— Гвер, — позвала я, — послушай… я…
В ежевичных глазах юноши сверкнула испепеляющая ярость.
— Не надо ничего объяснять, я все видел! — рявкнул он и, развернувшись, рванул к лестнице.
Ну не надо так не надо, я же не настаиваю. Хотелось, как лучше… А получилось как всегда.
Я постояла-постояла на стене, в глубине души надеясь на то, что снова увижу две фигурки, выползающие из-под курчавой зелени, а потом тоже пошла вниз. Вот засяду сейчас в свою комнату и буду вышивать до полного одурения. У меня и теперь глаза не устают, могу работать сутками напролет… И буду — лишь бы не думать о Шерхеме Виаро и выпущенном мной морфе.
Но в коридоре я нос к носу столкнулась с Гверфином. Даже не так: он налетел на меня, чуть не сшиб с ног, как будто за ним гналось все охрово воинство.
— Гвер! — я раздраженно оттолкнула его в сторону, — ну не будь же ты…
«Таким медведем».
Эти два слова застряли в горле, потому что… Еще никогда я не видела Гверфина таким. Его лицо, мелово-бледное, нервически подергивалось, глаза лезли из орбит, губы посинели.
— Отец, — выдохнул он мне в лицо, — там… отец.
Страх кольнул меж лопаток, я схватила парня за руку и крепко сжала, так, что суставы хрустнули.
— Что ты несешь? Прекрати… слышишь, немедленно прекрати меня пугать.
— Я… не… — Гверфин с трудом втянул воздух, выдохнул, с ужасом посмотрел на меня.
— Да что стряслось-то? — я взяла в ладони его лицо, — говори, не молчи. Возьми же, наконец, себя в руки, ты ж мужчина!
— Да… да… — парень явно задыхался, губы судорожно задергались.
Я ударила его по щеке. Еще и еще, до тех пор, пока взгляд Гверфина не обрел некоторую осмысленность, пока не вернулся слабенький румянец. Его начал колотить озноб, но хотя бы говорить он уже мог.
— Отец у себя в кабинете, — прошептал он, сжимая мои запястья, впиваясь ногтями в кожу, — отец… он мертв, Ирбис. Его убили.
— Хайо, — пробормотала я, — но мы же видели… получается, что…
— С кем тогда ушел Шерхем?
Молодец, Гвер. Он смог хотя бы озвучить тот вопрос, который злым шершнем бился у меня в голове, но который произнести вслух у меня не хватало смелости.
Я с силой сжала виски. Зал. Назойливый аромат лаванды. Роф, которому не место в жилых помещениях, но, тем не менее, он там. Собачий вой под окнами.
…Да и был ли то покорный воле хозяина зомби?..
— Охр, — сказала я. Колени подгибались, мне просто необходимо было куда-то присесть.
— Вместо отца с лекарем пошел морф, — глухо простонал паренек, — что же делать?
И он с надеждой посмотрел на меня, как будто я знала ответ на его вопрос.
Глава 13. Когда больше нечего делать
… — Боишься?
— Не знаю. Никого не осталось, ради кого жить.
Шерхем сказал и задумался — а не слукавил ли? Он ведь хитер, страх, умеет спрятаться, маскируясь равнодушием, усталостью и ощущением ненужности собственной жизни. Выползет туманом и самых темных закоулков души именно тогда, когда это будет совершенно не к месту, когда надо будет не трястись, а действовать. Шерхем вздохнул, оторвался от созерцания огня и поднял глаза на Штойца. Некромант сидел на траве, обхватив себя руками за колени, нервно гонял во рту травинку. Взгляд — застывший, как у человека, которому уже зачитали смертный приговор, и он с ним согласился, сжился.
— Если хочешь, возвращайся, — сказал Шерхем, — у тебя есть сын, и ты ему еще нужен. Я попробую сам управиться.
Бледные губы Арниса дрогнули в горькой усмешке. Он выплюнул травинку и принялся нервно хрустеть пальцами.
— Охр, я сам знаю, что… что у меня есть сын. Но ты правильно сказал: мы это все начали, мы должны закончить. Никто, кроме нас, морфов не выдворит. Кстати, как именно ты собирался это проделать, не поделишься?
День катился к вечеру. В воздухе повисла привычная духота, но из близкого ельника тянуло прохладой. В нее, в эту прохладную темноту, хотелось окунуться, и забыться, забыть о том, что предстояло сделать.
— Я ж тебе говорил, — буркнул Шерхем, — память у тебя короткая стала, господин Штойц.
— Извини, — и снова горькая, жалкая усмешка, — я как-то все время о Гверфине думаю.
Оно и понятно, тут любому мозги отшибет. Шерхем расстегнул ворот рубашки, коснулся пальцами талисмана.
— Я у тебя его раньше не видел, — осторожно заметил некромант, — что за цацка?
— Ирбис вышила… — и Шерхем едва не добавил, что, мол, это лечебный талисман, но почему-то замялся: негоже лекарю таскать с собой подобные вещицы, еще усомнится Арнис в его способностях. А потому брякнул наобум, — на память подарила.
— А-а, — протянул Арнис и умолк, но взгляда от талисмана не отрывал.
— Ты все еще на нее злишься, да?
Штойц передернул плечами.
— Глупый вопрос, Шерхем. Толку злиться теперь, когда морф на свободе разгуливает, да еще приграничье у нас под боком состряпал. Их же теперь двое. Охр, нам торопиться надо, приграничье с каждым днем все сильнее сращивает сферы, а мы здесь сидим…
— Ну, значит, сейчас пойдем дальше, — согласился Шерхем, — а пока давай-ка я напомню тебе наш план действий.
…Теперь оставалось только гадать, каким образом парочка морфов умудрилась сотворить место, где слились два совершенно чуждых друг другу мира. Ибо гора студня, как описал ее осведомитель Эрда, и была именно тем, что в умных книгах именуется приграничьем. Все усложнилось в разы. Одно дело — просто два морфа, которых еще можно вытолкнуть за пределы мира, и совсем другое — спаявшиеся сферы миров. Чтобы выдавить точку перекрытия наружу, требовались поистине титанические усилия двух, трех… эх, да что там… всего конклава магов, и Шерхем уже начал подумывать о том, а не отправиться ли в Карьен за подмогой, но Штойц отговорил. Сами управимся, конклав только мешать будет, а потом, когда все станет на место, приговорит к казни. А у Штойца все-таки сын, есть ради кого жить.
«Просто нужно очень мощное заклинание», — так сказал Арнис, и не было причин с ним спорить.
Просто очень мощное заклинание — и все.
Но кто-то должен был отдать на это заклинание всего себя, и этим кем-то должен был стать отнюдь не Арнис Штойц.
— Риск немалый, — сказал тогда некромант, — уверен, что здоровья хватит все это на себе вытянуть? Цепное исцеление?
— Если ты обеспечишь резерв, то хватит, — Шерхем почесал заросший щетиной подбородок, — я тут прикинул, цепочки на триста звеньев будет достаточно, чтобы сферы вновь соприкоснулись…
— Но теперь, наверное, придется делать до тысячи звеньев, — устало пробормотал он, глядя на Штойца сквозь костер.
Тысяча звеньев — это, мягко говоря, многовато для одного мага, пусть для могущественного, но все же смертного. Тысяча звеньев — это тысяча спасенных жизней. Тогда, под Снулле, они уложили около десяти тысяч орков. А сейчас придется возвращать долги, и это труднее… Не зря ведь говорят — занимаешь чужое, а отдаешь свое.
— То есть, ты полагаешь, что тысячи звеньев будет довольно, чтобы разбить приграничье и выдавить его вместе с морфами, — уточнил Штойц, блестя глазами.
— Вот как раз выставлять их отсюда придется уже тебе.
— Да-да, помню. Общая магия.
— Ты меня пугаешь, — Шерхем поднялся, потянулся, — какая, к охру, общая? В тебе не настолько сильный дар универсала, тебе же только магией не-живого надо будет пользоваться. Что с тобой, Арнис?
— А, точно, — некромант рассеянно провел рукой по лбу, — извини, что-то мысли путаются.
— Идем дальше? — предложил Шерхем.
…К вечеру они дошли до того места, где едва не сошел с ума от страха осведомитель Николас. И было от чего: Шерхем ощутил, как внутри все стянулось в колючий, утыканный шипами узел. А что может подумать обычный человек, когда, бредя по лесу, вдруг сталкивается с огромной, в два человеческих роста, серой кучей заливного? Вокруг которой, вдобавок, сами по себе плавают радужные мыльные пузыри? Хайо, не видеть бы всего этого, не знать… Но что изменится от незнания? Морфы никуда не уйдут. Они ведь ждут, ждут именно их со Штойцем, потому что Улли Валески уже не боится ни боли, ни страданий.
— Вот охровы твари, — в сердцах буркнул он, оглядывая приграничье.
— Значит, ты инициируешь цепь, а я, как только почувствую колебание сфер, начинаю выталкивать, да? — уточнил из-за спины Арнис.
— Угу.
— Когда приступим? Утром?
Шерхем оглянулся: некромант стоял позади него в двух шагах и точно также, задрав голову, рассматривал нечто, сооруженное двумя несчастными морфами. По красивому, холеному лицу Штойца то и дело скользило странное выражение удовлетворения, как будто он очень, очень давно шел к этому началу своего пути и, наконец, добрался.
— Не вижу смысла затягивать удовольствие, — буркнул Шерхем, — давай готовиться. До темноты успеем.
…Тысячезвенное заклятье исцеления.
В далекие годы учебы он и помыслить не мог о подобном. Считается, что даже сотня звеньев — уже опасно для заклятье творящего. Триста — на грани. Тысяча — самоубийство. Здоровый человек никогда не позволит себе убить собственное же тело. Нет, конечно же, можно и, как говорят клирики, нужно верить в жизнь по ту сторону, но редко у кого вера столь сильна и чиста, чтобы уйти по собственной воле.
Шерхем понимал, что после того, как заклинание отработает все звенья, сам он будет представлять собой безвольную колоду на кромке бытия, и вся надежда на Арниса, что поделится витальной энергией, соединит тонкой горячей нитью свое астральное тело с телом друга. И даже потом, когда Арнис приведет его в чувство, слишком много времени понадобится, чтобы полностью восстановить способность видоизменять сущее. Дальше некроманту придется действовать в одиночку, дергая незримые серые веревки своей магии не-живого, и, что уж там говорить — сомневался Шерхем, что у Арниса все получится гладко. Будь здесь Улли Валески, все оказалось бы в разы проще. Накануне Шерхем обмолвился, а не взять ли с собой Ирбис Валле, но Штойц только пальцем у виска покрутил: куда ее с собой тащить, это умертвие? Пусть сидит в замке и стережет Гверфина, тем более, что по части магии талисманов ей ого-го как далеко до Валески, еще перепортит что-нибудь ненароком… Шерхем только плечами пожал. Оно и понятно, за что Арнис так невзлюбил бедное существо, которое и человеком-то с трудом можно теперь назвать.
…Он рассеянно огляделся. Редкий ельник, небо, окрашенное закатом. Студенистое приграничье, на первый взгляд ничем не отличающееся от заливного, сотворенного гигантом-поваром. Радужные пузыри, неторопливо дрейфующие в напитанном запахом разогретой хвои воздухе. Некромант Штойц, спокойно сидящий на пеньке.
«Ну-с, работать так работать», — подумал Шерхем. Сбросил в сухую траву сумку и уселся на землю.
Будь здесь Улли Валески, вышивальщик непременно бы занялся нанесением разметки на грунт, расстановкой ингредиентов заклинаний или даже вышивкой новых его компонент. Но для лекаря все было куда более прозаично: Шерхем подвернул под себя ноги, положил на колени расслабленные руки и углубился в себя, одновременно нащупывая парящие вокруг энергетические каналы. Здесь, вблизи приграничья, они походили на волосы утопленника и не вызывали ничего, кроме отвращения. Но приходилось перебирать их все, пропускать сквозь себя, до тех пор, пока не попадется нужный, ведущий к человеку, в котором крепко засел недуг. Первое звено. Закрепить канал, почувствовать астральное тело ничего не подозревающего пациента и заняться поиском следующего канала, которым будет начато второе звено.
…Когда Шерхем разлепил веки, над головой царственно сияло троелуние. Было светло как днем, ели серебрились как дорогая парча на платье придворной кокетки. Арнис Штойц все также сидел напротив, но, поймав взгляд Шерхема, коротко кивнул.
— Начинаешь?
— Да, пожалуй, — в лунном свете некромант почему-то напоминал фарфоровую куклу, — когда я закончу, приграничье будет колебаться, и… — он замялся, раздумывая, стоит ли говорить это, но потом решился, — когда почувствуешь колебания сферы, не думай обо мне, хорошо? Делай свое дело. Выталкивай приграничье, а морфы… они к нему теперь привязаны, я правильно понял?
— Ага, — Штойц коротко кивнул, — ни о чем не беспокойся.
И Шерхем приступил к первому звену.
…Он снова сидел у костра, зябко охватив колени, и наблюдал сонно за тем, как пламя алчно глодает резную ножку стула. Запасы дров закончились в Снулле, и осажденные жгли все, что попадалось под руку. Шерхем сперва противился тому, чтобы жгли книги, но потом махнул рукой — какая, к охру, разница, если враг все равно ничего на месте крепости не оставит? И вновь вылился из темноты эльф, подошел, мягко ступая, к пламени и уставился на Шерхема нечеловеческими глазищами.
— Вы странные, — сказал эльф, — думаете, что сможете познать Вселенную, а не видите дальше собственного носа.
— Всем свойственно заблуждаться, — огрызнулся Шерхем и сам себе удивился. Наверное, не стоилотак разговаривать с перворожденным, но на учтивое обхождение сил не осталось.
— А если бы ты подумал хорошенько, то не пошел бы с Арнисом Штойцем в этот поход.
Эльф усмехнулся горько, покачал головой — и исчез. Не ушел во мрак, как всегда, а именно исчез, разлетелся на миллиарды светящихся пылинок.
Над головой, почти в зените, плыли три луны. Он не мог пошевелиться, тело налилось свинцовой тяжестью, а в груди острой костью засела щемящая боль, такая, что не вдохнуть. Шерхем поискал взглядом друга — зря ведь эльфик так сказал, вот же он, верный Арнис. Сидит напротив, смотрит внимательно.
— Начинай, — невероятных усилий стоило вытолкнуть из себя одно-единственное слово.
Штойц ободряюще улыбнулся, протянул руку и пальцем коснулся лба. Руки у некроманта были холодные, просто ледяные. Или это он, Шерхем, весь горел.
Арнис убрал руку, положил себе на колено.
И ничего не произошло, хотя сфера не то что колебалась, ходила ходуном. Самое время вытолкнуть нарыв приграничья за пределы этого мира. Вместе с морфами.
«Что же ты?..» — боль в груди стремительно разрасталась, гася сознание.
— Еще не все собрались, — вдруг сказал Штойц чужим голосом, отвечая на незаданный вопрос.
А потом он начал оплывать как восковая свеча, если ее поднести слишком близко к камину. Фарфоровое лицо стекало вниз, плечи разваливались на глазах, как перезрелый помидор лопалась плоть, обнажая кости… нет, даже не кости — волосатые паучьи лапы в каплях ядовито-желтой слизи.
— Арнис! — захлебываясь собственной кровью, выкрикнул Шерхем.
Но друга больше не было. И все, что было этой ночью сделано, оказалось пустым и ненужным.
Все вернулось к началу.
***
…Арнис Штойц сидел на стуле, корпусом навалившись на письменный стол и подложив руки под голову — ну вылитый студент, уснувший на лекции. Только вот глубокая рваная рана у основания черепа говорила о том, что сон этот будет весьма и весьма продолжительным. Вокруг некроманта уже начали виться блестящие, словно лакированные, изумрудные мухи. Поразительно, как эти твари за несколько часов успевают почуять лакомый кусок.
Я вдохнула поглубже. Мысленно сосчитала до десяти и обратно. За моей спиной судорожно всхлипывал Гверфин, но я не сердилась, глупости это, что мужчина никогда не должен плакать.
Обошла стол, заглянула в лицо некроманта, невольно отпрянула, встретив его застывший, устремленный в вечность взгляд. Охр. Ну что ж оно все так получается, вкривь и вкось? Я откашлялась и осторожно сказала:
— Тут морф поработал, да?
Кивок. Слабая попытка вытереть катящиеся по щекам слезы. Счастливчик! Он может плакать, я — нет.
— Что нам… теперь… делать, Ирбис? — снова спросил паренек, — получается, что утром в лес вместо папы ушла тварь?
— Да уж, — я механически отогнала муху от Арниса, — и ушла она туда не просто так.
— Ты думаешь о нем? — вскинулся Гверфин, но тут же покраснел и виновато опустил глаза.
— Да, я думаю о нем, — жестко, как только могла, ответила я, — и поверь, Гверфин, сейчас не самое лучшее время для выяснения отношений. Сейчас это несколько неуместно, ты не находишь? Не заставляй меня считать тебя болваном, Гвер.