— Мне кажется, — говорю я, — Василий вам собирался сказать о том, что меня к вам на работу направили. Только вы его перебивали.
Да, читать нравоучения начальству — гиблое дело. Никогда не знаешь, как прореагирует человек, обличенный властью. Наталья, например, покраснела, поперхнулась и закашлялась.
— Ты на нее не смотри, — Астахов наклонил ко мне голову и приблизил лицо почти вплотную. — Это она так, характер свой показывает. Когда до дела доходит — умнейшая женщина, я тебе скажу. А с Сергеевым у них проблема одна. Личного свойства.
— Я догадался.
— Астахов! Вы чего там шепчетесь?!
— Знакомимся мы, Наталья Германовна, — он поворачивается к ней, потом обратно ко мне и подает раскрытую ладонь. — Меня — Дмитрий зовут. А тебя — Клим, я в приказе прочитал. Сработаемся.
Дмитрий подмигивает, улыбается, и я вижу, что он совсем не стар, как мне представилось в первый момент, что ему не больше сорока. Самый возраст для мужчины.
* * *
6
Работа только для тех скучна, кому она не интересна. Интересна же она может быть по двум параметрам: по процессу и по результату. Тут всё для всех понятно, не надо разжевывать. Результат — что? Он всем виден. А процесс для каждого свой. Индивидуальный. Работай в охотку, и будет тебе счастье. Тут главное, чтоб никто не дергал. Отвлечешься — к прежнему тяжело возвращаться. Поэтому, если работа спокойная, все довольны. Поставки — по графику, происшествий — нет. Хорошо! Можно расслабиться. До той степени, чтобы очередное событие вселенской катастрофой не показалось.
В такое время отдыхать хорошо — никто не дергает, никто на срочную работу не посылает. Все условия, чтобы образование повышать. Здесь ты нужный человек, а вернешься на Землю — кому будешь нужен? Никому. Потому что от земной жизни отвык, о местных реалиях не в курсе и что волнует людей на шарике — уже не понимаешь. Чтобы в жизнь влиться, надо что-нибудь из себя представлять. Нужным стать, а лучше — незаменимым. Тогда к твоему мнению будут прислушиваться, и не последним человеком станешь. Но и не первым. У тебя ж и говор не тот, и манеры не ахти, да и выглядишь, как скоморох на ярмарке.
На станции стали весьма популярны адаптивные программы. Хоть и не первой свежести, они всё же могли помочь монтажникам, жаждущим появиться на Земле не наивными провинциалами из колоний, а адекватными гражданами родной планеты. Повысился спрос и на разнообразные интерактивные учебные курсы. Выбор в библиотеке станции был большим: от получения специальности мастера-садовника классических английских ландшафтов до оператора-металлурга вакуумного орбитального завода.
Изучив одну специальность и получив соответствующий диплом, человек тут же начинал заниматься чем-нибудь другим, часто совершенно противоположным первому. Больше дипломов — больше вероятности трудоустроиться. Больше шансов остаться на плаву.
Хотя были и такие, что ничем, кроме работы, не занимались, а свободное время тратили на всякие развлечения. И хвастались в кают-компании не новыми знаниями и навыками, а количеством убитых монстров или обсуждали очередные приключения героев сериалов. Таких не осуждали — у каждого своя голова на плечах, за другого никто не будет думать. Но и не поддерживали. Полная свобода в мыслях и в действиях, торжество демократии. Ни конфликтов между людьми, ни выяснений отношений. Практически, идиллия. Живи — не хочу.
А все хотели.
* * *
7. Вадим
Никто. Ничего. Не видел.
Никто. Ничего. Не видел.
Интересно, как долго надо твердить эту чушь, чтобы самому в нее поверить?
С другой стороны, даже если кто и видел, — что он скажет? Вот что? Дескать, двадцатого сентября две тысячи сто тридцать второго года по среднегалактическому летоисчислению Вадим Кожин, открыв створку шлюза, исчез в момент перехода в соседнюю секцию станции?
Кто в такое поверит? Даже если автоматика и зафиксировала мое отсутствие? Исчезновение со станции, висящей в открытом космосе, невозможно. В этом никто не сомневается. Это — аксиома. Мало ли что показывают приборы! Программный или технологический сбой, и вот результат: сигналы не поступают в считывающие устройства. С людьми еще проще: в аварийной ситуации никто не смотрит по сторонам, никто не следит за людьми. Авария отнимает всё внимание, все силы и мысли. Замечают только то, что требуется для спасения. Даже если кого-то мельком заметил, то в следующий раз, взглянув на то же место, никак не ожидаешь увидеть там того же человека. Ушел и ушел. Улетел. По делу. Дел слишком много.
Конечно, потом начинают вспоминать. "Этот был там-то… Ах, не там? А где? Да нет, я точно видел… Хотя… Может, и не его. Тогда кого? Ну, наверно, того…" В результате, никто ничего конкретного сказать не может. Память избирательна. Поэтому можно не тревожиться. Но почему я вторую неделю повторяю про себя эту навязчивую фразу: "Никто. Ничего. Не видел"? Хочу оправдаться в своих глазах? Сделать вид, что ничего не было? Скорей всего, именно так. Сам себе обвинитель. Сам себе судья.
Это значит, что я поверил. Не в то, что никто не видел, а в то, что происшедшее со мной, — факт. Никто не верит, даже следователь, а я поверил. Стало мне от этого лучше? Нет. Наоборот. Я вздрагиваю от резких внезапных звуков. От щелканья открывающихся створок. От клацанья магнитных подошв по голому металлу стен. От мягких толчков в переборки. Я жду. Жду тех, кто не может придти.
Ожидание изматывает, и я глотаю успокоительное. А это чревато. Скорость реакции снижается, внимание притупляется. Передвигаешься, словно в тумане, пахнущем металлической пылью, ржавым железом… Кровью. Запах настойчиво лезет в нос, заполняя пространство вокруг меня. Фантомный запах. На станции ничто не может так пахнуть, даже я.
Конечно, я надеюсь, что всё уйдет. Забудется. Существуют методики выхода из навязчивых состояний. Я вполне способен поискать что-либо подобное в поисковике и воспользоваться рекомендациями специалиста. Не буду. Просто не хочу. Свой лабиринт подсознания я пройду сам. Если пройду, конечно.
А пока я выбираю путь. Чувствую, что так и не выберу. Поэтому жду знамения, которое ткнет пальцем вдаль и скажет осуждающе: "Чего встал?! Иди!" И я пойду. Я не хочу выбирать. Боюсь, что выберу не то. Что опять ошибусь. Ведь я уже ошибался. Фатально ошибался. И вот — результат.
Будь я на Земле, я пошел бы к психологу. Поговорил, высказался. Спрятался за выдуманной историей. Получил бы рецепт на все случаи жизни. Взял отпуск в южные страны, на море. Какая там рыбалка!..
Я — здесь. На станции. Принцип тут один: болеешь — лечись, здоров — работай. Контрольные тесты показывают мою проф. пригодность. Ресурсы в космосе ограничены. Бездельников и тунеядцев тут не терпят. Не выполняешь контракт — штраф и под зад коленом.
Поэтому всё, о чем я размышляю, остается во мне. На первый взгляд, мои трудолюбие и работоспособность ничуть не изменились. Я всё так же тяну сети по новым секциям станции, подключаю их, тестирую, регулирую. Без проблем. Главное, не встретить. Того, кого не надо. Того, кого здесь и быть-то не может! Того…
Очень часто что-то неприятное случается только потому, что всеми силами стремишься его избежать. Словно мысленно кричишь: "Я здесь! Я не хочу этого!" И оно приходит на зов. В разном обличии.
Вроде бы человек, как человек: в униформе монтажника, с универсальным тестером в руках, в тяжелых магнитных ботинках, которыми он клацает по полу. Он явно вышел не прогуляться. У него дела. Работа. Человек думает о ней, идя по привычному маршруту. И на необычное человек реагирует всегда однотипно. Отвлекается, приостанавливается, смотрит…
Он так и сделал. Посмотрел на меня.
Я видел его глаза, словно он стоял вплотную ко мне, лицом к лицу. И я видел узнавание в этих глазах. Привлечение внимания, удивление, попытка вспомнить и отождествить стоящего перед тобой человека. И, наконец, полное узнавание. Это легко прочитывается на чужом лице. Когда сам только что испытал подобное. Широко раскрываются глаза, судорожный вдох, рефлекторно сжимаются кулаки. Он узнал. Узнал меня. Он станет кричать. Неважно что: ругань и обвинения всегда идут первыми. Только потом человек начинает думать о том, что ему делать с новым знанием. Как поступить с узнанным? Ведь я опасен. Могу быть опасен. Значит, меня надо нейтрализовать. Попытаться задержать прямо на месте, или вызвать помощь. Как только меня схватят, все неясности сложатся в единую картинку, рассыпанную расшалившимся ребенком. У следователя будут факты. Факты против меня.
Но пока человек не кричит, у меня есть шанс. Крохотный, не больше капли апельсинового сока, вырвавшейся из трубочки и летящей в рот. Надо уйти. Как можно быстрее. Чем дальше, тем лучше. Чтобы он не догнал, не увидел, не нашел… Скрыться. Спрятаться…
Я с силой оттолкнулся ногами от пола и в тот же миг отключил магнитные ботинки. Лететь спиной вперед — плохая идея: не видно, с чем столкнешься. А столкнешься обязательно, металлические стены на станции везде. Возможно, сзади — открытый люк. Тогда я попаду в соседнюю секцию и сразу же закрою люк перед носом Клима. Я не помню, что там, сзади. Не помню! Я жду удара, вжимаю голову в плечи. Сейчас…
Удар! В плечо, в другое, а потом я падаю на спину. Сверху сыпется древесная труха, листья, мелкие фиолетовые цветочки. Резкий цветочный запах. Сирень… Господи, сирень…
Я лежал в кусте, застряв между стволами. Болела спина и левое плечо. Мусор, насыпавшийся сверху, прилип к лицу, и я попытался сдуть его. Не получилось. Выпростал руку и утерся. Стало лучше. Вздохнул и начал выбираться из сирени. "Хорошо, хоть не в шиповник попал", — возникла дурацкая мысль. Будто это самое главное — в какие кусты залететь, когда исчезаешь со станции. Надо решать другие вопросы.
На удивление, само перемещение со станции уже не вызывало того ужаса, который охватил меня в первый раз. Привык, что ли? Или подсознательно ждал, что такое может произойти? Дождался. И даже немного рад. Потому что тут — совершенно иное место, чем было в первый раз. И, следовательно, никаких неожиданностей быть не может. Не должно быть.
Выбравшись из кустов, я огляделся. Небо — голубое, трава — зеленая, солнце — желтое, яркое. Припекало не по-весеннему. Дорога — ровная, прямая, мощеная плоскими квадратными камнями. По сторонам дороги из-за сирени выглядывали верхние этажи домиков.
Сирень росла на газоне между невысоким забором из сетки и тротуаром. Никого вокруг не наблюдалось. Никто изумленно не ахал на необъяснимое появление человека из кустов. Если я появился в жилом районе, то вполне вероятно, что большинство жителей — на работе. Но где же вездесущие старики и малые дети, чинно гуляющие с нянями? Где малолетние озорники, сбежавшие с уроков? Где домохозяйки, вышедшие в магазин за продуктами?
Конечно, можно подождать — вдруг кто-нибудь пройдет. Но станет ли этот человек отвечать на мои невнятные вопросы? Не лучше ли самому разузнать хоть что-нибудь? К тому же, идущий всегда вызывает меньше подозрений, чем праздно стоящий. Найду железнодорожную станцию, автовокзал или какой-нибудь торговый центр; в общем, место, где написано название городка. Сориентируюсь и решу, куда двигать дальше.
Дорога, казавшаяся поначалу прямой, через квартал стала изгибаться, а через два вообще резко повернула, закончившись тупиком. Вправо-влево отходили перпендикулярные улицы, и я недолго постоял, выбирая направление. Направо показалось чем-то привлекательнее, и я повернул в ту сторону. У следующего перекрестка — налево. Кварталы были маленькие. Максимум, по четыре домика. Но чаще — всего один. Стояли они достаточно хаотично, так что улицы недолго шли прямо. Им бы весьма подошли названия "Ломаная Первая" или "Десятый Зигзаг".
Пройдя с десяток домиков, я почувствовал, что поднимаюсь по склону. И теперь куда? Где может быть основная дорога, связывающая это селение с остальным миром? Внизу, наверху? Даже спросить не у кого. Хотя…
На террасе дома, мимо которого я проходил, под полосатым зонтиком сидела девушка. Белое платье, широкая соломенная шляпа, светлые босоножки, одна из которых покачивалась на носке ноги, положенной на ногу. Очень спокойная, доброжелательная девушка. И в тоже время, в ней виделась некая нарочитость, которую я никак не мог ухватить.
Будем логичны. Если улицы пустынны и внезапно появляется человек, он всегда привлечет внимание. Вызовет совершенно определенные чувства и ассоциации. Не могла же девушка знать, что я тут пройду, и заранее подготовиться? Я сам не знал, где нахожусь.
Вот. Она выглядела, словно ждала меня.
Я прошел мимо. Свернул во двор, прошел в подворотню и вышел на соседнюю параллельную улицу… По крайней мере, должен был выйти. Однако передо мной оказалась терраса, на которой сидела всё та же девушка.
Ладно. А если повернуться к ней спиной? И идти, идти, прямо и прямо… Я забыл, что прямых улиц здесь не видел. Почти сразу свернул, еще раз, стараясь выдержать направление, поднялся по каменным ступенькам, прошел под низкой холодной аркой, извилистым проходом выбрался из тупика, перелез через заборчик, поцарапавшись о его верхний край. Неловко спрыгнул на тротуар.
Поднял голову.
Можно было никуда не ходить.
Девушка ждала.
— Так и будете ходить вокруг меня?
— Почему вокруг вас? Просто — хожу… Гуляю.
Девушка улыбнулась, облизала ложечку и положила ее в вазочку с шоколадным мороженым.
— Я вас уже третий раз вижу. Может, вы познакомиться хотите? — она подмигнула. — Только не решаетесь почему-то.
Я чуть не сказал, что совершенно не расположен знакомиться. Сказал — обидел бы девушку. А так есть шанс, что она мне что-нибудь расскажет. О том, что здесь происходит, например. А еще — как отсюда выбраться. Ну, хоть куда-нибудь, чтобы не видеть надоевших зданий из темно-розового камня, выщербленных гранитных ступеней узких улиц, глухих заборов с деревянными резными дверьми.
— Можно к вам подняться?
— Поднимайтесь, — девушка сделала широкий жест рукой.
Терраса, на которой она сидела, возвышалась над дорогой не более чем на метр. Я посмотрел по сторонам, лестницы, чтобы подняться, не увидел и полез напрямик, уцепившись за камни невысокой ограды. За что получил одобрительный взгляд светлых глаз.
— Присаживайтесь! — девушка хлопнула по свободному креслу рядом с собой. — Меня Мария зовут. А вас?
— Вадим, — я осторожно присел на краешек плетеного из лозы сиденья. Незаметно ощупал поверхность. Ничего особенного — прутья, как прутья, гладкие, не слоистые. Старые.
— Вы давно здесь?
Невинный вопрос, но я вздрогнул. Слишком часто с этого вопроса начинаются разные сложности.
— Не следил за временем.
— Я и так вижу — недавно. И какие у вас планы?
— Выбраться отсюда, — не сдержался я, — и как можно скорее.
— Ага, — на лбу у Марии собралась вертикальная складка, — у вас не получается… Давайте, на "ты", а?
— Давайте, конечно.
Мария откинулась на спинку кресла и глубокомысленно заявила:
— Тебя не пускают. Наверно, ты сделал что-то неправильно. Ну, там, откуда ты.
— Что неправильно?
— Откуда ж я знаю, — Мария пожала плечами. — Например, толкнул кого-нибудь и не извинился. Или взял с работы карандаш и не вернул. Тебе должно быть виднее. Как только исправишь неправильность — сразу отпустит.
— Кто отпустит?
— Да город этот, — девушка неопределенно покрутила пальцами. — Он тут всем командует.
Значит, город. Больше на поселок похоже. Хотя, кто его знает, что там, дальше — не видел. Не дошел.
— Скажи, Маша. Как можно вернуть утащенный карандаш, если находишься здесь? Ни карандаша, ни работы. Совершенно постороннее место.
— Ну, мало ли! Я об этом не думала.
— Тогда почему считаешь, что нужно исправлять эти твои неправильности?
— Да, неправильности… — Мария не обратила внимания на мой тон. — Вернее, ошибки. Ошибки всегда надо исправлять. Как только представляется возможность.
— И где здесь возможность? Где? — я привстал. — Вон там? Или там? Или, может, ее вообще нет?
— Есть. Я уверена, — Мария поджала губы, осуждая мое поведение, и я опустился обратно в кресло. — Иначе куда бы девались приходящие? То они маячат тут по нескольку дней или даже недель. То внезапно пропадают, и о них ни слуху, ни духу. Значит, они исправились и вернулись домой… Ты ведь домой стремишься?
Я чуть не поперхнулся. Считать домом станцию можно было лишь с большой натяжкой. Место работы, место временного проживания, место, которое покидаешь без сожаления. Но не дом. Дом — это Земля. Планета. Почва под ногами. Синее небо. Слепящее солнце. Соленое море, плещущее на голые ноги. Жизнь. Слишком много жизни.