Милаведа накрывала на стол, ее мальчишка, Ронник, пропадал где-то в саду. Кивнув хозяйке, Шерхем прошел во двор, стянул пропотевшую насквозь рубаху и от души поплескался в начищенном медном тазу. Стоило повернуться — а предусмотрительная Милаведа уже протягивает кусок холстины, а заодно и свежую рубашку, явно с плеча атамана.
— Иди ужинать, лекарь. Уж больно ты тощий, — сказала она и нахмурилась, — обоз не пришел, да?
— Не пришел.
— Значит, беда скоро придет, — обронила женщина и, повернувшись, пошла в дом.
Оторопев, Шерхем несколько мгновений молча смотрел ей вслед. Затем, не вытираясь, нырнул в чистую, пахнущую луговыми травами рубаху.
— Подожди! Милаведа!
— Что тебе? — остановившись на пороге, она исподлобья смотрела на лекаря.
— С чего ты это взяла? Про беду?
Женщина вздохнула.
— Иди ужинать, маг. Ты хороший человек, но за тобой по пятам идет смерть. У моего брата клыки орочьи, а у меня — чутье. Я вижу тень над тобой. И никуда от нее не денешься.
…Она уселась за стол, подперла кулачком румяную щеку и молча смотрела, как Шерхем мешает ложкой кашу в миске. Он старательно разглядывал липнущие друг к дружке разваренные зерна пшеницы, а в голове крутилось только одно: как же они похожи на сферы миров, как же похожи… Одно зернышко толкнешь, другое тут же шевельнется, а третье и вовсе отскочит к самому краю миски. Счастлив тот, кто не знает, воистину горе в знании. А над ним, простым лекарем из Тальи, простерла крылья смерть, и женщина с каплей орочьей крови в венах знает об этом, но не может помочь. Наверное, даже не хочет, ей важно, чтобы сын рос в безопасности, и чтобы гончие никогда не явились в Малые коряги…
Он съежился, когда стукнула отворяемая дверь. На пороге гранитным утесом возвышался Эрд — и все замерло в доме, потому что пришла беда.
— Идем, лекарь, разговор есть. Осведомитель мой явился, — тихо сказал атаман.
Милаведа неслышно поставила на стол чайник и отвернулась. Она безмолвно ждала, когда незваный гость покинет ее дом, и даже не глянула в его сторону.
…Осведомитель сидел за столом, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в кружку с вином. Его бил озноб, а глаза стали похожи на два осколка мутного стекла. Светлые волосы слиплись коркой засохшей крови, грязная рубаха на плече взялась кровавой коростой.
— Садись, лекарь, — устало скомандовал Эрд и указал на свободный табурет, — а ты, Николас, расскажи еще раз все, что ты только что сказал мне.
Взгляд мужчины затравленно метнулся к Шерхему, и у того сжалось сердце. Ну да, беда пришла, как и говорила Милаведа. Другого быть просто не могло, потому что сидящий за столом молодой и крепкий мужчина находился на грани обморока, уж это-то лекари чувствуют очень хорошо.
— Кто это, Эрд? — прохрипел Николас, клацая зубами.
— Я лекарь, — быстро ответил Шерхем, — я тебе помогу. Где это ты так расшибся?
Вместо того, чтобы усесться, Шерхем обошел стол, осторожно коснулся разбитой головы осведомителя. Тот затрясся, предпринял слабую попытку уйти от прикосновения.
— Ш-ш-ш-ш, все хорошо, сиди смирно, — Шерхем начал говорить с ним, как с ребенком, который разбил коленку, — голова, небось, болит? Сильно? Тошнит?
Все это, разумеется, было. Николас приложился головой знатно, оставалось лишь гадать, как это мозги еще на месте остались. Он обмяк на стуле, оперся локтями о стол и вдруг тихо заплакал.
— Я… я… Хайо, лучше б я этого… не видел…
— Что ты видел? — холодея, тихо спросил Шерхем.
Мягко надавливая на края раны, он запустил механизм регенерации тканей, заставляя ссадину затягиваться молоденькой розовой кожицей. Ну, а заодно убрать последствия удара, и уже только потом перейти к плечу.
— Говори, Николас, — вмешался Эрд, — а ты, лекарь, слушай внимательно. Ты ж маг все-таки, должен о таком знать.
— Я шел за обозом, — мужчина всхлипнул, механически потер лоб и вымазал руку в крови. — я шел за ними, как ты и велел, Эрд, держался так, чтобы они меня не видели. Ну, и приотстал слегка, а когда нагнал, то…
Шерхем быстро наложил обезболивающее заклятье, затем резко рванул присохший рукав. Оставалось и с этой ссадиной повторить то же, что и с предыдущей. Кости были целы, и, в общем-то, Николасу уже должно было стать значительно лучше.
— Они все были мертвы, Эрд, — прохрипел мужчина, — все до единого! Даже лошади, даже собака… Все… выпотрошены как свиньи на бойне. Я перевернул одного, и… и…
— Череп оказался проломлен, а мозг отсутствовал, — тихо закончил Шерхем, — как ты себя теперь чувствуешь?
Николас уставился на него ошалело, но смотрел сквозь.
— Кто-то сожрал им мозги, — пробормотал он, запинаясь, — что это было, лекарь?
«Моя смерть», — как-то очень спокойно подумал Шерхем. Затем, отряхнув руки, отошел от Николаса и сел на табуретку. Комната поплыла перед глазами, а в висках вместе с ударами пульса бился вопрос: как это могло произойти? Как?.. Ведь Арнис говорил, что они с Улли все предусмотрели, и что им оставалось поймать еще одного, потому что только двое могли уйти — это было бы правильно, не нарушило бы равновесия сфер.
— Они лежали не на дороге, — тем временем продолжал Николас, так и не дождавшись ответа, — все они были чуть дальше, к ельнику… и я… я пошел вглубь… не знаю уже, зачем. Что-то звало меня туда, и я опомнился только тогда, когда… там купол вырос, странный такой, как будто студень кто-то вывалил кучей. Купол до неба… И мыльные пузыри, лекарь! Понимаешь?!! Мыльные пузыри летали повсюду! Они летали и не лопались, как будто внутри их что-то было! Кто их там мог пускать, а?.. Кто?!! Хайо, это было так… страшно, что я… побежал…
Шерхем пожал плечами, в упор глянул на Эрда.
— Мне надо уходить.
— Значит, Милаведа не ошиблась, — пробормотал полукровка, — что это за тварь, лекарь?
— Просто тварь, Эрд.
Место паники заняло спокойствие обреченности. Но вот Арниса было жаль, очень. И — помилуйте! — в замке была еще и Ирбис. А еще — Гверфин. Хайо, куда ж ты смотришь? И не слишком ли жестоко наказываешь за то, что три мага должныбыли сделать тогда, под Снулле?
— Мне надо попасть к замку некроманта, — выдавил он, с трудом ворочая одеревеневшим языком, — ты знаешь туда короткую дорогу?
Эрд натянуто улыбнулся, продемонстрировав свои подпиленные клыки.
— А то. Ты, лекарь, скажи — та тварь сюда не придет?
— Если я уйду сейчас же, то, думаю, не придет.
Атаман поднялся, провел ладонями по лицу.
— Я скажу Милаведе, чтобы собрала тебя в дорогу. У нас из подпола в трактире ход есть подземный. Ведет не очень далеко, но хотя бы через коряги не нужно будет лезть.
Глава 12. Морф
Некроманты мстят с размахом и фантазией. Зачем цепи и казематы, если есть хорошие, отточенные за века заклятья?
Арнис Штойц, игнорируя вопли Гверфина, заставил меня прошагать в заваленный строительным мусором угол двора и там оставил, заметив при этом, что, проделай он нечто подобное раньше, ничего плохого бы не приключилось. К несчастью, наложенное заклятье крепко держало и мой язык, а потому я не смогла возразить, что, расскажи он немногим раньше о том, кто и зачем сидит в подземелье, точно бы ничего не случилось. Арнис, выругавшись, схватил за локоть приунывшего Гверфина и потянул его прочь. Я осталась одна.
Весь день нещадно палило солнце. Будь я жива, уже измучилась бы от жажды. К вечеру небо внезапно вспухло черными тучами, по землям Веранту хлестнули струи ледяного ливня. Я по-прежнему стояла и, разумеется, никто не соизволил завести меня хотя бы под навес. К утру дождь закончился, на хрустальном небосводе засияла яркая радуга, потом прилетели откуда-то два пестрых маленьких дятла и принялись усердно долбить ствол старой груши у внутренней замковой стены. С наступлением утра завозились и зомби: кто-то полез в котлован, кто-то тянул огромное корыто с известью. Рысцой промчался мимо Шпарс, остановился, смерил меня растерянным взглядом, и потрусил дальше. Я продолжала безмолвно стоять, как фарфоровая кукла, у которой сломался внутри механизм. Закончился второй день моего наказания, небо с запада окрасилось в глубокий синий цвет, тогда как на востоке редкие облака казались золотыми. Загорелись первые звезды. Я поморгала, попробовала шевельнуться — нет, по-прежнему ничего. Арнис Штойц неспроста считался одним из лучших некромантов Веранту, и неспроста его зомби поставлялись ко двору. А когда взошла огромная круглобокая луна, первая из трех, ко мне пришел Гверфин: все та же кипенно-белая рубашка, черные бархатные штаны, подпоясанные широким клепаным поясом. Гладко причесанные черные волосы и — батюшки! Не снится ли мне? — легкий аромат одеколона, вероятно, позаимствованного у папаши.
Он быстро приблизился, ступая неслышно как кошка, подошел почти вплотную, так, что я даже ощутила заманчивое тепло живого человека. В этот миг что-то сломалось в душе, и я была готова броситься мальчишке на шею, лишь бы только отогнать сковавший меня холод, но… Естественно, не смогла и пальцем шевельнуть. Гверфин резко встряхнул темным свертком, который держал в руках, оказалось — плащ. Он накинул мне на плечи тяжелую ткань, застегнул у ворота фигурную пряжку, затем отошел на шаг полюбоваться результатом. Последний был скорее всего настолько убог, что не вызывал даже смеха. Гверфин тяжело вздохнул, и наконец наши взгляды встретились.
— Ты на меня сердишься, да? — спросил он тихо.
О, нет, мой драгоценный. Сейчас я даже не сержусь. Все, что мне нужно — это твое тепло, а не этот дурацкий плащик. Я бы обняла тебя как возлюбленного, положила бы голову на плечо, закрыла глаза и хотя бы на миг почувствовала себя живой.
— Послушай, Ирбис… — он перешел на шепот, — я правда не мог тебе сказать раньше. Я поклялся отцу, понимаешь? Ты выпустила в мир ужасное, кровожадное создание… Я пытаюсь уговорить отца, чтобы он тебя отпустил, но он уперся как баран, говорит, что, мол, пусть Шерхем решает, что делать с этой дрянью… ох, прости. Но отец не в себе с того утра, как обнаружил пропажу. Он перерыл замок вверх дном, он обошел все с собакой, но тварь исчезла бесследно. Или слишком хорошо затаилась и выжидает. Хотя собака — должна отличить ее от живого человека. Понимаешь, пока ты не взломала ту дверь, замок был в сохранности, а теперь…
Я поморгала. Это единственное, что оставил мне Штойц. Если бы могла, то заплакала. И обязательно бы попросила обнять себя покрепче, хотя бы на одну крошечную минутку. Гверфин нахмурился, лоб прорезала столь знакомая уже упрямая складка.
— Я не отступлюсь, Ирбис. Я не отстану от отца, пока он тебя не освободит. Глупо наказывать за незнание, верно?
«Но незнание не освобождает от ответственности», — пронеслись в голове любимые слова моего дражайшего папеньки, Мориса Валле.
Нет, в том, что я выпустила на свободу не просто эльфа, сомнений уже не возникало. Но — Хайо! — почему они не захотели сказать мне раньше? Почему заставили бродить в тумане посреди лабиринта загадок и недомолвок, чтобы в итоге я устремилась за дразнящим болотным огоньком?
— Отец отправил Рофа за господином Виаро. Рофа ведет магия, и никого, кроме Шерхема, он привести не должен, — задумчиво сказал Гверфин, — если этот Виаро тебе друг, то он не даст тебя в обиду.
«Или, узнав последние новости, загонит в сердце осиновый кол», — я мысленно усмехнулась.
Надо полагать, Шерхем Виаро не придет в восторг от сделанного мной.
— Не держи зла на моего отца, — попросил Гверфин, — он… хороший.
Безусловно хороший, Гвер. Наконец-то ты это понял. Быть может, даже перестанешь ревновать его к каждой юбке.
Внезапно Гверфин придвинулся еще ближе, быстро чмокнул меня в щеку и, словно испугавшись собственного поступка, рванул прочь, в темноту. Я осталась во власти смертного холода, все еще чувствуя прикосновение его горячих губ.
Охр. Только этого мне не хватало. Оставалось надеяться, что нынешний поцелуй был не более чем данью учебе в карьенской академии: может, там, в столице, это у них обычное дружеское прощание?
Я прикрыла глаза, попробовала поспать, чтобы скоротать время до прибытия Шерхема. А потом медленно, очень медленно начала проваливаться в странное полусонное состояние, когда видишь себя со стороны, понимаешь, что надо бы проснуться — и не можешь.
Вокруг застыл странный серый лес. Он выглядел так, как будто по нему прошелся ураган: деревья повалены, корни торчат как растопыренные пальцы стариков, все покрыто пятнами плесени и странной слизью, словно минуту назад здесь ползала тысяча жирных гигантских улиток. И посреди всего этого великолепия — мыльные пузыри, яркие, у каждого на дрожащем зеркальном боку по радуге. Я остановилась, озираясь: местечко было, мягко говоря, гадким. И вдруг увидела Шерхема. Узнала, правда, я его с большим трудом — привыкла, что он вечно в тряпье ходит, а тут кафтан бархатный, рубашка белоснежная, только вот… Вся в крови, и на серую землю тянется черная глянцевая струйка, и взгляд застывший. Кажется, я закричала, заорала во всю силу легких, рванулась к нему и, упав рядом на колени, приподняла голову. Он был еще теплый, но жизнь ушла безвозвратно, сердце не билось в развороченной груди.
— Не надо, не надо, не надо! — шепчу я, сжимая в ладонях лицо, вдруг ставшее таким неизмеримо дорогим, — пожалуйста, вернись, как же я буду без тебя? Как же я?..
А потом приходит осознание того, что — все. Его уже не вернуть. Захлебываясь рыданиями, я раздираю ворот рубашки, моего талисмана нет и в помине, куда ж ты его дел, почему снял?.. Талисман, мой талисман… И вдруг руки сами собой опускаются туда, где под моими ребрами суровой ниткой сделан шов. Кто я такая? Да никто по большому счету, так, неудавшийся маг-вышивальщик, по которому никто не будет плакать. А вот емусейчас очень бы пригодилась та штука, которую я ношу под сердцем.
С хрустом рвется кожа, но я продолжаю, стиснув зубы, раздирать шов. Глубже, глубже, пальцы касаются чего-то твердого и холодного наощупь… Только бы успеть вложить талисман в грудь лекарю, до того, как сама провалюсь в небытие.
***
Я задергалась как кузнечик на булавке и проснулась с криком. И тут же с головой ушла в воду, горячую, кисло пахнущую лимонами. Охр. Я снова могла двигаться! Штойц, мать его, сам передумал или Гверфин его урезонил? Я вынырнула, кашляя и отплевываясь, по глазам резнуло ярким светом полудня. Потом, наконец, оперлась о бортики лохани, приподнялась — и тут же, охнув, нырнула обратно. В углу комнаты, положив ногу на ногу и покачивая носком сапога, сидел господин Виаро.
Я затаилась как мышь, спрятавшись в воду по подбородок. Хайо, что я ему скажу? А что он скажет мне? С момента нашего расставания Шерхем почти не изменился: такой же тощий и злой, только шевелюра отросла, и в обрамлении беспорядочно висящих черных прядей лицо казалось еще более худым и болезненным. На коленях он держал сложенные полотенца, вцепился в них так, что костяшки побелели. И — тоска во взгляде, смертельная тоска, ни проблеска надежды.
— Плохи наши дела, малыш, — с убийственным спокойствием подытожил он и умолк.
Молодец, Шерхем. Я и без тебя уже догадалась, что плохи, иначе Арнис не поставил бы меня вместо статуи. Может, хотя бы ты не будешь ходить вокруг да около и расскажешь, кого же я отпустила на волю?
— Ты слишком долго простояла без движения и окоченела, — сообщил он, и тут же добавил, как будто извиняясь, — Арнис, когда злится, совершенно собой не владеет. Что толку махать кулаками после драки? Вернее, к чему все эти наказания, когда все уже решено?
Сказано это было таким замогильным тоном, что у меня мурашки по коже побежали.
— Что… решено? — просипела я.
— Судьбы решены, — мягко отозвался Шерхем, — я пришел так быстро, как только смог. Пришлось пообщаться с собачками, и только после этого я смог войти в замок… Вылезай, если согрелась, поешь. Мне надо было еще раньше тебе все рассказать, наверное, но исповедоваться и каяться мне не хотелось, а тебе это знание не принесло бы никакой пользы.
— Зато незнание принесло вред, — буркнула я, — как это тебе удалось уговорить Арниса, чтобы он снял заклятье?
Шерхем поднялся со стула, сложил полотенца на край лохани и деликатно отвернулся. Я с сожалением выбралась из горячей воды, быстро вытерлась и уже начала озираться в поисках одежды, когда лекарь спокойно сказал:
— Ты — единственный человекздесь, с которым можно оставить Гверфина, когда мы уйдем. К тому же, тебя чрезвычайно сложно убить…
Я подавилась собственным дыханием. Трясущимися руками завернулась в холстинное полотнище, обошла Шерхема и остановилась перед ним.
— Что? Куда это… вы уйдете?
Он вдруг улыбнулся, жалко и скорбно, как умирающий.