- А может, и не к бабе, - начал рассуждать дед. - Может, покурить вышел, или до ветра. Ты подожди немного, раз у тебя важное дело, а я на воздух пойду, мне полезно перед сном свежим воздухом дышать.
Пока я раздумывал, ждать, или зайти в другой раз, дедушки и след простыл - и обещанного табака ему не надо. Ладно, у самого быстрее выйдет, чем с таким помощником.
На улице посерело, ветер плеснул брызгами дождя. Едва добежал я до нужного барака, мне навстречу вышел Суслик. За плечами у него рюкзак - увесистый и подозрительный. Может, не узнал бы я барачника: сумерки сгустились, а Суслик, вдобавок, капюшон до носа нахлобучил, только нервишки у человека сдали, меня увидел и к стене прижался. Тут я и понял, кто передо мной. Суслик поборол оторопь, но мимо проскочить у него не получилось, ухватил я беглеца за ворот, и снова к стенке прижал, теперь носом.
- Далеко ли собрался? - спросил я, - Покурить, наверное, или в туалет?
- Ага, это... в сортир я, - промямлил Суслик.
- Ладно, бедняжка, пошли, - я легонько подтолкнул барачника к открытому подъезду. - Потерпишь чуток, не обгадишься. А рюкзак лучше мне отдай. Тяжёлый, небось?
Сопроводил я Суслика в его же ячейку, он покорно сел на кровать. Я запалил лучину.
- Ну, - я посветил Суслику в лицо, - признаваться будешь?
- Я же ничего не сделал, начальник! - Суслик часто-часто заморгал красными глазками.
- Что-то, наверняка, сделал, - ответил я, осматривая комнату. - Сделал, раз убежать хотел. Кто предупредил-то? Дед Митрий или кто другой?
Я огляделся - убогое и грязное жилище. В углу, на истоптанных и заплёванных половицах аккуратно, будто коврик, лежит ватник - наверное, неспроста. Отодвинул его ногой, и точно - показалась щель. Кусок половой доски выпилен, и получилось место, подходящее для небольшого тайника.
- Там, что ли прятал? - я начал распутывать рюкзачные завязки.
Тут нервы у Суслика не выдержали, на колени он бухнулся и куртку на груди рванул - аж пуговицы в разные стороны брызнули. Заголосил барачник:
- Не моё, клянусь, не моё!
Не ожидал я такого, на миг остолбенел. Дурак ты, Суслик, ох, дурак! С тобой надо ухо держать востро, потому что дураки непредсказуемы.
- Разберёмся! После расскажешь, чьё, - я вытряхнул содержимое рюкзака на пол. Металл глухо зазвенел по доскам, у меня рот сам собой от удивления распахнулся. То, что там будут ножи, предполагалось. Но пистолет Макарова - круто! Двуствольный обрез - тоже сильно! А это, случайно, не граната закатилась под лавку? А вот ещё мешочек. Патроны? Нет, слишком лёгкий. Шишки дурмана - вот что это! Удивил ты меня, Суслик, очень удивил! А я-то каков! Ай да я! Ай да молодец! Тоже, выходит, не зря ментовский хлеб ем! В Посёлке стволы наперечёт. Да что стволы! Мне патроны выдают под роспись, а здесь - мешок оружия. Дела...
- Не твоё? - спросил я. - Чьё же?
Тут барачник и понял: пришла пора отчаянных поступков! Трясся человечек, сидя на полу; голова виновато поникла, лицо перекривилось в страдальческой гримасе. А в следующий миг Суслик, завизжав, как баба, изо всех сил дёрнул меня за ноги. Хорошо, что комнатёнка крохотная, иначе рухнул бы я на пол, а так лишь спиной навалился на стену. Дальше и вовсе удачно получилось: брыкнул ногой, сапог впечатался в физиономию. Потом я ещё пару раз, от избытка чувств, двинул Суслика - по рёбрам да по уху. К тому времени барачник лежал на спине, прижав руки к носу, а из-под ладоней хлестала кровь. Суслик выглядел жалко и беспомощно, такого и бить не в радость. Но пистолет лучше держать наготове - ну его к чёрту, непонятно, что на уме у этого психа!
Плохо, что я один. Знал бы, чем обернётся...
С этим хлюпиком я легко справлюсь, не в том проблема. Проблемы начнутся, когда на шум прибегут барачники. Ладно, понадеемся на то, что здесь не принято соваться в чужие дела.
Собрал я рассыпанное железо обратно в рюкзак, мешочек с хмелем положил в карман. Эх, даже наручников с собой нет; я и помыслить не мог, что пригодятся. Мне, хотя бы верёвку.
- Ну, - я закинул рюкзак на плечи, - вставай, руки за спину, и чтоб никаких больше глупостей.
- Ты же бде дос сдомал, - захлюпал Суслик.
- Не плачь, - успокоил я, - не долго тебе мучиться, виселица вылечит. Вставай и топай.
Ливень припустил нешуточный, ветер срывает капюшон, а вокруг темень - за десять шагов ни черта не видно! Суслик идёт впереди, руки за спиной, я в двух шагах сзади. А чтобы у барачника даже мысли дурной не возникло, я время от времени подталкиваю его стволом пистолета в спину. Напоминаю: не глупи, мол, я на стороже. А голова одним занята - не оступиться бы, не грянуться в слякоть.
Безлюдье: кому придёт в голову гулять ночью под дождём? И всё ж не перевелись любители прогулок на свежем воздухе - около ворот я разглядел едва заметные в темноте силуэты. Кажется, двое. Мне-то что за дело? Ждут кого-то, и пусть ждут.
- Братишка, табачком не богат? - прозвучал гундосый голос.
И оба, вразвалочку, ко мне - один справа заходит, второй слева. Не дурак, понимаю, что попал на крысюковский гоп-стоп! Но в Посёлке, где мента Олега Первова каждая собака знает? Вы, наверное, перепутали, кого-то другого ждали? На всякий случай, стараясь, чтобы получилось вежливо, говорю:
- Мужики, освободи дорогу. Милиция!
- Нет, так нет. Чего ругаешься? Мы нормальные слова понимаем! - а сами ещё на шажок приблизились. Точно, будут бить!
- Суслик, замри, - говорю, а сам затвор пистолета передёргиваю, чтобы показать: не лезьте, себе дороже выйдет.
Остановились крысюки. Хотите приключений? Сейчас...
Ох, ё... ошибочка вышла! Бить меня не собирались. Они хотели меня убить. Эти двое отвлекли, а третий сзади подобрался - в кустах сидел, что ли?
За спиной послышался звук чавкающих по грязи сапог, я дёрнулся, но обернуться не успел. Точно, везунчик я! Убийца всадил нож в набитый железом рюкзак: то ли моё движение сбило его с толка, то ли в темноте не разглядел, куда бьёт. Лезвие бандитского ножа сломалось, но толчок получился чувствительный. Я развернулся, ноги заскользили по раскисшей земле, и мне помогли рухнуть плашмя в грязь. Фонтан брызг, лицо ткнулось в мокрую траву, и пронеслась дурацкая мысль: "чёрт, куртка-то новая, на куски порву гадов!"
Приподняв голову, я увидел, что Суслик норовит удрать. Куда? Всё равно найдём! Но бежать от меня - наглость! Я кричу: "Стой, гад, стрелять буду!" Выстрел, а следом - сухой щелчок. Осечка! Так бывает - патроны старые - но почему сейчас, чёрт возьми? Ведь уйдёт!
Передёрнуть затвор я не успеваю, что-то падает мне на спину. Гундосый барачник пытается вырывать пистолет - пальцы хрустят, я рычу сквозь стиснутые зубы, но оружие не выпускаю. Капюшон сорван, горячее дыхание в затылок, чесночный перегар, тихая сдавленная брань. Кто-то хватает за волосы, тянет. Прижимаю голову к земле. Трава щекочет лицо. Вода и грязь во рту.
- Чего копаешься, кончай его! - командуют из темноты.
- Давай сам, у меня перо сломалось, - хрипят над ухом.
Сгибаю в колене левую ногу, рука тянется к сапогу.
- Вертится, гад! Чего уставился, режь!
Дотягиваюсь. Нож на месте.
Крепкий удар по затылку. Искры из глаз, лицо вжалось в землю. Не могу вздохнуть - ноздри забила слякоть.
- Чего стоите? Помогайте! - сипят над ухом.
Сжимаю рукоятку ножа.
- На, сука, получи! - гундосят рядом.
Удар по рёбрам. Воздух со свистом вылетает из груди. Судорожный вдох!
Нож в руке. Бью наотмашь за спину. И ещё раз. И ещё. Лезвие без труда входит в мягкое. Хрип. Булькающий звук. На затылок льётся густое и тёплое.
Скинуть со спины тяжесть. Вскочить на ноги - чёрт, в голове стучит, колени подгибаются. Передёрнуть затвор пистолета, чтобы вылетел негодный патрон.
- Ментяра, сука, Ваську зареза-а-ал!!!
Барачник, что напал сзади, теперь лежит на боку, ноги поджаты, а руки размётаны. Двое поодаль, и патронов у меня два. Значит, промахиваться нельзя. А если снова осечка?
- Кто следующий, - выплёвываю сквозь частое дыхание, - а ну, подходи.
Стрелять не пришлось. Из бараков на улицу высыпали люди. Зажёгся один фонарь, за ним второй, донеслись голоса. Барачники переглянулись, отступили. Гундосый сказал:
- Живи пока. Недолго тебе осталось. За Ваську ответишь!
И оба ушли в темноту.
- Эй, стоять, - неуверенно проговорил я. Почему-то не остановились.
За барачниками я не побежал, в любом случае найду, куда они денутся? Но это потом. Сейчас для подвигов не осталось ни сил, ни желания. Зато растерянности - хоть отбавляй. Как они могли? Меня? Свои же, поселковые. Ну, хорошо, это барачники, но всё равно. Сказали бы мне час назад, что такое возможно - как бы я посмеялся!
Спрятал я нож за голенище, потрогал затылок - там набухала здоровенная шишка. Волосы слиплись от крови - то ли моей, то ли Васькиной.
Подоспели люди. Близко пока не подходят, но скоро решатся. Они ещё не сообразили, что произошло, и как на это реагировать. Лежит окровавленный труп, рядом грязный и такой же окровавленный человек размахивает пистолетом - ничего себе картинка!
- Разойдись, - закричал я отчаянно, - покинуть место преступления, живо! Работает милиция!
Сначала - тишина, потом из толпы донёсся голос Пасюкова:
- Братцы, что же делается?! Долго будем терпеть беспредел?! Сыч наших положил, теперь этот ментяра Ваську порезал! Извести нас решили, сучары!
- Пасть закрой! - сказал я зло, но предчувствие беды хлестнуло жгучей болью по колотящему в рёбра сердцу. - Смелый за чужими спинами прятаться? А ты сюда выйди. Один.
- Люди, - продолжал орать Пасюк из толпы. - Сколько терпеть будем? Дождёмся, когда всех порешат? Нас же много, проучим падлу!
Неуверенный ропот. Они ещё не решились, но достаточно искры, и толпа учинит самосуд. Ощущаю, как вокруг сгущается тупая злоба. Ещё немного, и...
...наконец-то! Появился патруль, значит, жить будем! Вовремя вы, парни!
Сквозь толпу, раздвигая плечами оторопевших барачников, протиснулись Захар, Игорь и Витька.
- Не с места. Оружие на землю. Руки за голову!
Я бросил пистолет, а рот в улыбке расплылся. Пронесло...
- Ребята, это я.
Тусклый свет масляного фонаря плеснул в лицо. Глаза у Захара сделались большими-пребольшими.
- Ты? - удивился он. - Ну, у тебя и рожа, Первов! Красавчик! Что, вообще, происходит? Зуб доложил, ты в бараки подался, мы и забеспокоились, решили проверить. Потом выстрел услышали.
Я опустил руки. Может, на этом бы и закончились мои неприятности, но влез Пасюков:
- Товарищи начальники, что же вы творите? Этот ирод зарезал двоих, и стоит, лыбится! Всё ему нипочём. Его не защищать надо, а повесить!
- Молчать! - заорал во всю глотку Захар. - Олег, рассказывай!
- Вы обалдеете, ребята, - начал я. - Такое дело... сразу и не соображу. Пойдёмте лучше в отделение.
- Не сообразит он! Чего там соображать? - вновь заскулил Пасюк. - Люди огонька у него спросили, хотели покурить, а он их ножом... покурили, бедолаги.
- Свидетели есть?
- Люди видели! - зачастил Пасюк. - Я видел! Как на духу! Стояли, значит, мужики, разговаривали. Тут этот идёт. Дай, говорят ему, прикурить, он и дал. Два жмура в итоге.
- Одного вижу, - сказал Захар, - а где второй?
- В кустах лежит, - показал рукой Пасюк
- Захар, - растерялся я, - врёт он.
- Помолчи, - оборвал меня Захар. - И, это... руки подними.
Я покорно дал себя обыскать. Ох, нашли мешочек с дурманом - про него я в суете позабыл.
- Тебе многое придётся объяснить. Сумеешь? - потухшим голосом спросил Захар. И бросил Виктору с Игорем: - Уведите. Пока в камеру, а там посмотрим.
- Захар, - прошептал я, - ты что, Захар?!
Но тот уже отвернулся. Лежащий в грязи труп ему оказался важнее, чем я.
- Захар, - позвал я. - Вот рюкзак, а в нём - оружие. Ты проследи...
Я, сцепив руки за спиной, направился в Посёлок. Люди расступились. Кто-то сказал:
- Отмажется, гад.
Кто-то подхватил:
- Ничего ему не будет. Они своих не сдают.
* * *
Темно, лишь из-под двери пробивается зыбкий свет лампы. Он почти ничего не освещает, и пусть: какая радость смотреть на белёные стены и забранное решёткой окно? От щелястой оконной рамы под потолком веет влажным холодом, но даже постоянный сквозняк не выветрил доносящийся от стен запах сырости и плесени. В камере две кровати; я сел на ту, что дальше от окна - меньше дует. Какое-то время я смотрел на оранжевую щель под дверью, потом меня начала колотить дрожь. Прилечь бы.
Я стянул сапоги. Звякнул, упав на пол, нож - под матрас его...
Раздевшись, я повесил мокрую и грязную одежду на спинки кроватей - хотя в таком холоде едва ли просохнет. Что-то мне поплохело: знобит, трещит голова, в затылке - там, где налилась шишка, пульсирует. Я замотался в одеяло.
Вскоре Ольга принесла тазик с тёплой водой. Сестричка зажгла свечу, и, уходя, забрала грязную одежду. Я умылся.
Поздно ночью усталый Захар принёс немного еды. Мы вдвоём пили чай, и я отвечал на бесчисленные вопросы. Следом навестил кум. Этот ни о чём не спрашивал, лишь сказал: "ничего не бойся", и ушёл. Когда, наконец, меня оставили в покое, я, свернулся калачиком под одеялом, навалилась тревожная полудрёма. От резкого скрипа двери я встрепенулся.
- Собирайся, - Ренат положил на кровать выстиранную и высушенную одежду.
На миг подумалось - худшее позади, они во всём разобрались. Сейчас Захар для порядка взгреет, может, пару раз, для воспитания, двинет в зубы. Хотя, за что? Я за собой вины не чувствую. Но если ему хочется, то пусть... а потом - спать!
- Гражданин Первов, на выход, - голос монотонный, а сам Ренат потерянный: глаза спрятал, нахохлился.
Ольга нас дожидается у лестницы, в руках "калаш", а взгляд убежал в сторону. Понятно - ничего не кончилось, скорее всего - ещё и не началось как следует!
- Не дури, рыжий, ладно? - голос у Ольги зазвенел.
- Ладно, - покладисто сказал я, - куда идти-то?
- В правление. Трибунал собрался. Большой трибунал, в полном составе.
- Ничего себе!
- Иди, иди...
Я зашаркал по лестнице, с трудом передвигая ватные ноги. Что за нелепость? В голове не укладывается: я - преступник. Да, кого-то убил - и что теперь? Они сами хотели меня убить! Видно, прав Степан: ко всякому делу нужна привычка. К убийству - тоже! Вот и привыкаю потихоньку - переживаний особых нет, и совесть не гложет. Меня сейчас больше волнует предстоящий суд. Надо же, трибунал - вон как дело повернулось!
На улицу вышли - мне совсем подурнело. Возле участка народ столпился, человек пятьдесят или шестьдесят: мокнут под дождём, а в руках у некоторых горят масляные фонари. Когда я появился, загалдели. Раздались угрозы, нехорошие слова послышались. Из темноты прилетел ком грязи - шлёп! - по груди расползлась жирная клякса. Я отшатнулся, а ноги совсем ослабли... барачники, дай им волю, порвут на кусочки - так сильна их ненависть: я эту ненависть всем телом ощутил. Спасибо клыковским автоматчикам, выстроили шеренгу между мной и пасюками; если обстоятельства заставят, эти и стрелять начнут, у них не заржавеет.
- Посторонись! Дорогу, дорогу, - гаркнул Ренат.
Обошлось. Мы прошли сквозь толпу. Но я пообещал себе припомнить Пасюкову тот страх, что пережил в эти минуты.
Опять я в кабинете Хозяина. Духота и свечной чад. Запах курева и, почему-то, самогона. Терентьев за столом. Рядом - Асланян: уткнулся грушевидным носом в какую-то бумагу, глаза близоруко сощурились, пальцы густую бороду теребят. Кум, Захар и Клыков на лавке у стены. Народных судей сюда и не позвали - понятно, трибунал! Посторонним здесь не место.
Присесть никто не предложил. Я встал посреди комнаты, руки за спину, глаза в пол, и лицо виноватое сделал.
- Ну, говори, - тихо произнес Степан.
- Что говорить-то? - буркнул я. - Всё уже рассказано.