Через десять минут они выходят. Хорошо, они выслушают его. Но его предупреждают, что совещание должно носить только деловой характер. Эвис соглашается.
Они выходят в маленький зальчик и садятся вокруг двух столов. Эвис просит разрешения осведомиться, с кем он имеет дело. Ему отвечают: это об’единенный комитет бастующей области. Ему принадлежит власть в области, окруженной с четырех сторон войсками правительства.
Эвис спрашивает, сколько времени дают ему на доклад. Ему дают двадцать минут. Хорошо. Он начинает.
Он приехал не от правительства. Оно показало всю свою глупость и слепоту на этом деле, так что ни один деловой человек теперь не будет говорить с ним. Он является от синдиката Ован-Черри-Тринидад, об’единяющего собой такие и такие то банки. Вот каковы их акционеры и каковы их капиталы. Он должен вкратце изложить историю вопроса. Синдикат Лавуэрса под предлогом кампании за Идитол поднял на бирже борьбу с фактическими владельцами горючего. Лавуэрс не имел возможности всех их скупить — угодно ли доказательств?
Председатель ставит вопрос на голосование. Нет, отвергнуто. Биржа их не интересует.
Поскольку это так, — вся склока, поднятая Лавуэрсом, является спекуляцией. Спекуляция эта возникла из необходимости прикрыть дыры синдиката Лавуэрса. Он не мог скупить горючее и металлургию, но он мог разорить их. Однако, вслед за разорением, он не смог бы эксплоатировать эти богатства. Таким образом, вы представляете себе, что победа Лавуэрса знаменовала бы собой крах отечественной промышленности.
Председатель останавливает его. Ему подана записка. Некоторые члены совещания выражают сомнение в сказанном.
Эвис останавливается. Он не имеет ничего против того, чтобы подкрепить свои слова. Он вынимает документы. К нему подсаживается с одной стороны рабочий в блузе, с другой молодой человек, с нежным цветом лица, в очках, его прямые волосы падают ему на глаза. Минут десять они просматривают документы. Бумаги ходят по рукам. Пока они рассматривают его бумажки, услужливо им развертываемые негром, Эвис курит себе свою сигару (его портсигар лежит открытый на столе, но никто не берет сигар) и посматривает. Он отлично замечает, как некий блондин с подозрительными глазами и усами, обвисшими, как у сома, поглядывает на другого блондина более гладкой и оптимистической наружности, пока тот совещается полушопотом с соседом. Он, Эвис, прикидывает, что ведь не все же здесь думают одно и то же, — ясно, что Осия их мог склеить своей дуростью, но война с Осией кончится, и тогда наметятся трещинки всякого рода. По тону кое-каких вопросов он видит, как некоторые дальновидные люди, ловко пробуют воду при помощи чужих конечностей, — это опять вода на их мельницу, — эта-то вода. Наконец, молодой человек в очках говорит, что он лично полагает, что доказательства удовлетворительны. Его подзывает председатель и спрашивает его на ухо. Он отрицательно качает головой. Эвис догадывается, что дело идет о подлинности его документов. Видимо, этот юноша, — человек осведомленный. Он продолжает.
Ряд других операций, предпринятых Осией Лавуэрсом, как-то соглашение с Ланголонгом, участие в экуадорском займе, фиктивном займе, который ставит ряд европейских банков в очень неловкое положение, — они, стало быть, поддерживают операции недоброкачественного свойства, — и еще кое-какие обстоятельства заставили их синдикат, Ован-Черри-Тринидад — предпринять секретное обследование дел Лавуэрса. Обследование это показало, что фирма Лавуэрс прогорела уже два года тому назад, и ныне ее благосостояние зиждется на ряде совершенно недостойных делового человека сделок с мелкими и ростовщическими банками, онколистами, а также ее связью с штрейкбрехерскими конторами…
Движение среди присутствующих. Снова Эвис показывает документы и снова они признаются удовлетворительными. А молодой человек в очках — об’ясняет шопотом своим соседям в чем здесь дело.
Политика синдиката Ован-Черри-Тринидад свелась после этих открытий к борьбе с Осией. Положение сейчас таково. Им удалось сбить одного очень важного конкурента, именно ВБСГ, подкупить другого, именно Брафлор, — но силы Осии еще не исчерпаны. Он помят, но далеко еще не разбит. БКА была принесена в жертву Осин с целью сбить ВБСГ, и эта цель достигнута. БКА может быть восстановлена безо всякого убытка для вкладчиков ровно в две недели.
Итак, он позволил себе очертить создавшееся положение следующим образом. Борьба за Идитол приближается к своему концу, — все мелкие враги и друзья сведены на нет. Что до самого Идитола, то Ован-Черри-Тринидад ведет сейчас в большом масштабе эти исследования. Пока еще реальных результатов не получено. Что же до изобретателя Идитола, то политика Осии в этом деле свелась к неотступной травле того и другого изобретателя, при чем он не останавливался ни перед чем, — однажды им был взорван из за Идитола пассажирский пароход. По-видимому оба изобретателя стараниями Осин убиты. Итак остаются: — Ован-Черри-Тринидад и Осия. Преступления Осин во всей этой борьбе неисчислимы. Организованные им поджоги и взрывы фабрик, избиения рабочих и резня беспримерны. Потери по примерным подсчетам исчисляются в двадцать тысяч человек квалифицированной силы, убытки превосходят один миллиард долларов.
Если победит Осия, то он не будет иметь ни пенса, чтобы пустить фабрики в ход. Пройдет по меньшей мере год, пока начнет налаживаться производство. Их сведения не оставляют в этом никакого сомнения, к сожалению. Все построено на блефе и надувательстве.
Дальнейшее продолжение гражданской войны грозит стране банкротством. Люди, в руках которых очутится власть, останутся перед разбитым корытом. Всякая власть в таком случае будет лишь сигналом для дальнейших избиений.
Итак победа Осии приведет весь индустриальный класс к нищенству, дисквалификации и вымиранию. Продолжение гражданской войны, укрепляя положение Осии, который базируется в большой мере на непримиримости рабочих, окончится тем же.
С другой стороны он должен заявить без дальнейших околичностей, — ибо опасность, которая привела его сюда слишком велика, чтобы можно было лицемерить, — что средства Ован-Черри-Тринидад — на исходе. Они могут продержаться в том же темпе биржевой игры, которая существует сейчас, не более десяти дней. А средства Осин будут исчерпаны через четырнадцать дней. Разница в четырех днях, — и гибель на носу. Капиталы Америки ушли на чудовищные истребления и рассеялись по рукам разных темных личностей, нагревших себе руки на этом деле. Как ни страшно то, что делается в их несчастном городе, — будет еще страшнее, если это распространится на всю страну. Тут уже будет виновен не Осия, а логика вещей. Он понимает, что слова «биржевой синдикат» не внушают им доверия, — он хотел бы однако обратить их внимание на то обстоятельство, что на фабриках, связанных с Ован-Черри-Тринидад, они всячески избегали применения вооруженной силы, — она была применена только в Пенсильвании. В свое оправдание он сказал бы, что это случилось потому, что масса пенсильванских рабочих состояла из эмигрантов. Он понимает, конечно, что и эмигранты — люди, но собранию, конечно, небезызвестно, как трудно ладить с этой неорганизованной массой, распаленной взрывами и агитацией Осииных агентов.
Он замолчал. Какая-то подавленная тупость отражалась на лицах его слушателей. Как ни ужасно было их положение, они все-таки не догадывались, до чего дошло дело во всем его об’еме. Им — в массе — представлялось дело так: они продержатся еще некоторое время. Наконец, правительство пойдет на уступки, дело обойдется, фабрики задымятся и страна снова вздохнет своей стальной грудью. А от этих слов, подтверждаемых ужасными документами, несло таким смертельным тупиком — что в голове кружилось. Эвис заговорил снова.
Они привыкли глядеть на финансовые об’единения, как на нечто, направленное против широких масс. Если ему позволят, он сказал бы кое-что об этом. Эти об’единения в их чистом виде — и есть эта масса: Ован-Черри-Тринидад представляет собой целое государство, — с ним связаны в общей сложности интересы шестнадцати миллионов семей. Это наиболее энергичные люди Америки и отчасти Европы. Крах синдиката пустит эту массу по миру. То, что они делали, было фактически волей этого коллектива. С Осией связана биржевая мразь и международные об’единения спекулянтов. Ован-Черри-Тринидад обратил пустыни Юкатамы в цветущие поля, — его обвиняли в эксплоатации фермерской массы, — да, путем кредита он заставил их работать, что есть силы, — но иначе Юкатама была бы заселена редкими поселками нищих, и по более того. Фермер Юкатамы на всю жизнь связан с синдикатом, — но он живет в чистом доме, а его дети учатся агрономии. Неужели вы выберете какую-нибудь Турцию, где «свободный» поселенец не может выработать за всю свою жизнь какой-нибудь плужок и ковыряет землю мотыгой — и так тянется из поколения в поколение! Наконец становится теснее и теснее, беднее и беднее — и страной завладевают иностранные хищники. Они бросаются на эту толпу нищих, — они превращают их в своих рабов, их голодные кости перемалываются хищниками на золото, — и вот на всю шайку сваливается как лавина — война… и гибель страны.
Они посматривали на него, движимые разными чувствами: — он хозяин, что вы ни говорите, он для того и приехал, чтобы им это напомнить, его уверенность в своем могуществе и вольность, с которой он думает распорядиться их судьбой, импонирует с одной стороны, а с другой приводит вас в бешенство. Его бы недурно вытащить на задний двор да и повесить высоко и коротко, — но тогда поднимется бешеная агитация и их шкура затрещит: это знает и он, и этим об'ясняется его полное спокойствие.
59
Заседание продолжается
Молодой человек в очках просит слова. Он говорит тихим голосом, а Эвис в это время пытается сообразить, сколько может стоить времени и денег обращение этого юноши в противоположную веру. Молодой человек говорит: — господин Эвис, говорит он, плохо представляет себе положение дела. Да, забастовки и гражданская война вызваны капиталистами, — Осией, или кем-либо другим, это совершенно неважно, для них вся эта публика на одно лицо, — но это в настоящую минуту не определяет ни в малой мере положение дела. Поскольку революция началась, — она началась и ничто уже не может ее остановить. Это не ряд разрозненных попыток, а сплоченный поход против капитала, они осведомлены о том, что делается в стране. Сегодня вы можете приехать в автомобиле, и ваш шоффер слушается вас, а завтра эта живая машина может вам отломить голову. Вот чего не понимает господин Эвис. Эвис сидит себе, как ни в чем не бывало и курит свою сигару. Он продолжает, этот юноша. Эвис говорит об Осии, — они знают, что Осия — жулик, и Эвис может быть уверен, что это стало известным им гораздо раньше, чем его биржевой машине с экзотическим названием. Но капиталистическое общество — это припудренная сверху хорошими словами анархия и больше ничего, — Осия не случайность, а продукт биржи, — таких Осий не оберешься, уберут одного, завтра выскочит еще полдюжины шельм в том же роде. Рабочий класс не заинтересован в свалках капиталистов друг с другом, — когда хозяева ссорятся, рабы благоденствуют (Эвис смотрит удивленно на него, а тот чуточку краснеет, а слушатели осторожно переглядываются). Пока существует капитал, подобные коллизии неизбежны, а за них почему-то должны расплачиваться не те, кто их заводит, а те, кто собирает богатства. Осия связан со штрейкбрехерскими конторами, — весьма вероятно, но эти конторы доходное предприятие, не хуже другого, почему бы ему с ними не связаться? Просто смешно думать, что их можно поймать на такую удочку! Что делает синдикат господина Эвиса со столь пышным заглавием, — да то же, что и Осия: анархизирует последние остатки производства, — разрушает один трест, другой и так далее, на деле это сводится к локаутам и массовым убийствам наших товарищей. Почему Ован-Черри-Тринидад имеет право это делать, а Осия нет? Ован-Черри-Тринидад честное заведение, а Осия — жулик: но ведь это же сказки для воскресных школ, даже в случае, если это и правда в том смысле, какой господин Эвис придает этим определениям, что, конечно, может быть достоверным разве для новорожденного. Тонкость всех этих различий между допустимым биржевой моралью и недопустимым — дым и миф. На войне все допустимо в конце концов, а оба треста воюют с рабочими, следовательно… А для хороших слов к их услугам вся пресса. Если победит Осия… — тут не может быть таких «если»: победят или рабочие или капиталисты. В первом случае в стране наступит мир, а капиталисты будут умерщвлены, то есть погибнет небольшая кучка паразитов, во втором будет грандиозная резня, сама по себе являющаяся основанием для полного обнищания страны. Новая власть очутится перед разбитым корытом — это неверно и довольно наивно: в стране со ста миллионами душ остаться без рук и головы. Трудности, предстоящие на этом деле, не превосходят да и не могут превзойти те, что будут, если власть останется в руках имущих. То, что капиталы воюющих сторон подходят к концу, его очень радует. Он надеется, что они выгребли и из Европы достаточное количество ценностей, чтоб намечающийся кризис разразился и там. (А Эвис утвердительно кивает ему головой). Очень хорошо, что это так, значит и европейские товарищи присоединятся к нам. Капиталы истреблены, то есть волки загрызли друг друга, — тем лучше для овец. Вот именно тут то и не должны сдаваться рабочие, — это было бы преступлением упустить подобный случай. На использование этой ситуации и должны быть направлены все силы рабочего класса. На остальные положения господина Эвиса он не будет возражать, все это не так уже интересно. Разумеется, Эвис будет их уверять в том, что его синдикат любит рабочих, как своих детей, и никогда не позволит себе стрелять в них, это не так ново, как думает оратор. Характерно, что синдикат собирает на фабрики именно эмигрантов, — ведь с ними легче справиться, а потом об’явить, что они де бараны и лучшего, чем пуля не заслуживают. Картинки из библии Доре, изображающие мир и счастье, среди умиленных голодом и судами с искусственным составом присяжных агрикультурными батраками, именующимися юкатамскими фермерами, лучше оставить для эмигрантских контор, Ован-Черри-Тринидад мог бы и не ставить себя в смешное положение, вспоминая об этом. Вот. Он обращается к товарищам с предложением проводить мистера Эвиса до границы восставшей области и проститься с ним на некоторое время. Если господин Эвис действительно порядочный человек, то и ему в конце концов найдется место в новом обществе.
Выступают другие. Они примерно повторяют с различными вариациями то, что говорил юноша. Эвис покуривает себе сигару. У некоторых слышна нерешительность, а из некоторых так и брызжет ненависть. Они несколько одурачены тем, что Эвис не выказывает никакой досады на все ему выложенное. А Эвис слушает в полуха, изредка записывает себе на бумажку, лежащую перед ним и думает, до чего это похоже все на кинематограф с карбонариями или компаньонажами. Он едко отмечает себе те места их речей, где проскальзывает сострадание, каковое ему кажется слабостью. Но он с восхищением и аппетитом посматривает на их громадные мозолистые руки, все молодец к молодцу. Они кончают. Эвис получает слово.
Эвис сперва благодарит за доверие. Это очень мило, что мистер… он не имеет чести знать его фамилии, — надеется, что ему, Эвису, найдется место в социалистическом обществе. Эвис сам уверен в этом, — конечно найдется. Эвис не сомневается в том, что это будет очень удобное место, откуда его уже никто не потревожит, — но он бы не хотел отправляться без благословения небес в это место и с чужой помощью, поскольку таковая не оправдывается аптекарской кухней. Да. Теперь он перейдет к делу. Товарищи — он произносит это слово совершенно спокойно, поглядывая на председателя — напрасно думают, что он совершенно необразованный человек. Он кончил европейский университет, и ему читал политическую экономию профессор-социалист, правда не бог весть какой социалист, но все же. Так что он с сожалением должен констатировать, что та маленькая лекция о тактике рабочего класса, которую он прослушал, не представляет для него ничего нового и, если бы он интересовался делом именно с этой стороны, он мог бы это получить у себя в кабинете, заказав себе эту филиппику какому-нибудь специалисту. Вы хотите делать революцию, — но с точки зрения Эвиса, вся его, Эвиса, речь говорила о том, что их попытка осуждена на неудачу. Конечно, всеобщее разорение очень серьезный и единственно верный постулат для революции, но до него еще далеко. Есть ряд производств почти не задетых кризисом. Дело еще не дошло до того, чтобы встали все, как один человек. Это то и неприятно — не для него, конечно, а для страны, — что до революции дело не дошло и не имеет шансов дойти, а кончится только весьма обширной резней и бессмысленной потасовкой. Крупные города пока еще в стороне от всей истории, — а как они знают, это весьма важно. Транспорт своевременно занят войсками, которые основательно вычищены и подкуплены в меру потребности. Эвиса предупредили, что заседание будет исключительно деловым, — он позволил бы себе повторить это тем, кто ему теперь возражает. К делу нимало не относятся наши точки зрения. Когда победит Осия, что очевидно, при дальнейшем упорстве рабочих, произойдет нечто: —и это то нечто не будет справляться по социалистическим конспектам, как ему нужно себя вести. И будет это нечто вот чем: — через десять дней власть в их отделах производства перейдет к банде финансовых разбойников, у которых не будет денег, чтобы пустить фабрики: и которые нимало не заинтересованы в том, чтобы таковые работали. Наоборот, им выгодно придержать кризис, они выигрывают на этом каждый миг, ибо возьмут свое на Идитоле, который рано или поздно, а будет у них в руках. Они обрушатся со всей силой на бастовавших, так как единственным их врагом тогда останутся рабочие; они кинут на это дело все свои средства в его собеседники могут быть уверены, что будут применены все мыслимые средства, чтобы сорвать забастовку и гражданскую войну. Для страны будет единственный путь — идти за Осией, и никто не откажется воспользоваться этим выходом. Вот что будет. И трезвые люди должны это понимать. Он и приехал их спросить, что им больше нравится: — работать на фабриках Ован-Черри-Тринидада, где режим все таки, хоть и не так красив, как у Доре, на какую тему можно весело поговорить за портером, а не в осажденном городе, — но легче и терпимее многих. Или им желательно помочь стране впасть в нищету, а самим быть перебитыми во имя вещей, может быть, и очень красиво звучащих, но никакого отношения к делу не имеющих.