Вляпался ты, Гоша, по самые уши. А пару дней назад тебе твоя неприятность с Кракеном проблемой казалась. Да кто такой этот Кракен по сравнению с ангелом, который Армагеддон спровоцировать хочет?!.
Спасти мир ценой собственной души? А если Скагс врал и никакого следующего, восьмого воплощения, не будет? Если его компьютер просто так, от балды картинку нарисовал? Я сам хакер, так что не надо мне о высоких технологиях рассказывать. Может быть, это все ложь, для того чтобы душу мою оттяпать. Невелика ценность, на мой взгляд, и при их-то размахе, а с другой стороны, что я о демонах вообще знаю, кроме того, что мне этот красавец наплел? Правильно, ничего.
Но если я Разрушитель, то что мне вообще после смерти светит? Тюрьма на небесах? Собственные чертоги под землей? И как узнать, что чего тут лучше?
От моих невеселых размышлений меня оторвал звонок в дверь. Вот сволочь, подумал я, дал, называется, три дня на размышление. Я и не сомневался, что это был Скагс, а кто еще ко мне в рабочее время прийти мог?
Но это был не Скагс. Это был незнакомый мне чувак в кожаных штанах, в майке, чтобы выставлять напоказ гипертрофированную мускулатуру, и весь в золоте, как яйцо Фаберже. Допрыгался, подумал я. Это ж кто-то из люберецких наверняка. И снова ошибся.
— Здорово, пацан, — сказал незнакомый чувак. — Я пройду, а? А то ты как не родной.
— Проходите, — сказал я и закрыл за ним дверь.
В комнате чувак расположился на месте, которое до него занимал Скагс, оно, наверное, и остыть еще не успело.
— Вы кто? — спросил я, усаживаясь в свое кресло. — Какое у вас ко мне дело?
— Ямщик, не гони, — пропел он. — Ты гонишь, ямщик, ты гонишь. Я, если ты хочешь знать, ангел.
— Не слишком похожи, — заметил я.
— Я натурализовался.
— По-моему, чересчур.
— Да и хрен с ним, — сказал ангел. — Азраель я, уже слышал, небось? Что там тебе мой приятель Скагс наплел?
— Много всего.
— Но про меня только плохое? Типичная позиция для демона.
— А вы, конечно, такой хороший и весь сверкаете.
— А ты наглый, — сказал он. — Знаешь, кто я, и так со мной разговариваешь. Я, между прочим, тебя на месте истребить могу.
— Не можете, — сказал я. — Санкции у вас нету.
— А, так он и про санкции тебе рассказал? Ну ничего, в крайнем случае, задним числом оформлю. Я, знаешь ли, на хорошем счету. Внутреннее расследование мне повредит, но не сильно.
— Вы не представляете, как я за вас рад.
— Наглый и глупый, — сказал Азраель. — Ты, по идее, трепетать сейчас должен, а ты мне такие глупости говоришь.
— Сейчас затрепещу, — сказал я. Что они там о себе возомнили, а? — Шнурки только поглажу!
— Ладно тебе, — сказал он. — Не горячись, Разрушитель.
— С чего вы вообще взяли, что я Разрушитель?
— А кто? — удивился он. — Разрушитель и есть.
— Доказательства представить можете? — спросил я.
— Да в легкую, — сказал он. — Ты давеча пару дней по дороге, окружающей ваш городишко, катался, по нескольку кругов за ночь наматывал. Зачем?
— Хотел проверить одну теоретическую поведенческую модель.
— О, — сказал он, — как ты все завернул. А попроще объяснить можешь?
— Я хотел проверить утверждение о том, что дурной пример заразителен, — сказал я. — Если это утверждение верно и я день за днем буду повторять одну и ту же глупость, упорно и последовательно, то у меня должны появиться подражатели.
— Они и появились, — сказал он.
— Да, в последний раз было около двадцати машин.
— Ты гонишь, — сказал он. — Их сейчас по кругу уже полторы тыщи катают. А знаешь почему? Потому что ты — Разрушитель и люди за тобой идут. Даже когда ты сам на месте стоишь.
— Полторы тысячи? — переспросил я. — А вы ничего не путаете?
— Ничего я не путаю, мальчик, — сказал он. — Тебя просто отвлекли, вот ты давно свою затею и не проверял. Гаишники уже на ушах стоят, ничего понять не могут. Откуда, думают, такая процессия каждую ночь? Знаешь, как твои последователи себя называют? «Братство Кольца».
— Но это же бред, — сказал я. — Один-два, это я еще могу понять, двадцать было уже хорошим результатом, но чтобы полторы тысячи?
— Может, уже и больше, — сказал он. — Идиотизм смертных расширяется в геометрической прогрессии, дай только повод.
— Не верю, — сказал я.
Он демонстративно зевнул и почесал под мышкой. Переборщил он с камуфляжем, на мой взгляд. Скагс как-то более органично в картину окружающего мира вписывался.
Хотя и таких вот отморозков на улице сотни.
— Верить или не верить, это дело твое. Мы тут не в игрушки играем.
— Постойте, — сказал я. Его слова о «Братстве Кольца» мне что-то напомнили, и совсем не книгу Толкина, а что-то именно в том контексте, о котором он говорил. Да у Марины на ее «корейце» была такая табличка! Я потянулся за своим сотовым и набрал номер. — Это Гоша.
— Как все прошло? — спросила она. — Ты с нами или уже нет?
— Еще ничего не прошло, — сказал я. — Слушай, у меня тут к тебе один вопросец, который может внести ясность кое во что. Ты машину из сервиса забрала?
— Да, вчера еще, — недоуменно сказала она. — А это здесь при чем?
— Может, и ни при чем, — сказал я. — А что у тебя за табличка на заднем стекле висела, а?
— Ну, — она смутилась, я это даже по телефону почувствовал, — так просто.
— А все же?
— Ну, это типа клуба по интересам, — сказала она.
— И чем вы в этом клубе занимаетесь?
— Да ничем. По МКАД на своих машинах ездим.
— Но это же бессмысленно.
— Бессмысленные занятия высвобождают подсознание и настраивают человека на философские размышления. Что такое наша жизнь, как не одно большое кольцо?
— С этим я бы поспорил, — сказал я.
— Постой-ка, дружок, — сказала она. — У меня все время было такое впечатление, что я о тебе где-то слышала. «Восьмерка» с каким-то супердвигателем, зовут Гоша, программист. Это же ты все начал, да?
— Что начал?
— Наше движение. Ты — его отец-основатель, и не отнекивайся. О тебе уже легенды ходят и о твоем исчезновении тоже.
— Послушай, но это же…
— Ой, — сказала она, и связь прервалась.
Азраель развел руками.
— Что и требовалось доказать. Ты бегал по кругу, а они все равно шли за тобой.
— И что из этого следует?
— Только то, что ты — Разрушитель.
— Но я еще ничего не разрушил!
— Это ты так думаешь, — сказал он. — На самом деле ты разрушил жизненный уклад полутора тысяч человек. Из-за тебя они нашли смысл там, где его не было и быть не могло. Ты открыл им дорогу в никуда. Их семейная жизнь, их карьера, их души находятся под ударом, и виноват в этом ты. И только ты. Ты внес смущение в их души, ты внес сомнения в их жизнь. Ты всегда так делаешь.
— Значит, вы не будете скрывать, что за Сталиным и Гитлером стояло ваше ведомство?
— Это была тактическая ошибка, — сказал он. — Но общая стратегия была правильной. Человека нельзя убедить быть праведником, но его можно заставить. Вася Пупкин будет хлестать водку и бить свою жену, и никакие ласковые увещевания не заставят его бросить и то, и другое. Но если отнять у него водку…
— И жену, — подсказал я.
— …и дать ему знать, что за его поступком последует неминуемое наказание, причем не где-то далеко, в загробной жизни, а здесь, на Земле, он дважды задумается перед тем, как сделает свой следующий ход. Да, я готов признать, что у нас были ошибки. Но это были маленькие ошибки, а вы, смертные, принялись раздувать из мухи слона. И этих ошибок могло не быть вовсе, если бы на самой ранней стадии процесса в него не вмешивались такие, как ты. Царская Россия была нашим самым перспективным проектом за все время существования генерального плана. Народ верил в возможность появления доброго царя, и мы готовы были ему такого царя дать. Царя, который был бы суров, но справедлив, наказывал и поощрял по заслугам и воздавал каждому свое. Который бы не отвергал веры в Бога и сам подавал бы своим подданным пример. И когда мы уже были готовы вывести такого царя на сцену, появился ты, с пламенным взором и лысиной, которую скрывал под кепкой, толкнул пару речей с броневика, и в стране вместо мира и порядка воцарился хаос. Мы убрали тебя до того, как ты успел натворить что-то большее, но время было уже потеряно, в умах воцарился разброд. И нам в спешном порядке пришлось выдумывать коммунизм, эту жалкую пародию на наш первоначальный замысел. Но те, кто пришел после тебя, развалили и его.
— Так я — Ленин?
— Нет, — сказал он, — ты не Ленин, но ты был Лениным в прошлом своем воплощении. Скагс не сказал тебе? Ничего удивительного, что он испугался. Потому что ни один здравомыслящий человек не хочет быть Лениным сейчас. Ты бы запаниковал и не пошел бы на сделку, которая продолжила бы цепь твоих воплощений.
— Кем я был еще? Вы можете назвать мне все мои воплощения?
— Пожалуйста, — сказал он. — Ты был Аттилой, вождем варваров, разрушивших Священную Римскую империю, самый первый наш проект. Ты был Робеспьером, утопившим монархическую Францию в крови. Ты был монахом, чье имя сейчас предано забвению, и твои проповеди, направленные против святой инквизиции, должны были собрать целые площади. Тебя сожгли на костре в тот раз, но и это тебя не остановило, и инквизиция пала.
— Они казнили невиновных.
— Они карали еретиков! Благодаря тебе и таким, как ты, никто сейчас не знает об истинных целях и методах инквизиции! Вы сделали кровожадных монстров из святых людей, настоящих праведников! Ты хочешь знать больше?
— Пожалуй, хватит и этого, — сказал я.
— А когда твоя душа возопила, не в силах больше продолжать эту бесконечную войну, сам Сатана явился к тебе и принялся увещевать. Я дам тебе отдохнуть, говорил он, я не буду использовать тебя в следующий раз, и ты спокойно сможешь принять решение. Но он солгал! Он всегда лжет! Он не оставит тебя в покое, и раз за разом ты будешь находиться внутри порочного круга, противостоя намерениям Неба, бросая оскорбление в лицо нашего Творца! Ты хочешь этого, смертный?
— Не надо только орать, — сказал я. — Как я понимаю, из ваших слов следует, что есть какая-то альтернатива. Я готов выслушать ваше предложение.
— Ты готов выслушать? Да после всего того, что ты сделал, ты должен молить меня о пощаде!
— Молить о пощаде не в моих принципах, — сказал я. — Или у вас есть что мне сказать, или нет. Говорите или уходите.
— Хорошо, — сказал он. — Я милосерден, в конце концов, ведь я — ангел, а ты — всего лишь заблудшая душа. Я готов сделать тебе предложение, удостоить тебя великой чести, которой удостаивались не многие смертные, а лишь самые достойные единицы. Но я готов сделать это для тебя.
— Нельзя ли без предисловия?
Он вонзил в меня столь яростный взгляд, что мне стало немного не по себе, и я задал себе вопрос, не слишком ли я рискую, дразня ангела. Но ангелы и демоны, вмешивающиеся в мою жизнь, мне уже, простите, до чертиков надоели, и терпеть их издевательства я более не был намерен.
— Я хочу склонить твою душу на сторону Добра и Света, — сказал он.
— Каким образом?
— Ты подпишешь договор, — сказал он. — Договор с нами, гораздо более редкий и ценный, нежели сделки, заключаемые с нашим врагом. И после своей смерти ты гарантированно попадешь на небеса, и тебе больше не придется прислуживать Врагу Рода Человеческого.
— Никогда о подобном не слышал, — сказал я.
— Лишь избранные удостаиваются такого предложения, — сказал он. — Тебе повезло.
— Все так говорят в последнее время, — сказал я. — Только вот сам я почему-то этого не чувствую.
— Ты станешь праведником и после смерти вкусишь райского блаженства, и жизнь твоя будет примером для остальных.
— Любопытное предложение, — сказал я. — А что будет в том случае, если я согрешу после подписания этого договора? Скажем, убью кого-нибудь, совершу прелюбодеяние или возжелаю вола ближнего своего?
— После подписания договора у тебя не будет физической возможности согрешить.
— Значит, — осторожно сказал я, — после подписания вашего договора я стану пацифистом, импотентом и дебилом?
— Ты станешь праведником!
— Простите, но в том, как вы это описываете, большой разницы я не вижу.
— Ты богохульствуешь, рассуждая подобным образом! — прогремел он. — И ты совершаешь еще большее богохульство, раздумывая над моим предложением больше одной минуты! Подписывай и спаси свою душу!
В тот же момент что-то хлопнуло и в воздухе перед моими глазами завис лист бумаги. Белоснежной такой бумаги с пылающими письменами. Текст был очень короткий, и к копии контракта предлагалась булавка. Очевидно, чернила оба ведомства использовали одни и те же.
— Простите, — сказал я. — Я не уверен, что готов к такому повороту.
Вот этого, наверное, говорить не следовало. Ангел и так находился на пределе своего терпения, и мой отказ немедленно подписать бланк соглашения стал последним перышком, сломавшим спину верблюду.
Азраель вскочил с дивана, словно подброшенный пружиной, и вырос в полтора раза. Одежда жалобно треснула и слетела с его мускулистого и поджарого… покрытого белоснежными, как из рекламы «Тайда», перьями. Ангел развернул крыла, и в моей квартире ему явно стало тесно. Он повел рукой, и вдруг в ней оказался огромный меч, пылающий огнем. От этого меча веяло таким жаром, что меня сразу же бросило в пот.
— Подписывай, — сказал ангел. — Подписывай — или распрощайся со своей жалкой жизнью.
— Вы не имеете права, — сказал я, понимая, насколько жалобно и жалко это звучит. Что такое права какого-то смертного для настоящего ангела с белоснежными крылами и огненным мечом?
Окно было вынесено вместе с рамой, и ангела окатило стеклянными брызгами. А в комнате стало еще теснее, ибо теперь в ней возник еще и Скагс. И тоже в своем настоящем обличье. Очевидно, время маскировки прошло.
— Нет, — сказал он, — Азраель, мы так не работаем. Суть искушения состоит в том, чтобы сделать предложение, предложение, от которого можно отказаться.
В воздухе хлопнуло еще раз, и рядом с Азраелевым контрактом появился договор Скагса. На темной бумаге с черными письменами, и булавка была более темной, очевидно, от долгого использования.
— Азраель, — сказал Скагс, — ты сейчас покушаешься на самое святое, на самый драгоценный дар, который твой шеф даровал смертным. На свободу выбора.
— Как это? — удивился Азраель. — Ни на что я не покушаюсь. У него бездна свободы выбора. Он может подписать мой контракт, он может подписать твой контракт, и он может немедленно умереть. Так что у него есть целых три варианта, и он может выбрать любой из них. Пусть выбирает.
— Смерть не должна быть альтернативой такого предложения, — сказал Скагс, и в его руке появился огромный топор. Черный, от лезвия которого исходило зловещее зеленоватое свечение.
— И это говоришь мне ты?
— Да, — сказал Скагс. — Я — демон, и я всегда соблюдаю правила игры. А вот ты ведешь себя не так, как должен вести себя ангел.
— Не дело демона — учить манерам самого Азраеля!
— Мы делаем предложение, — сказал Скагс. — Мы настойчивы, мы увещеваем и уговариваем, мы приводим в свою пользу различные доводы, мы соблазняем и развращаем. Но мы не заставляем клиента подписывать договор силой.
— Значит, пришло время изменить правила игры.
— Не в твоих силах сделать это.
— Хочешь посмотреть? — зловеще спросил ангел. — Тогда отойди в сторонку и не мешай мне разделаться с этим смертным.
— Я не могу тебе этого позволить, — сказал Скагс.
— Ты собираешься защищать этого смертного? — спросил Азраель.
— Нет, — сказал Скагс. — Я не собираюсь защищать этого смертного. Но я буду защищать его право на выбор и вместе с тем право на выбор всех смертных этого мира.
— Дадим же ему последнее слово, — сказал Азраель. — Итак, мальчик, перед тобой две бумаги, и ты знаешь последствия любого твоего хода. Какую ты подпишешь?
— Никакую, — сказал я.
— Почему? — Этот изумленный вопрос они задали дуэтом.
— Потому что это неправильно, — сказал я. — Вы говорите, что жизнь — это игра, и я склонен с вами согласиться. Но какой смысл продолжать игру, зная, что результат предопределен? К чему жить, если заранее знаешь, что будет потом?
— В этой игре нет смысла, — сказал Азраель. — Есть только правила.
— К черту ваши правила и вас обоих, — сказал я с решительностью, которой от себя не ожидал.
И приготовился принять неминуемую смерть. Думаю, что своим отказом я разозлил и демона, доселе довольно миролюбивого, а ангел и так не пылал ко мне братскими чувствами с самого начала.