— Теперь моя очередь тебя спрашивать, — раздался из-за двери ее голос.
«Интересно, о чем можно спросить под микрофон?» — подумал Максимов, разглядывая потолок.
— Твой роман с девочкой подошел к концу?
«Вот стерва». — Максимов зло покосился на дверь спальни.
— На середине, если ориентироваться на «Ромео и Джульетту». Осталось только отравиться.
Эрика звонко захохотала.
Смех оборвался на высшей точке. Перешел в покрякивание, а оно — в надсадный кашель.
В спальне что-то упало, покатилось по полу. Послышалось сипение, будто Эрику душат.
«Черт, не дай бог! Не зря же называют Рэдиссон-Чеченская».
Максимов вскочил, распахнул дверь.
Эрика, тяжело дыша, лежала поперек кровати. Прикрывать наготу не стала, руки были заняты. Она сдавила горло и тихо мычала.
— Что случилось?
— Хелп ми, — почему-то по-английски прохрипела Эрика.
Максимов перевернул ее на бок, хлопнул ладонью по спине.
Эрика охнула, глубоко вздохнула.
В следующую секунду она вскочила на ноги. Заметалась по постели.
Максимов, увидев ее вздувшиеся, словно она хотела надуть шарик, щеки, сразу сообразил, в чем дело. И отскочил к дверям, распахнув их во всю ширь. При этом постарался не оказаться на одной линии с Эрикой. Она пулей пролетела через гостиную. Хлопнула дверь в ванную.
— Перепила, — поставил диагноз Максимов. Грехопадение отменялось ввиду неспособности одной из сторон, и Максимов упал в кресло, расслабленно вытянув ноги.
«Бодливой корове бог рогов не дает», — усмехнулся он. Закурил. Стал ждать, когда утихнут соответствующие звуки в ванной.
Ожидание затянулось. Сигарета догорела до фильтра, а Эрика все никак не могла привести себя в порядок. И стало подозрительно тихо.
Максимов подошел к двери ванной. Постучал, сначала вежливо, потом — настойчиво.
Эрика не отзывалась.
Максимов рывком сорвал щеколду на двери.
Потомственная дворянка лежала, свернувшись калачиком, на резиновом коврике.
— Хелп ми, — прошептала она синими губами.
«Дело плохо», — наметанным взглядом определил Максимов.
* * *
Врач, пожилой дядечка в толстых очках, отошел от постели. Стал стягивать с себя белый халат. Очевидно, правила гостиницы требовали не поднимать паники. Халат он надел только в номере.
— Ну? — не утерпел менеджер.
— Что сказать… Плохо дело. — Врач потер ладони. — Грибочки ели? — спросил он у Максимова.
— Я нет. А она — да.
— Вот-вот, — удовлетворенно кивнул врач. — А потом водочкой усугубили.
— У нас ужинали? — Менеджер подступил к Максимову с другого бока. — В каком ресторане?
— Нет, в «Ёлках-палках» на Смоленке.
— А! — Менеджер облегченно вздохнул. Выражение провинившегося школьника тут же слетело с его физиономии. — Так, Сигизмунд Яковлевич, она доедет живой?
— А куда вам надо, чтобы она доехала?
— В больницу, елы-палы! Как ее там… Американский медицинский центр.
— Туда бы даже я поехал. Язву подлечить.
— На фиг ее отсюда! — командирским шепотом распорядился менеджер. — Чтобы через десять минут она уже была в машине. Ясно?
— Что тут непонятного?
— И прекратите отвечать вопросом на вопрос! Достали уже, — не выдержал менеджер.
— Почему бы старому еврею с медицинским дипломом не ответить вопросом на вопрос? — Сигизмунд Яковлевич оттопырил нижнюю губу.
— Да иди ты!
Менеджер выскочил из номера.
— А вы, молодой человек?
— Я поеду с ней. Только предупрежу друга.
Леон жил в соседнем номере, но вызов врача был осуществлен так профессионально незаметно, что никто из постояльцев — и он в том числе — ничего не заподозрил.
Максимов долго стучал в дверь, несмотря на табличку «Не беспокоить» на ручке.
Наконец дверь приоткрылась, в щель просунулось недовольное лицо Леона.
— Ты? — удивился он. — Извини, я не один.
— Набираешь сексуальный запас перед поездкой? — усмехнулся Максимов. — Потревожил, чтобы сказать — летим вдвоем.
Леон наморщил лоб.
— Не понял?
— Эрика вроде бы отравилась грибами. Сейчас в больницу повезут. — Максимов погрозил Леону пальцем. — А ты молодец, парень. Хорошо придумал.
— Что?
— Зачем нам в горах бабы.
Максимов отступил от двери, оставив Леона в полном недоумении.
Пикап «скорой помощи» плавно качнулся на рессорах. Остановился.
Эрика лежала на носилках. В локте левой руки торчала игла капельницы. Правой она крепко сжимала пальцы Максимова.
Потянула к себе, приглашая нагнуться.
— Это Леон, — прошептала она.
— С чего ты взяла?
— Знаю. Тебе нет смысла меня травить. А он единственный, кто знает дорогу в этот чертов кишлак. Значит, следующим будешь ты.
Максимов решил, что отравление никак не сказалось на аналитических способностях Эрики.
— Ну, конкуренция между кладоискателями — нормальное явление.
— Не верь ему. Макс. Никакой клад ему не нужен. Он хочет скандала.
— Тоже неудивительно. Он же журналист.
Эрика покачала головой.
— Леон сумасшедший. Фанатик, как и его отец. — Она притянула Максимова ближе, зашептала в ухо. — Его отец был членом ОАС. Всю родню Леона вырезали в Кабилии[57]. Как он, по-твоему, может после этого дружить с арабами?
Максимов отстранился.
«А вот это называется провал агента», — подумал он. Вся маскировка Леона слетела в один миг. Он оказался не таким уж «независимым» и не таким уж журналистом. Да, сын за отца не отвечает. Но часто следует по его стопам. Кем мог стать сын члена тайной организации французских националистов, прошедших крещение в Легионе? Только легионером и агентом ОАС, если таковая еще сохранилась.
— Да, видеопленку легче унести, чем ящик с золотом. А продать можно за те же деньги.
— Он ничего не собирается продавать. Фанатику не нужны деньги, — шепотом возразила Эрика.
Дверь поехала в сторону. В салон заглянул врач в синем форменном комбинезоне.
— Как себя чувствуем? — дежурно улыбнулся он. — Сейчас мы вас перенесем в палату. Только не вставайте, прошу вас!
— Что он сказал? — спросила Эрика.
Максимов перевел.
Наклонился, коснулся губами ее мокрой щеки.
— До встречи, Эрика. Все будет хорошо.
Глава тридцатая. День приезда
Странник
Иллюминаторы на солнечной стороне превратились в яркие прожекторы. Солнце в безоблачном небе жарило так, что пробивало защитные пленки на стекле. Круглые, ощутимо плотные снопы света пролегли от борта к борту через салон.
По их движению Максимов определил, что самолет начал выписывать первую дугу перед снижением.
Встал с кресла, плотно ставя ноги на покачивающийся пол, побрел в туалет.
Долго плескал в лицо теплую воду. Подумав немного, снял рубашку, обтерся по пояс. Посмотрел на себя в зеркало. С лица сошло благодушное выражение пассажира частного самолета, направляющегося в нехлопотную командировку и коротающего дорогу между болтовней и выпивкой.
Внутри, под ложечкой, как всегда бывало в дороге, образовалась сосущая пустота. Ничего так не действует на нервы, как неизвестность. Куда летишь — знаешь, а что ждет — нет. И глупо уповать на правило: будь готов ко всему. А к чему именно? Чем больше включаешь воображение, тем хуже становится. Лучше уж вообще ни о чем не думать. Отключить голову — и все.
И все же он закрыл глаза и попробовал представить картинку из ближайшего будущего. Ничего путного не вышло. Солнце обожгло сетчатку, и под веками плескались фиолетовые пятна с рваными радужными краями.
«А чего ты хотел? — сказал он сам себе. — Когда будущее уже стало настоящим, надо не щуриться, а смотреть в оба».
Бросил в лицо последнюю пригоршню воды. И вышел наружу.
Стюардесса Вика в своем закутке укладывала пустые бутылки в пластиковый мешок.
— О! Хотела уже звать тебя. Снижаемся.
Самолет клюнул носом, пол вырвался из-под ног. Пришлось ухватиться за какую-то никелированную дужку. Сила инерции втиснула Максимова в кухонный уголок. Вика успела вскочить на ноги и смягчить удар смело подставленной грудью.
— Пардон, — пробормотал Максимов, отстраняясь.
— Мон плезир, — ответила Вика. В глазах ее прыгали веселые искорки.
— Языковый барьер преодолен, как я понял? — поддел ее Максимов.
Вика лишь первые десять минут полета вела себя профессионально нейтрально. Наметанным глазом определила, что пассажиры к миру хозяина самолета имеют весьма и весьма далекое отношение, и расслабилась. Сразу превратилась в двадцатилетнюю подмосковную девушку со всеми прилагающимися прелестями и недостатками. Водку с пассажирами пить не стала, но компанию поддержала. Открыто и весело хохотала над шутками, сама с юмором поведала пару историй из своей жизни. Чем дольше летели, тем больше становилось ясно, что Вике до смерти надоело подавать и выгребать за хозяевами. Хотелось замуж, а на должности воздушной прислуги ничего пристойного не светило.
— Слушай, а твой друг правду говорит? — Вика кивнула на шторку, закрывающую вход в салон. — Ну, что он холостой, одинокий.
— Конечно. А также истосковался по женской ласке и борщам.
— Да иди ты!
— Вика, солнышко, каждый командировочный — холост и одинок. Но в данном случае Леон не врет. Мы оба — одинокие волки. Зубастые, когтястые и давно не мытые. Хоть сейчас снимай на рекламу пены для бритья.
— Зачем же на рекламу? — повела бровью. — А он мне адрес дал, между прочим.
— Надеюсь, не «Париж, главпочтамт, до востребования»?
— Нет, самый настоящий. В октябре ждет в гости. У меня как раз отпуск будет.
«Значит, уверен, что вернемся. Оптимист, блин!»
— Что так усмехаешься?
— Завидую, — вздохнул Максимов. — Как сказал Чехов: «Хорошо иностранцу Он и у себя дома — иностранец».
Вика покусала накрашенную губку.
— А ты в Москве где живешь? — спросила она.
— На Войковской.
— Здорово, а я в Химках. Почти рядом.
— А как же Париж? — напомнил Максимов.
— Ну, отпуск же всего месяц.
— Резонно, — не мог не согласиться с такой практичностью Максимов.
Вика присела, поймала катающуюся по полу бутылку. Засунула в пакет.
— Ох, сколько напили. И как в вас только влезло, — с женской грустью пробормотала она.
— Так парашютов у вас не дают. А без парашюта страшно, — нашелся Максимов. — Вот и пьем.
— Там жара, градусов тридцать, — предупредила Вика.
— Нам не привыкать.
Максимов решил, что задерживаться возле женщины, смотрящей на тебя снизу вверх, слишком опасно. Экипаж в салон не выходил ни разу, но чем черт не шутит. Девчонке еще летать и летать.
Шагнул в салон.
— Максим, еще пить будете? — вслед спросила Вика.
— А сколько осталось? — спросил он.
— Две водки. И вина бутылки три.
— Я не о том. Сколько лететь?
— Минут десять, наверное.
— Не успеем, — поразмыслив, ответил Максимов. — Лучше кофейку.
Он упал в кресло напротив Леона. Вытянул ноги.
Салон серийного ЯК-42 отчим Карины переделал под офис и конференц-зал на десять персон. Надо думать, принимаемые на борту решения затраты окупили.
Максимов посмотрел в иллюминатор. Внизу плыли бежевые складки, словно каракуль под увеличительным стеклом.
— Подлетаем, — объявил он Леону.
— Я больше пить не могу, — по-английски простонал Леон.
— А никто и не предлагает, — успокоил его Максимов. — Только не расслабляйся. Сегодня у нас день приезда.
— Не понял? — насторожился Леон.
— Пережиток проклятого социализма, — пояснил Максимов. — День оплачивается, но работать нельзя. Перед работой надо как следует отдохнуть.
— А разве отдыхать надо не после работы? — Леон перешел на русский. — Кончил дело, гуляй смело. Так говорят?
— После работы — само собой.
Шторки распахнулись, и в салон, семеня стройными ножками, вбежала Вика, балансируя подносом.
— Мальчики, кофе!
Чашек было три, но она все же выдержала маленькую паузу, дожидаясь приглашения присесть. Леон отодвинулся, освобождая ей место на диванчике. Вика села напротив Максимова, сделала вид, что одернула юбку, но ее край ни на миллиметр не приблизился к коленкам.
— Ой, Максим, чуть не забыла. Распишись в ведомости. Чисто для отчетности.
Она протянула бланк и ручку.
Максимов пробежал глазами пустые столбики. В самом низу, на белом поле, скорописью было написано: «Максим. Домашний и рабочий телефоны».
«К черту суеверия! — после секундного замешательства решил Максимов. — Вернусь обязательно. Всем назло».
Заполнил цифрами соответствующие строчки. Для конспирации завизировал подписью.
Протянул бланк Вике. Она одарила долгим многообещающим взглядом.
— Спасибо. — Вика сложила листок квадратиком и сунула в нагрудный кармашек форменной рубашки.
— Виктория, мы не очень много пили? — поинтересовался Леон, пытаясь переключить внимание на себя. — Ты не думай, что мы алкоголики.
Максимов отметил, что всякий раз, когда Леон обращался к девушке, акцент его усиливался.
— Ребята, вы не знаете, что такое пить. Один раз летели из Ханты-Мансийска, вот тогда пили! — Вика, играя ужас, округлила глаза. — Мужиков на руках в салон внесли и на пол положили. В воздухе они в себя пришли — и понеслось! У одного пассажира белая горячка началась, пришлось аварийно садиться в Нижнем Новгороде. Там выяснилось, что он не наш. По ошибке загрузили провожающего.
— А где хозяин в это время был? — спросил Максимов. Пьянка на борту как-то не вязалась с образом Карининого отчима.
— Ой, что ты! Когда Ашот Михайлович летит с нами, тут по струнке все ходят. Он только вино пьет. Ну, коньяк иногда, чуть-чуть.
Чашки на блюдцах вдруг задрожали. Кофе выплеснулся на поднос. Самолет затрясло еще сильнее. Вдруг он рухнул вниз. Гулко ударился брюхом о что-то вязкое. Заболтал крыльями, с трудом выравниваясь.
Лица у всех троих разом сделались серыми. Пальцы до белых ногтей впились в подлокотники.
— Восходяще-нисходящие воздушные потоки, — механическим голосом пролепетала Вика.
На этом ее знания аэродинамики, почерпнутые на курсах бортпроводников, оказались исчерпанными.
Откуда взялись эти потоки в прозрачном, как стекло, воздухе, осталось неясным. Но до самой земли самолет болтало, как телегу на ухабах.
Экипаж продемонстрировал, что деньги ему платят не зря, и посадил самолет на бетонку с филигранной точностью. Даже торможение не доставило пассажирам никаких неудобств.
Вика пробежала в хвост самолета. Через минуту что-то загудело, и в салон ворвался жаркий сухой воздух.
Максимов подмигнул Леону.
— Готов? Леон кивнул.
— Пошел!
Максимов первым встал и пошел в конец салона.
Сбежал по ступенькам трапа.
Вокруг плескалось марево. От раскаленного бетона поднимался жар. Белое здание аэропорта плавилось в воздухе. На стекла было больно смотреть.
Рубашка у Максимова сразу же сделалась влажной.
— Зря пили, — тяжело сопя, проворчал Леон.
— Ничего не бывает зря, — философски изрек Максимов.
Вика уже успела расстегнуть последнюю по нормативам приличия пуговку на рубашке, дула на открытую грудь.
— Ну и жара! А в Москве дождик. Вернусь с таким загаром, все сдохнут от зависти.
По трапу забухали ботинки. Бортинженер, услышав ее слова, засмеялся.
— Викусь, погоди раздеваться. Не успеешь. Сейчас дозаправимся, выгрузим багаж — и домой.
— О-о! — протянула. Вика. — Обрадовал, Макар Ильич. Только настроилась косточки погреть.
Бортинженер, поигрывая отверткой, стал обходить самолет кругом, что-то разглядывая на фюзеляже.
— Мужики, а вы не ленитесь. Сервис здесь местный, ненавязчивый. Автобуса долго не будет. Лучше самим топать, чем ждать, — крикнул он, встав в тени, у первого шасси.
— Мы не гордые. Мы на каре доедем, — обратился Максимов к Леону — Вон на том драндулете.