- Растения, они бывают опаснее любого зверья, - поддакнул Леший. - Потому, как их нельзя учуять.
А я подумал, что же это за место такое! Здесь не только животные поедают траву, но и трава охотится на зверей. Попробуй-ка расслабиться!
Мне совсем расхотелось испытывать надёжность моста, но идти-то надо. Я промчался по шатающейся конструкции быстрее пули. Когда все собрались на том берегу, Партизан сказал:
- Тут недалече осталось, похоже, до темноты успеваем.
Обрадовался я близкому отдыху, да не сильно обрадовался, потому что возникло чувство: вновь со мной плохое творится. Ледышка из живота в пах опустилась, и теперь всё там раздирает, сердце трепещет и норовит с ритма сбиться, а затылок почти пробуравили, уже в голову залезли, тайные мысли разглядывают. Дальше - хуже; ноги стали ватными, тошнотный ком подступил к горлу. Вспомнилось, как меня поймал муравьиный лев. В сущности, похожее ощущение, хотя руки-ноги пока работают. Лишь бы, как тогда, не переклинило.
Партизан ускорял шаг. Чем быстрее он шёл, тем сильнее прихрамывал, а всё равно угнаться за ним оказалось непросто. И хорошо, что пришлось напрячься, быстрая ходьба немного отвлекла.
Лесник неожиданно остановился, мы столпились вокруг. Партизана что-то насторожило, и он велел нам заткнуться и не пыхтеть; ружьё уже в руках, а сам он в чащу всматривается. Леший указал куда-то в лес, где среди деревьев начала сгущаться темень.
- Там? - едва слышно спросил он.
- И ещё вон там, - Партизан кивнул на кусты, что росли по другую сторону дороги.
Я тоже всмотрелся, и уши навострил - по листьям шуршит вновь начавший накрапывать дождь, журчит невдалеке ручеёк, ветер шелестит кронами. Вот и всё, что я увидел и услышал.
- Что-то рановато они повылезали, - прошептал Партизан, - хоть и тучи, а всё равно для них светло. Давайте поспешать. Успеем до темноты - переночуем по-людски, а не успеем - придётся, как птичкам, на деревьях ночь пережидать. Понятно?
- Понятно, начальник, - ответил Сашка.
- Если понятно, вперёд.
И мы рванули. Не то чтобы побежали - попробуй-ка, побегай с тяжёлым рюкзаком и автоматом за спиной! Я бы, может, и смог, а каково, например, профессору? Для него и прогулка из одного конца посёлка в другой - путешествие. Но пошли мы очень быстро. Я на ходу в чащу поглядывал. Иногда казалось, что меж деревьями мелькают силуэты - неясные и серые. Пристальнее всмотришься - никого там нет; всё - игра воображения. Вслушаешься - ни лист не зашуршит, ни сучок под лапой не треснет. Тишину нарушают лишь наше сопение да топанье. Скоро даже я выдохся, а Партизан и не думал сбавлять ход.
Сначала я увидел справа от себя ржавую табличку, на которой уже невозможно было разобрать надпись, а потом, неожиданно, и как-то сразу мы оказались в придушенном лесом селении. Кривые дома, дырявые крыши, пустые окна, улицы поросли кустарником и деревьями. Посреди этой разрухи крепостью высится маленькая железобетонная двухэтажка: наверное, в прошлом это был магазин, или, скорее всего, какая-то контора. Окна закрыты ржавыми ставнями, на двери огромный засов. Партизан повозился с замком, и дверь нехотя поддалась, окрест разлетелся железный скрежет.
Мы зашли в большую тёмную комнату. Проём в дальней стене, за ним лестница. Полки, на которых, кроме лоскутьев паутины и толстого слоя пыли, ничего нет; у шкафов выломаны дверцы; окна с выбитыми стёклами забраны железными решетками, и прикрыты ставнями; половицы под ними прогнили от дождевой влаги.
Партизан тщательно подпер дверь, и мы, бросив рюкзаки, повалились на пол. Лесники, те быстро оклемались, видать, привычны наперегонки с неприятностями бегать! Партизан через минуту, взяв ружьё, поднялся.
- Хватит валять дурака, Лёха, - сказал он. - Пошли дом проверим. А вы, что ли, ужин организуйте.
Лесники ушли на второй этаж. Антон запалил свечу. Пристроил я мокрую от дождя снаружи, и от пота с изнанки, куртку на торчащий из стены гвоздь - может, за ночь высохнет. Я смотрел на трепещущее от сквозняка пламя, из окон тянуло сыростью и холодком, меня начало знобить. Я придвинулся вплотную к огоньку, да разве от свечки согреешься?
- Чисто в доме, отдыхайте, - успокоил нас Леший, спустившись в комнату. - Ты чо смурной, Олежка?
Я махнул рукой, а Леший велел:
- А ну, сходи к Партизану. Поговорить с тобой хочет.
Я темноты не боюсь, по крайней мере, раньше думал, что не боюсь. А тут, едва поднялся на второй этаж, едва ударили в нос запахи сырости, тления и пустоты, страх, что весь день сидел внутри, как гной из прыща, выдавился наружу. Какой холод - теперь в жар бросило! На лбу испарина; капелька пота прочертила дорожку на щеке. Но Партизан разжёг свечку, и стало легче. А потом я разглядел в углу три скелета. Два человеческих - на одном ещё сохранились лоскуты одежды - и один собачий.
- Ты их не бойся, - сказал Партизан, - они к тебе ничего не имеют.
- Ага, - я вытер испарину со лба. - Кто это?
- Здесь покойники в каждом доме, - Партизан раскурил от свечи трубку. - Может, ватага обитала, а может, местные. Какая нам разница? Лучше расскажи, что с тобой творится?
- А что со мной? Всё нормально, - я тоже стал прикуривать, стараясь, чтобы Партизан не заметил, как трясутся руки.
- Ты не виляй. Думаешь, не видно? - сказал лесник. - Ты боишься! Делаешь вид, будто всё хорошо, а от самого страхом воняет. Я эти вещи чую, только про тебя не до конца понимаю. Кое-что Леший рассказал: когда тебя муравьиный лев поймал, ты на весь лес вонял страхом. Зато когда Савку спасал, куда и страх подевался! Значит, не в трусости дело, или не только в ней. Я вот почему интересуюсь: если боишься - это твои проблемы, а мне хватает и моих. А если случится чего, справишься? Не подставишь людей?
А я и сам не рад, что в лесу оказался. Но, когда меня из Посёлка прогоняли, забыли спросить о том, чего мне хочется, а чего - нет! Теперь бы вернуться домой, но, похоже, дорога туда через этот самый лес и проходит. Леснику я рассказал всё: про жуть непонятную, когда от каждого шороха сердце пытается из груди выскочить, про комочек ледяной, и про то, что кто-то в душу лезет, и в мозгах копается. Объяснил, как сумел, что весь измотался, а поделать ничего не могу, потому и не знаю... рад бы думать, что не подведу, а как оно сложится?
- В лесу всякое бывает, - равнодушно сказал Партизан, - особо поначалу. Лес каждого по-своему ломает. Значит, чутьё у тебя есть. Был бы ты глухой, не слышал бы леса, тогда б и не мучался. Глухому лесником быть нельзя - пропадёт. А тебе что могу посоветовать - не поддавайся! Со временем поймёшь, как с этим справиться. Будет время, поработаю с тобой, может, и выйдет толк.
Спустились мы вниз. От того, что Партизан не рассердился, даже и не упрекнул, а, наоборот, попытался что-то по-свойски объяснить, неожиданно сделалось легче. Вон оно что, граждане - это не со мной проблемы, это лес меня мучает. Совсем другое дело, получается. Другое-то оно другое, а только, всё равно, тяжко.
Хорошо бы выспаться - какую ночь без нормального сна. Тем более - самочувствие после того, как перекусил, исправилось, осталась лишь тупая боль в затылке, ровно там, где надулась шишка, полученная во вчерашней потасовке. Я прикрыл глаза, начала одолевать дрёма, и тут прозвучало это. Не вой, и не скрежет - что-то среднее. Сна как не бывало! Я взметнулся на ноги, сердце заколотилось, а внутренности застыли, будто меня нашпиговало ледяными осколками.
- Савка, глянь, кто орёт? - высунув нос из-под плаща, попросил Леший.
Приоткрыв ставень, механик долго таращился в темноту.
- Там, у делева, стоит, - сказал он.
- Волколак, что-ли? - спросил Партизан.
Савелий кивнул.
- Один? - уточнил Партизан.
Савелий опять кивнул.
- Раз один, - усмехнулся Леший, - нечего было и просыпаться. И вы ложитесь. Завтра пожалеете, что не спали.
- Темно, - сказал Партизан, выглянув в окно. Он долго целился из ружья. - И далеко.
Выстрел так и не прозвучал. Партизан убрал оружие, и, для тех, кто не в курсе, объяснил:
- Хитрые, сволочи. Эти поодиночке не нападают. Разведчики выслеживают добычу, а потом созывают стаю. Когда десяток-другой соберётся, пойдёт веселье. Ну, здесь нам бояться нечего - до утра продержимся.
Издалека, сквозь шуршание ветра в кронах деревьев, донёсся ответный вой. Я посмотрел в окно. Чернильная тьма, ничего разглядеть невозможно. Но, странно: чем больше я пялился во мрак, тем отчётливее виделось, что лес заполнен призрачным зыбким сиянием. Оно на грани восприятия, но именно оно позволяет различить неясные очертания домов и деревьев.
А потом я увидел человеческий силуэт: скособоченное туловище, маленькая головка, руки свисают до колен, а глаза, словно два уголька, светятся багровым. Опустилась тварь на четвереньки, морду в небо задрала, и снова донёсся вой-скрежет.
Проняло меня это зрелище, я отпрянул от окна. Ну его, нет сил смотреть на всякую нечисть. А волколаки начали кричать, не смолкая! Я свернулся клубочком на полу, под голову сунул влажную куртку, да разве уснёшь? У Лешего, однако, получилось - завернувшись в плащ, он спокойно похрапывал в уголке. Показалось, что сквозняк сделался особенно холодным. Я встал и раскурил от свечи трубку, тут ко мне подсел Архип.
- Тоже не спится, - вздохнул он, зябко кутаясь в плащ. - Видал я волколака, только, дохлого. Похож на большую собаку... будь другом, угости табачком.
- Ты, вроде, не куришь, - удивился я.
- Вроде нет, а сейчас, пожалуй, закурю.
Я дал профессору раскуренную трубку, для хорошего человека не жалко. Обтерев мундштук о рукав, Архип осторожно втянул горький дым. После первой затяжки у профессора выпучились глаза, после второй потекли слёзы.
- Спасибо, - сказал он, возвращая трубку, - но это не табак!
- Почему не табак? - удивился я. - Самый настоящий!
- Ты бы не затягивался, профессор, - посоветовал Антон. - Не смотри на нас, мы-то привычные, и то вдыхаем осторожненько и через раз, а ты просто в рот набери, чтобы вкус распробовать, тогда нормально.
- Всё равно гадость. Вот раньше, помню...
- Раньше много чего было, - сказал я сердито. Вообще-то мне всё равно, я не видел этого "раньше", значит, и переживать не о чем. Другие любят вспоминать о "той" жизни, а ещё они любят делиться воспоминаниями со мной. Когда нет настроения, это сильно раздражает.
- Да, много чего было, - Архип зажмурился, - и в один миг - ничего и никого.
- Мы же остались, - перебил я профессора. Знаю, раз начал человек в таком духе прошлое вспоминать, либо дело закончится истерикой, либо впадёт мужик в жуткую меланхолию - лучше сразу пресечь. Я сказал, попытавшись, чтобы прозвучало грубо: - Живи, и радуйся! Чего тебе ещё!
- Мы остались, - согласился профессор, - но мы не в счёт, мы случайность. Повезло! Что бы там ни произошло, а нас лишь краешком зацепило. Если война, то пожалели на это захолустье боеголовку; рядом ни одного приличного городка. А ежели что другое - опять же, городов близко не было, а та гадость, от которой мир чуть не рассыпался в труху, понятно, не в деревне случилась. Раз уж выпало нам уцелеть, надо было жизнь налаживать, а люди вместо этого стали резать друг друга почём зря, выясняли, кто главнее. На Терентьева охотились, а потом переключились на Степана. Да и сам Стёпка... вспоминать про то, а тем более рассказывать вам, молодым, не рекомендуют, но так уж оно было. В других посёлках изначально ситуация не хуже была, и чем там дело кончилось? Кому-то посчастливилось к нам прибиться, но больше таких, кто косточки по лесу разбросал.
- Архип, думаешь, вообще никого не осталось? Совсем-совсем? На всём белом свете? Наверняка же, кому-то ещё свезло! - спросил Антон, а мне почему-то вспомнился плакат над кроватью Рената. Если честно, мысль о том, что те, кто не пожалел бы для нас пары тысяч ядерных боеголовок, сейчас купаются в море, пьют вино и пялятся на красивых женщин, сильно не нравилась. Всё же надеюсь, им тоже досталось - это справедливо! Если уж в дерьмо, так всем миром, чтобы никому не было обидно!
- Не думаю, - ответил, поразмыслив, учёный. - Говорят, в московской подземке кто-то выжил. Хоть убей, не понимаю, откуда пошёл этот слух. Шансов у тех товарищей, по правде сказать, маловато; под землёй долго не протянешь. Может, где-то ещё? Только какая нам разница? Мы о других выживших ничего не знаем, и, скорее всего, никогда не узнаем, а это всё равно, что их нет.
Волколаки неожиданно заткнулись, наступила жуткая тишина.
- Всё, ребятки, подъём, - скомандовал Партизан. - Леший, вставай, говорю. Веселье проспишь!
- Сейчас и нападут? - поинтересовался Архип.
- А как же, непременно нападут! - Антон подхватился на ноги, бодрый и готовый воевать. - Потому что тупые они, думают, в ловушку нас загнали. А нам только и надо, утра дождаться. Ночью волколак - лесной царь, а дневного света не переносит. Днём он смирный, как ягнёнок, его можно палкой забить. Приспособились, твари, по логовищам хорониться, а мы их и там находим...
- Твари приспосабливаются, - сказал Архип. - У них выбор небольшой: либо жить, соответственно своей природе, либо сдохнуть. А мы норовим, как раньше, мир под себя переделать. Только силёнок у нас нынче маловато, да и мир другой, он больше не желает переделываться.
- Эх ты, умник, - сказал Партизан, осматривая ружьё. - Стало быть, это в нашей природе и есть - мир под себя переделывать. Потому и живы, что пытаемся соответствовать. А если опустим руки, тут нам и конец. Вымрем, точно говорю.
- На самом деле, уже практически вымерли, - грустно сказал учёный. - Нас больше нет. Пока ещё двигаемся, едим, даже кое-как размножаемся. А время наше ушло. Мы - последние динозавры.
- Ну, здесь ты загнул, - подал голос Антон. - Лично я вымирать не собираюсь. Мне пока нравится двигаться, есть и размножаться.
- Всем нравится. Да не у всех получится, - неожиданно поддержал учёного Сашка. - С лесом мы справляемся, а как быть с голодом? Сейчас каждый, кто ещё кое-как работает, кормит двух стариков или больных. А будет хуже, гораздо хуже, потому что Хозяин даже неизлечимых приказал выхаживать! Прошлые грешки замаливает! Лесники, рискуя жизнью, хмель собирают, а им лечат тех, от кого и пользы никакой. Помирать они не торопятся, а кушать им подавай! Зато работяги живут впроголодь, а скоро узнают, что такое голод. Тогда самое страшное и начнётся.
- Да-а, - Партизан, сощурившись, посмотрел на Сашку. - Я и не знал, что ты шибко умный. Ладно, прохвессор, у него мозги набекрень. А ты, Зуб, чего предлагаешь? Выгнать дармоедов из Посёлка, чтобы всю еду случайно не сожрали? Может, сделаем ещё лучше - на мясо их пустим? Тогда и польза выйдет! Архип, ты хочешь, чтобы мы тебя скушали? Сам-то не молодой уж.
Хотел было и я словечко вставить, за Сашку, приятеля моего, заступиться, да ничего не сказал - не придумалось хорошего ответа. Вроде бы, всё правильно, только почудилась мне в Сашкиных словах какая-то неправильность. А профессор заоправдывался:
- Я просто говорю, как обстоят дела. У животных, если всем выжить нельзя, остаются сильные особи. Но мы-то не звери. Мы - люди. Потому и вымираем.
- Ладно, - успокоил профессора Антон, - авось как-нибудь выдюжим. Ты, Архип, главное, не бойся. Тебя не съедят пока. Чего там есть? Кожа да кости, подавиться можно. Опять же, и пользу приносишь - детишек учишь. Глядишь, умными, как ты, станут.
- Петрович, я давно хотел спросить, - соскочил с неприятной темы Партизан, - как тебя угораздило в Посёлке оказаться? Умники больше по городам жили.
- Так вышло, - неохотно проговорил Архип. - Видно, у кого-то на дороге встал. Не повезло... Чего лыбитесь? Тогда многие брали, а они ко мне прицепились!
- Значит, за взятку, - подытожил Сашка. - Что-то такое я предполагал. И много брал?
- Не так, чтобы очень. С дурака одна сумма, с умного - другая. Ежели ты не способный к обучению балбес, так, хотя бы, плати за то, что я трачу на тебя своё время. Что тут не правильно?
- Да нет, всё правильно, - сказал Сашка. - Значит, с умных денег не брал?