Да, разговорчики под рюмочку... все про эшелон знали, для многих это было чем-то вроде далёкого маячка. Вдруг, когда-нибудь... а нет, так не сильно и хотелось. Понятно, идти за болота ради старой легенды - дураков нет! Кто ж в здравом уме туда сунется? Однако нашёлся герой - нужда заставила! Потому что три лета назад в Посёлок пришла большая беда. Неурожай...
* * *
На подоконнике горит единственная свеча, но от неё мало проку. Трепещет огонёк, а на стенах пляшут серые тени. Стоны. Запах болезни.
- Куда? - спрашивает Ренат.
- В четвёртую, - не оборачиваясь, говорит Валентин. У него странная деревянная походка, тяжёлое, одышливое дыхание. Валентин отворяет дверь палаты, заходит. Мы, взяв носилки, протискиваемся следом. В нос бьёт резкая вонь: испражнения, дрянной спирт, кровь, лекарства. Ещё - пахнет безнадёжностью и страхом. В палате душно, коптят свечи. На койках, и на кучах тряпья, которыми устланы проходы между кроватями - люди. Кто-то без сознания, кто-то мечется и стонет. Осунувшийся, заросший пегой щетиной человек уставил на меня равнодушный взор. Лицо сморщенное, как печёное яблоко, а потрескавшиеся губы беззвучно шевелятся. Я вспомнил: неделю тому этот человек, Лёнька-лесоруб, напившись, азартно гонял по улицам Посёлка жену. Лёгкая профилактическая трёпка и ночь в камере привели его в чувство, и наутро, после обещания, что больше такого не случится, менты, опохмелив нарушителя, вернули его в лоно семьи. Трудно узнать в полувысохшем доходяге красномордого крепыша.
Страшно!
Люди догорают.
- Доктор, ну доктор. Воды. Что тебе, жалко? - скулит кто-то.
Доктор Власов сидит на подоконнике, взгляд его блуждает в пустоте. Грязный халат, растрёпанные волосы, а щёки порезаны глубокими морщинами. Власов не реагирует на мольбы умирающего.
- Слышь, врач, напои человека, тебе что, трудно? - говорит Ренат.
Власов медленно оборачивается.
- Шибко умный! - неожиданно вскипает он, - Будешь меня учить! Берите, за чем пришли, и проваливайте! Вон тот, у двери.
Я беру покойника за ноги, Ренат - за плечи, кладём на носилки. Я стараюсь не смотреть на умершего. Страшно... не хочу видеть, кто на этот раз. Выходим, а вслед несутся слова немного успокоившегося доктора:
- Нельзя ему пить. Понимаете - нельзя! Вместе с желудком выблюет. Да там и желудка не осталось!
На улице кладём тело рядом с десятком других. Батюшка Алексей крестится:
- Отмучался. Прими, Господи душу...
Друзья и родственники больных молча смотрят, кого мы вынесли на этот раз. Я неуклюже пытаюсь свернуть первую в своей жизни сигарету, а руки трясутся.
- Одиннадцатый за ночь, тяжёлая выпала смена... - Ренат тоже закуривает. Я смотрю на тёмные больничные окна, и думаю, что, наверное, жестоко - так мучить людей. Если врачи не в силах спасти, пусть хотя бы помогут умереть. Ведь понятно же: больные обречены - хмель-дурмана нет. Совсем нет. Закончился. Что поделать - год выдался неурожайным. Кому-то пришло время принять очередную дозу лекарства, а его-то и нет. Люди болеют, и быстро угасают. А у кого-то есть несколько дней в запасе, кто-то надеется, что хмель найдут. Лесники уходят на поиски - результат почти нулевой. Воробей и вовсе не вернулся. И у Партизана все сроки вышли.
Валентин машет нам с крыльца; опять нужны носильщики. Я выбрасываю недокуренную сигаретку. Меня мутит.
Из темноты долетают крики. Во двор, держа в одной руке фонарь, а в другой - потрёпанный мешок, врывается Клыков. Сквозь тяжёлое, хриплое дыхание он выкрикивает:
- Партизан! Партизан вернулся! Хмель-дурман! Вот!
Валентин вырывает у Клыкова мешок, и быстро уходит. А меня снова начинает бить нервная дрожь. Я хочу побежать за Валентином, но Ренат останавливает:
- Куда? Теперь без нас обойдутся!
Я сажусь на лавочку. Через десять минут дружинники приводят Партизана. Живой свет факелов освещает дорогу, лесника бережно придерживают под руки, он сильно хромает, изодран, грязен, а правая нога обмотана измызганной, окровавленной тряпицей.
- Где нашёл-то? - интересуется Клыков.
- Где, где, в Караганде! - отвечает Партизан. - Его там навалом... за болотом навалом, а не в Караганде.
- Ты ходил за болото? - в голосе Клыкова слышится недоверие.
- Нет, блин! К тёще на блины!
* * *
Оказалось, за болотами не страшно. Попасть туда нелегко, но если путь разведан, почему бы и не сходить? Вот и повадился Партизан. По натуре он - одиночка, да никто ему в напарники и не набивался, потому как считали, что нет за болотами ничего, за что стоило бы рисковать жизнью.
А Партизан бывал там регулярно. И однажды его разобрало любопытство: что же будет, если дойти до северной опушки? Он и так забрёл дальше обычного, лишние несколько километров - незначительная цена за возможный приз. Про эшелон Партизан и не думал, он хотел попасть в большой посёлок, почти город, что когда-то располагался рядом с лесом. Люди там, положим, вряд ли выжили, но должно же после них остаться хоть что-то интересное!
И городок сыскался, и кое-что интересное: в железнодорожном тупике ржавел эшелон, предположительно - тот самый. Вагоны оказались набиты полезными вещами, в том числе и оружием. Набрав добра, сколько смог унести, Партизан, несмотря на тяжёлую ношу, летел домой, как на крыльях. Эх, замечательная жизнь начнётся - и лично у него, и вообще! Представлялись поздравления и награды, но у северного поста его повязали клыковские дружинники. А потом Хозяин отводил виноватый взгляд, и объяснял, что так уж дело повернулось: неожиданно грехи Партизана перевесили его добрые дела. Нет-нет, о заслугах лесника все помнят, но и провинностей за ним числится предостаточно. Если бы не Сыч со своей вендеттой, и говорить было бы не о чем, но получилось так, что надо реагировать. Пасюки начали звереть, того и гляди, бузу поднимут - не до церемоний. Если, чтобы загасить искру недовольства, нужно примерно наказать кого-то - так тому и быть.
Много в общем-то справедливых, но всё же обидных слов услышал Терентьев от Партизана. Сгоряча было сказано то, о чём лучше было вообще смолчать. Но как смолчишь, когда тебя грозятся повесить за то, за что недавно лишь слегка журили? Терентьев смущённо говорил, что постарается повлиять на решение суда, но обещать ничего не может, потому что суд у нас независимый!
Так и осудили человека. Не скажешь, что совсем несправедливо: всё же, преступление имело место быть, и не одно. Понятно, что, барачники давно на Партизана зуб точили, потому что он им спуску не давал, вёл себя так, будто за его спиной стоял Клыков, а, может, и сам Белов. Ерунда, лесник был сам по себе. А теперь даже кум, которому Партизан оказывал небольшие услуги, в надежде, что когда-нибудь тот отплатит добром за добро, решил в это дело не влезать. Заступник пригодился бы, да оказалось, что некому заступиться, придётся за независимость расплачиваться. Понятно, но, по-человечески, обидно! Если разобраться - каждого второго можно тащить на виселицу - хорошенько копни, найдёшь за что.
Долго молчал Партизан, хотел, в отместку, вообще не говорить о находке: мол, отыскался небольшой бандитский схрон двадцатилетней давности, оттуда и вещички! Если не верите - проверьте! Но умирать - тоже никудышный вариант. Намекнул Терентьев, что отменит приговор, да после всего случившегося не очень Партизан ему поверил и начал торговаться - путь к эшелону в обмен на жизнь. Хорошее предложение, не так ли?
Понял Хозяин, что ему вдруг заулыбалась удача. Разжиться бы патронами и оружием, тогда и с барачниками по-другому можно поговорить. А может, чем чёрт не шутит, и локомотив в исправном состоянии? Эх, укатить бы отсюда... решено, срочно собираем экспедицию. Для начала небольшую. Главная цель - патроны. А ещё не худо бы осмотреть поезд, может, найдутся интересные документы? Всё же, военные должны были хоть что-то знать про то, что случилось.
* * *
- А ну, дом престарелых, становись. В одну шеренгу, я сказал! - и Партизан с тяжким вздохом закинул ружьё на плечо.
Никто и не спешил становиться в эту самую шеренгу, потому что команда, если разобраться, дурацкая - строем по лесу не ходят. И вообще непонятно, к чему такая спешка? Дело-то к вечеру. Переночевали бы здесь, отдохнули бы, а утром - в добрый путь! Только неизвестно, что завтра будет с погодой, может так закрутить, что и нос за порог не высунешь, а значит, пока нет дождя, надо идти. Так сказал Партизан, и свой резон в этом есть. А ещё лесник сказал, что до темноты запросто полпути до болот одолеем, а заночевать найдётся где, знает он одно весёлое местечко. На заграничный отель с рестораном, конечно, не тянет, но нам не привыкать, лишь бы сверху не капало.
Всё же выстроились мы неровной линией. Одеты все, если не считать меня и самого Партизана, с иголочки. Наверное, лучшее, что оставалось из старых запасов для ребят не пожалели. Ботинки с высоким голенищем, до верха прошнурованы; подошва толстая, рубчатая - чтобы ноги в грязи не разъезжались. А ещё плащи до самых пяток; влага ни с неба, ни с листьев одежду не намочит. Рюкзаки под завязку добром набиты, и боеприпасов - по четыре магазина у каждого! Такая вот экипировочка! Я человек не завидущий, но как тут не позавидовать?
- Подтянитесь хоть, что ли, - заворчал Партизан. - Эх, без вас бы я за день добежал, а с вами живым добраться - хороший результат. Ладно, полетели, орлы.
"Орлы" довольно загоготали.
- Сыч! Точно остаёшься?! - заорал Партизан. - В доме пока запрись, мы скоро.
Сыч не отозвался, но когда мы тронулись в путь, вышел на крыльцо. Мы уходили, а он потерянно так смотрел нам вслед.
Иногда случается странное наваждение: кажется, будто жизнь перекрутилась петлёй, и ты начинаешь с уже прожитого когда-то момента. Ведь было же недавно; и съедающая рельсы ржа, и деревья, облепленные мхами, и буйный подлесок, выползающий к железной дороге! Только идём мы сейчас в другую сторону, и солнышка нет, вместо него серая муть, ветер и лужи. Вонючий мох, который, по словам Архипа, и не мох вовсе, свисает с каждой ветки каждого дерева. Оттого ко всем лесным ароматам примешивается еле слышный гнилостный душок, пополам с запахами грибов и сырости. А по животу, как и в первую мою вылазку за Ограду, вовсю прогуливается холод. Но теперь к нему прибавилось новое ощущение - показалось, будто кто-то нахальный и любопытный вытаращился мне в затылок, скоро назойливым взглядом пробуравит дырку в черепе, рассмотрит мои нехитрые мысли. Пару раз я, не выдержав, оборачивался, но за мной шёл лишь рассеянно глазеющий по сторонам Савка.
Партизан обещал, что под вечер мы выйдем к речке Большая Берёзовка; так и получилось. Мы остановились возле моста, заросшего вонючим мхом. И снова, будто повторение пройденного: несколько дней назад я стоял точно перед таким же сооружением. Так же, словно занавески на сквозняке, колыхались похожие на щупальца отростки, обильно сочилась тягучая слизь - сопли до воды растянулись. А в речке нетерпеливое бурление - стайки мелюзги пожирают капающее сверху лакомство.
От вони дух перехватило, и глаза слезятся: кто рукавом нос прикрыл, кто ладонями, а всё равно тошно.
Профессор поднял с земли сухую ветку и подошёл к мосту. Сопливые мочала лениво зашевелились, Архипу от этого сделалось ещё интереснее, ткнул он веткой в ближайший отросток, и началось форменное безобразие: обметавшая мост растительность заколыхалась, потекла слизь, вонь пуще прежнего изгадила воздух. Принялся Архип это дело рассматривать, ветку к лицу поднёс, хорошо, на вкус не попробовал. У меня желудок рвотным спазмом прихватило, едва удалось перебороть стыдный позыв.
- Что, умник, - усмехнулся Партизан, - изучаешь помаленьку? Сообразил, что это?
- Раньше про такое слышал, а теперь и увидел - радостно сообщил Архип. Видно, пробудился у него нешуточный интерес к окружающей действительности. - Как я и думал, похоже на колонию каких-то простейших, возможно, в симбиозе с зелёными водорослями. Образцы бы взять.
- Конечно, возьми, если для науки, - великодушно разрешил Партизан, - бери, сколько хочешь, не стесняйся, здесь этой дряни навалом. И домой проваливай, там изучать будешь. Потому что я с такими олухами в лесу нянчиться не собираюсь. И запомни наперёд: ещё раз без спроса куда-то залезешь, хоть рукой, хоть палкой, да хоть ещё чем-нибудь - в зубы получишь, если живым останешься. Бить буду без предупреждения, и чтобы потом не обижался, дговорились? Кстати, это всех новичков касается.
Я, в самом деле, не подумал, - сделал вид, что засмущался, профессор. - Ведь интересно же получается...
- Интересно, ещё как интересно! - перебил его Партизан. - Вроде, умным кажешься! Уговорили взять тебя, да видно зря - хлопот не оберёшься. Ладно, для умных объясняю - в эту речку не лезем, дурная она. Живут в ней особые червячки. Умные их паразитами называют, а мы по-простому - яйцегрызами. А за рекой ещё интереснее: там всё вонючкой убито, а поляны борщевиком поросли. Но ты, Архип, сильно не радуйся, мы в это интересное место не пойдём. Здесь недалеко есть другая переправа.
Под деревьями сыро и мрачно. За три сотни шагов, что мы прошли вдоль берега, я основательно вымок, а заодно ещё раз позавидовал одёжке товарищей. Мокрая трава, мокрые кусты, мокрые листья - и сам я через минуту сделался таким же мокрым. Кожаная куртка, хоть и с капюшоном - плохая защита от сырости, особенно, если эта сырость со всех сторон. Холодные струйки просочились за воротник, и по телу побежали мурашки, началась мелкая дрожь.
Проломившись сквозь кусты шипастой акации, мы выбрались на шоссе. Когда-то здесь ездили машины, сейчас не проползёт и трактор - от дороги осталось лишь название, да кривая линия на картах лесников. Местами асфальта нет, а кое-где он ещё сохранился, но весь растрескался и встал дыбом. Из щелей выперла трава, пробилась наглая молодая поросль, некоторые выбравшиеся из-под асфальта деревца вдвое, втрое выше меня вымахали.
Когда-то, специально для автомобилей, через реку перекинули деревянный мост. Вид этого сооружения доверия не внушает: брёвна почернели, на них лоснится что-то скользкое; одна из шести опор подломилась, и вся конструкция скособочилась, того и гляди, рухнет; перила не уцелели, а поверх щелястого деревянного настила лежат две ржавые металлические колеи. Как представил, что придётся идти по этому мосту, стало мне тоскливо.
- Для новичков объясняю, - подбодрил нас Партизан. - Когда окажетесь над рекой, шустрее двигайте ногами. Кто может не дышать - тот не дышит, кто не может - дышит через раз. Потому что в здесь река настолько дурная, что от неё и воздух дурным сделался. Помереть - не помрёте, а голова будет звенеть, как бубен. Это ежели чуть-чуть подышать. А если кто к воде спустится, да постоит немного, тому совсем плохо станет. Мелкого зверя сюда на водопой тянет, а потом с ним вон что делается.
Глянул я, куда указал Партизан, и увидел шелковистую травку. На вид она нежная и ласковая, усыпанная пушистыми цветами, похожими на радужные одуванчики. Притягивает к себе лужайка, будто мохнатый ковёр, хочется на нём бока понежить, и плевать, что вокруг мелкие косточки белеют, и даже чья-то, ещё не до конца разложившаяся, тушка виднеется. Похоже - прямо из этой тушки вверх тянутся стрелки молодой травы.
Архип, конечно, заинтересовался. Он быстро сочинил гипотезу, которая всё ему объяснила, и решил и нас осчастливить этим знанием:
- А что, если это не река виновата, вдруг, это трава такая? Может, она вместе с ядовитой пыльцой семена вокруг распыляет? Вдыхает зверь такую смесь, от пыльцы гибнет, а семена внутри него прорастают. Тут им сразу и защита, и питательная среда. Ловко приспособились, правда?
- Угу, - сказал я, судорожно сглатывая, чтобы подавить ещё один спазм, а самому вспомнилось, как Бармалей на островке упал, а из него трава выросла. Там, конечно, всё по-другому, но что-то схожее имеется.