голову дурманил, сытный, пшенный. Она уже ложку в гущу сунула, не в силах дожидаться, но краем глаза заметила, что никто не ест. Головой покрутила и поняла — князя ждут. Тот ложку в свою мису сунул, помешал и, наконец, кивнул, можно, мол. Все есть начали, как по команде. Халена только фыркнула — средневековье какое-то! И принялась за свою порцию. Каша вкусная была, густая, щедро маслом сдобренная, но пресноватая, а хлеб, хоть и свежий, душистый, горчил чуток.
— А из чего хлеб пекут? — спросила она у Миролюба. Парень оторвался от варева, на нее недоуменно покосился и буркнул:
— Из полбы.
— А-а-а, — протянула девушка, разглядывая коричневатый мякиш. Слово — полба, ей ни о чем не говорило. — Из пшеницы, значит, не судьба.
`Да какая разница, когда есть охота?` — махнула она мысленно рукой и продолжила завтракать или как Устинья говорит — утричать. Каша на удивленье быстро кончилась. Другие тоже мисы пустые отодвигали, сыто икая, но вставать не спешили, словно еще чего ждали, молоко потягивали. Халена внимание на это не обратила, вскочила, как в прошлый раз с пустой посудиной наперевес:
— Спасибо! А где можно помыть?
Устинья замерла, на князя начала коситься. Тот не спеша или нарочно медленно — кто ж разберет, отодвинул свою миску, шею размял, головой покрутил и встал:
— За всех помоешь! — сказал, как отрезал, и пошел к выходу, не оглядываясь. Халена так и осталась стоять с грязной миской в руке, ресницами хлопая. `Напросилась — получи'.
Мыть посуду за всеми в ее планы не входило, она и представления не имела, как это делается. За собой помыть — одно, в конце концов, они ее кормят, не хватало, чтоб еще и убирали, неудобно все-таки, неправильно, одна миска не проблема, но столько? `Вот вам издержки воспитания, госпожа Никто. Дерзайте', - вздохнула она, глядя на растущую перед ней груду грязной посуды. Мужики подходили, ставили, смущенно пряча глаза, и выходили, перевязь свою с лавки прихватывая.
Миролюб, глядя на растерявшуюся девушку, помочь хотел, руки уже протянул, но тут Гневомир из-за спины вырос, грянул баском:
— Помогу! Иди ужо!
Парень лишь вздохнул: чего деется? Богиня ему руку жала, а помогать этот зубоскал будет. Поможет он, как же! Князь тоже хорош, где ж это видано, чтоб Солнцеяра дочь плошки скребла? Ее ли это дело? Неуж-то не понимает Мирослав — побьет миски девица, не тому учена. А может, не верит ей, сумлевается? Проверить бажит? Князь мудр, знает, что делает, но за Гневомиром пригляд нужен, больно он до девиц охоч, не утворил бы чего не потребного. У-у-у, побратим выискался, так и ест Халену глазами бесстыжими, балльник. Что в лоб, что по лбу — все едино — не дали боги ума, где ж взять?
`Пригляну!`- решил Миролюб, но из-за стола вышел, лениво перевязь вздел, на голубку и придурка малохольного поглядывая.
— Ну! Сказано сами! Чего воловодишь? — насупился гридень, грозно поглядывая.
`Ладно! Порезвись покамест, а пальцем тронешь — руку отрублю!` — предупреждающе глянул на него Миролюб и, губы поджав, вышел.
Гневомир только кудрями тряхнул: `Вот дурень! Неуж-то вовсе ума не мает? Кто ж богиню забидеть умыслит? Чего удумал? Я и сам за нее голову сверну, чай посестра таперича, сама выбрала, уж не осрамлюсь!`
Сложил мисы одну в другую и, сграбастав в огромные ручищи, мотнул головой девушке — пойдем, покажу. Халена вздохнула, ложки взяла и пошла за парнем следом, мимо Устиньи, стоявшей у печи с расстроенным видом.
`Посудомоечной машины у них точно нет и моющих средств… Как мыть будем? Может, горячая вода есть?` — подумала девушка.
Ага. Как же! Парень прошел мимо того места, где в прошлый раз `Василисы` сидели, толкнул тяжелую дверь молодецким плечиком и вышел во двор через небольшой темный коридорчик, то ли чулан, то ли сенки.
Халена запнулась о низкую ступеньку и чуть не выпала во двор, благо за косяк придержалась. Гневомир не ждал, миски в лохань кинул, стоящую на широкой лавке под навесом, ведра взял и к колодцу. А Халена ложки туда же положила и огляделась с любопытством.
Небольшой дворик меж теремом и бревенчатым забором был залит светом. Слева колодец под навесом, бочки какие-то, россыпь одуванчиков да лопухи. Справа, невдалеке, меж соснами ворота кованные виднеются и четверо воинов рядом с пиками в руках гордо застыли. Одежда чудная: сеть железная и плоское блюдо от грудины до живота, за плечами рукояти мечей и колчаны перьями стрел в небо глядят.
Халена только фыркнула иронично: ворота нараспашку — заходи, кто хочет, бери, что хочешь. Кого, спрашивается, и от кого охраняет караул?
`Да уж, охрана у них на самом `высоком' уровне, ничего не скажешь! — и к забору подошла, голову задрала, разглядывая нехитрое произведение древнего зодчества. Толстые бревна, как сваи, в землю вплотную друг к другу вколочены, бэга четыре вверх. На конце отточенные, заостренные, но толку?
Девушка головой укоризненно покачала: 'Забор-то сухой, старый, у основания мхом покрыт. Кинь спичку и нет ограды, моментально вспыхнет. Хороший факел получится.
Зачем стоит ограда — непонятно.
За спиной кто-то кашлянул. Девушка от неожиданности дернулась и резко развернулась, уставилась на `простуженного` недобро.
Миролюб назад попятился. Сердце, как у зайца забилось: смотрела на него Халена ярко- зелеными глазами, а ведь поклясться мог — карие они у нее. Вот тебе и девка простая, как же! Видано ли, чтоб у смертных очи цвет меняли? Эх, не доглядел князь, не поверил, а старики-то правду баяли про богиню-воительницу, глаза у неe, что радуга, разноцветьем славятся, ни с кем не спутаешь!
— Тебя не учили, что со спины подкрадываться и в затылок дышать неприлично? — прищурилась девушка, руки в бока уперла. У Миролюба челюсть на одуванчики брякнула: чего сказала?
— Ох, темнота, — вздела очи в небо Халена, а через секунду опять на парня уставилась, привычно карими. — Хорошо, оставим вопрос о твоем воспитании открытым. Скажи лучше: дрова эти за какой надобностью в землю вкопаны? — махнула она рукой на ограду.
— То заслон от ворога, — подобрал парень челюсть с одуванчиков.
— Да? — ехидно сморщилась Халена. — А так сразу и не скажешь. Я по скудоумию своему решила, что это ваш топливный запас, на экстренный случай. Мало ли, электричество отключат или пара ведьм забредет, костерок знатный получится. Вы из камня строить оборонительные сооружения не пытались? Говорят, прочнее и долговечнее.
— Из камня? — округлил глаза парень. Как же это? Камень холодный да мертвый, какая ж из него берёжа? Миряне все ж не Мораны дети, а Солнцеяра, понятие имеют. Это, бают, лютичи да росники с горцами дома, не то, что ограды, из камня строят и живут в них. Ну, с горцами понятно, они гор дети, им по чину положено, а остальные… Можа оттого и нелюди, что вера их скверная такое охальство дозволяет, в мертвое живое селить.
Звякнула цепь: Гневомира лешак от колодца отодрал. Бухнул парень ведра на лавку, насупился на Миролюба глядючи, руки в бока: чего, мол, надобно? Давеча не уразумел? Взашей погнать?
Халена рукой махнула: `поговорили`, много `полезного' узнала. И к лавке пошла, постояла в раздумье над грязной посудой: как мыть-то?
Плеснула неумело воды, обдав и себя, и помощника, опять задумалась. Миролюб уж подойти хотел, показать, куда там! Гневомир так глянул, что и без слов ясно — не подпустит, одаренный, костьми ляжет. Связываться не хотелось, надо ежели, и на борьбище бока намнут, была б охота, еще здеся игрищ не хватало!
Миролюб развернулся да пошел восвояси и только за угол завернул, как звон да грохот послышался. Выглянул — Гневомир затылок чешет, черепки мисок у ног разглядывая, а Халена руки развела, вид виноватый, растерянный.
Хмыкнул парень, заулыбался: `нате вам, чего бажили! Удумали умники воительнице бабью работу вершить, вот она вам и сотворила. Придется тетке Устинье в сундук за новыми мисами лезть'.
Пошел, не оглядываясь, на борьбище, здесь он боле без надобности.
Вчера еще пятеро новеньких прибыло из поляничей да куделов, поди ужо вовсю дружники резвятся, над неумехами потешаются. Те сопливы еще, меч поди до преж в руке не держали, оробеют на потеху дружникам да гридням. Ничего, на здравие не убудет, а то коней пасти доки, а как сеча, так мирян кличут. Пущай ума сами набирают, не все сбрую лошадиную охаживать и с оружием знаться надобно, не девки поди, мужи. Седмица, другая и глядишь, не токмо в поле толк будет, а и в сече, оберёжат племя от ворога, не дрогнет рука и голову по-глупому не подставят. А что пока неумехи, так то все ведали, не долго, ден пяток, обвыкнутся, любого ратника остепенят, не забалуешь уже, не потешишься. Мирослав добро учит, на совесть, без утайки.
Гневомир почесал затылок, глянул лукаво на расстроенную девушку и заржал, как жеребец. Халена нахмурилась: `Что, интересно, смешного? Посуду разбила, теперь перед Устиньей да князем отчитываться придется. Доказывай, что не умеешь… Мирослав и так косится недобро. Попадет теперь`.
— Да ты не хмурь брови, солнце красное — махнул рукой развеселившийся помощник. — Тебе ль плошки скоблить? На то другие рожены. Верею кликну — приберет. Не бери на ум, Халена Солнцеяровна, то не беда.
— Ты отца моего знаешь? — с надеждой вскинула на него взгляд девушка.
— Кто ж его не знает? Сын Солнцеворота, вона светит, радует, — широко улыбался парень, щурясь на солнце.
Халена застонала от бессилия: `Ох, темнота беспросветная! Интересно, чем я, по его мнению, на светило похожа? Глаза, как фары, горят или жар от меня, как от углей? Обрадовалась, глупая, что просветят на счет родословной. Ага. Экскурс в мифологию и будьте благодарны, что не в психиатрию`.
— Да, век просвещения еще не настал, — вздохнула девушка.
— Чудно говоришь, вроде по-нашенски, а непонятно. Там все боги так говорят? — Гневомир в небо посмотрел.
— Откуда мне знать? — пожала плечами девушка, миски побитые рассматривая.
— Ты ж богиня, — озадачился парень.
— Я?!! — беспредельно удивилась Халена. — И на основе чего вам пришло сие в голову, сударь? У меня, что уши ромбиком или волшебная палочка в руках?
Гневомир и слова не понял, но недовольство учуял.
— Ты не серчай, без умыслу я.
— Что `без умыслу'? О-о-о. Ты ничего не понял, да? Объясню более доступно — я человек, как ты и другие!
— Ты сама Халеной сказалась, — поджал губы парень упрямо.
— И что? А ты Гневомир. Или у вас Гневомиры в богах не значатся, одни Халены в пантеоне?
Парень смутился окончательно, не понимая значение слова, но, услышав в голосе насмешку, затоптался и миски сгреб:
— Пойду.
— Куда? — преградила дорогу Халена. — Начал — договаривай! Из-за чего ты меня в боги записал?
— Так это токмо слепой разве ж не узрит, — пожал плечами Гневомир, посмотрел, как на ребенка капризного. — Ты не серчай, госпожа, мое дело тебя берёжить, как назначила.
`Госпожа` только и услышала Халена. Это слово словно язык колокола ударило по вискам и поплыло перед глазами зыбкое марево неясных теней. Множество глаз: смеющихся, зеленых, равнодушно — льдистых, теплых карих, насмешливых серых, злых карих и бездонно синих, нежных, внимательных. Горло вдруг сдавила непонятная, бескрайняя тоска, будто потеряла она нечто особо ценное, жизненно важное, заблудившись в безвременье. И вырвался непроизвольный крик — где ты?! И душа устремилась навстречу синеве. Закружила, завьюжила по сердцу горькая стынь отчаянья. Но отчего? Почему синие глаза бередят душу? Кто этот синеглазый ей? Кто она ему? Она его знала
Гневомир увидел, как побелело вмиг лицо Халены, зашатало горлицу, того и гляди, рухнет. А глаза-то — ах, ты! То чернотой заволочет, то золотом омоет — богиня, во истину, правду старики баяли. Бросил парень миски, не глядя, руки к девушке протянул, чтоб успеть подхватить, ежели ноги не сдержат, но прикоснуться не смел, заробел, почитай, впервой в жизни своей разудалой. 'Вот ведь Гагураодарила — осилить ли честь? Саму деву-воительницу, богиню светлую бережить. Добавился, знать кончилось мое время молодецкое, житье привольное, безпонталычное, за ум браться надобно, боги так велят. Знали, поди, кого в побратимы дщери своей приветить, надежу на меня имают. Не подвести бы, не оплошать'.
— Занедужила, госпожа?
— Не надо… не помню… не зови так… — зашептали побелевшие губы
— Как же?.. Как? — растерялся Гневомир.
— Не знаю, как угодно.
— Сестрой обзову, не осерчаешь? — осмелел парень, гордо приосанившись.
А и то правда, через дар ее светлый вроде породнился он с ней, на ступень вверх от простых смертных шагнул, к божьим чертогам приблизился.
Халена кивнула, в себя приходя, зови, мол, и лицо ладонью потерла, челкой тряхнула. Мир вокруг снова четким стал, реальным от ресниц Гневомира до мха у ограды, но в сердце еще саднили занозой странные образы, как тени, безвозвратно уходя вглубь памяти. И не достанешь их, потом и не узнаешь, чьи, кто? Лишь синие глаза четко отпечатались в сознании и не спешили, как остальные, стереть свой след.
— Ладно, брат, собирай черепки, пошли Устинье сдаваться, — решительно заявила она, гоня прочь тщетные изыскания по глубинам собственной памяти.
Г Л А В А 9
— Хошь в купальню сведу? — предложил Гневомир, поглядывая на хмурую Халену, притулившуюся на лавке у крыльца. Настроение у нее было мерзкое, а отношение к себе отвратительное.
Весь вчерашний день она честно пыталась загладить свою вину за разбитые чашки, хватаясь за любую работу, лишь бы толк был. В итоге от ее усердия всех начало бросать в нервную дрожь. Устинья взирала на нее с ужасом, девушки обходили стороной, как чумную, князь недобро щурился, Купала хмыкал в усы, а гридни ржали, как жеребцы.
Халена посмотрела на свои руки и никак не могла в толк взять — отчего они не помнят простой работы? Что за неумеха, глупая? Неужели раньше не работала? Откуда тогда она взялась здесь? Где раньше была и чем, интересно, занималась?
Ни одного немудреного дела она не смогла выполнить, ничем помочь, только забот прибавила. Пряжа, которую ей предложили смотать в клубок, в ее руках превратилась в узловатый, бесформенный кусок, годный разве что на выброс. Порезанные кое-как, крупными кусками овощи были кинуты ею в суп прямо с кожурой, щедро сдобрены приправой, оказавшейся впоследствии кореньями от запоров, и суп благополучно сварен пустым безвкусным варевом, годным лишь в чисто медицинских целях, как средство очищения желудка. Выметенный и вымытый Халеной пол потом несколько часов отскребали две девушки, поглядывая на нее, как на смертельно больную, причем на всю голову. Ведра, с которыми Халена пошла по воду, благополучно утонули вместе с коромыслом, спасибо, сама следом не окунулась, в огороде вместо сорняков она отважно боролась с горохом…
В общем, не было в городище печали, да Халену `безрукую` леший послал, знать, чтоб жизнь аборигенам медовухой не казалась.
С утра она к Устинье подалась, опять в помощницы, но та и близко не подпустила, замахала руками испуганно: сами, горлица, управимся, ты отдыхай, болезная. Вот и сидела Халена на лавке, словно ленивец на ветке эвкалипта, и думу думала архиважную, о своем назначенье в этой жизни, и как его исполнить, если руки у нее, как крюки, а в голове, судя по `обширным' воспоминаниям и навыкам, апертурас `небольшой' континент.
— Я не местная, — сделала вывод Халена, потерянно глядя перед собой.
Гневомир весело хрюкнул:
— А то! Гони ты думки, Халена Солнцеяровна, пошли в купальню. Вода чистая да прохладная, враз тебя в ум введет. Чего хмуришься понапрасну? Айда, побавишься!