– Да ладно вам, я же пошутил! - откашливаясь, оправдывался я.
Судя по странно дрожащим губам, Лариса Михайловна собиралась плакать. Николай Александрович хмурился недовольно.
– Я работал на полставки, помогал Алексею Ланнову, слышали о таком? На дому акты составлял, документацию проверял.
– И что же заставило тебя появиться? - скепсисом в голосе папули можно было заставлять преступников сознаваться в содеянном.
– Если ты не знаешь, он умер несколько дней назад, - тихо ответил я, опустив голову и стараясь изобразить гримасу боли на лице.
Ну не мог я самого себя оплакивать, а Яра мне совсем жалко не было! Ну, умер и умер. Сам дожил до такого. Наркотики - это зло. Так говорят своим детям все родители. А пробовать или нет - это уже дело самих детей. Яр сделал свой выбор. От жизни отказался. Я вообще не при чём.
Да, я хочу жить. Да, мне нужна эта жизнь. А ему, видимо, жить не хотелось.
– Вы были друзьями? - спокойно поинтересовался мужчина, делая акцент на последнем слове.
– Да, были, - ответил я, но Саша добавил через секунду:
– Они были любовниками.
Едва удержавшись от недовольного возгласа, пнул его под столом, благо, расстояние между ним и отцом позволяло не беспокоиться за сохранность конечностей родителя.
– Вот как, - протянул Николай Александрович медленно. – Я соболезную. А вы, молодой человек, - обратился он к Алексу. – Вы кем приходитесь Ярославу, в таком случае?
– Я его друг, - широко улыбнулся парень. – Правда, просто друг. И мне девочки нравятся.
– Ты латентный гей, Саша, - нравоучительно подъебнул блондина я с видом знатока. Когда я про друга сказал, он мне ногу отдавил, а ему типа можно, да? – Мирка тебе это докажет.
Фролов сверкнул синими глазами недовольно, а я хищно сощурился.
Любовники мы, да? Хуй тогда ты, а не натурал. Я тебя, блядь, не просто геем сделаю, а пассивом! А Мирка… Мирка мне ещё спасибо скажет.
Дальнейшие события катастрофы за собой не повлекли - мы говорили на совершенно нейтральные темы, я пообещал семье больше не пропадать, дал нынешний номер телефона, клялся, что всё сдам сам и, возможно, переведусь на пятый курс. Лариса Михайловна заплакала и обнимала меня минут пять, шепча, что любит больше всего в этой жизни.
Оказавшись дома, я сел за учебники, с мыслями о том, что любят они своего сына. Человека, которого я вытеснил из этого тела.
Не меня.
А кто, собственно говоря, любит меня сейчас?
Голос в голове хранил мрачное молчание.
…К концу недели я вымотался морально и физически и был абсолютно истощен. Самое странное - обращение по имени или фамилии теперь невероятно бесило, а в голове билась пойманной птицей только одна мысль: “Я Лёха Ланнов, Лёха!”. Но об этом никто, кроме меня самого и ещё троих людей, не знал.
Фролову было стыдно на подобное жаловаться, Дине - бестолково, Коломенскому - стрёмно, знаете ли. А апатия всё накатывала.
В субботу утром, когда я уже обувался в коридоре, стало лень идти на пары, и я позвонил Алексу, чтобы он предупредил старосту. Алина Эйнулаева, предводительница четвёртого курса, с огромной радостью согласилась помочь “новому Ярику”.
И вот я, здоровый двадцатитрёхлетний парень, сидел на кровати при полном параде, в кроссовках, и думал о том, что скоро просто сдохну.
Раньше моя жизнь не была такой бесцветной и рутинной.
Утро в школьные времена начиналось с подъебов Лерыча и шуток родителей за столом, день никогда не проходил без нонсенсов, мы с Антоном вообще редко щадили чужие нервные системы, о нас и в университете легенды слагали, благо, что не посмертно.
Вечера в те недолгие несколько лет обучения в универе проходили в тёплой, уютной обстановке, мы с Тохой каждый вечер закачивали и смотрели новые фильмы. Под ужастики ржали, как ненормальные, под мелодрамы сопели в четыре дырочки…
Антон.
Как он вообще там? Так же херово, как мне? Да что там, ему, наверное, в сотню раз хуже…
Внезапная мысль пронзила мой мозг. Я всё равно не пошёл на пары! Может быть тогда навестить Тошу? Ну точно! Так и сделаем!
…В десять часов утра я уже стоял около подъезда своего - теперь уже, конечно, Тохиного - дома и нервно теребил шарик пирсинга в брови.
Дурацкая привычка - сначала делать, а потом думать, не считаете?
Нахера я вообще сюда приехал? Ну позвоню я в дверь, мне откроет, если очень повезёт, Антон. Если не очень повезёт - Анна Владимировна, его мама, и тогда мне придётся придумывать кучу отговорок, и снова врать, как попало. Скорее всего, женщина меня к сыну не пустит, скажет, что он болен, и ему вредно общаться с людьми. Вот, как всё логично! Ну и какого чёрта я здесь?…
В тот самый момент, когда я собрался уходить, подъездная дверь запищала противно, открываясь, и из темноты на улицу шагнула ныне вспоминаемая мною госпожа Глубоковских.
Светловолосая и голубоглазая, в свои сорок лет тётя Аня пользовалась большим спросом у мужчин. После смерти мужа, отца Антона, она так и не вышла замуж снова, предпочтя браку одинокую жизнь в трехкомнатной квартире в центре города. Хитрая баба. Они с моей мамой друг друга стоят.
Анна Владимировна небрежным жестом запахнула кораллового цвета пальто и поправила на плече сумку, а после шагнула вперёд и…
Ну, знаете, это был шанс один на миллион.
Женщина неправильно поставила ногу, как-то странно подвернула её, и лежать ей чинно на асфальте, если бы не я. Крайне целомудренно перехватив её за талию и не позволив блондинке упасть, я попытался изобразить на лице шок. Что-то вроде: “Да как же я так умудрился, ума не приложу, вот я гребанный супер-пупер-мен!”.
– Анна Владимировна?! - воскликнул я преувеличенно удивлённо. Женщина хлопала ресницами, пока я возвращал её в привычное положение. Кажется, тётя Аня и сама не успела понять, что произошло, но была мне всё же благодарна.
– Простите, не припоминаю… - пробормотала она, щурясь забавно.
– Ярослав, я хороший знакомый Антона, мы учимся в одном университете, только я на год младше, но собираюсь переводиться на пятый курс, а ваш сын мне помогает… - я поморщился скорбно и добавил тише, зная, как мать Тохи относилась ко мне: – Соболезную вам. Алексей был хорошим парнем.
Женщина тряхнула головой и кивнула небрежно.
– Что ты здесь делаешь? - спросила Анна Владимировна, немного разобравшись с мыслями.
– Я очень хочу навестить Антона, понимаете? Мне сказали, что он на сильных успокоительных…
– Ох, ну… - тётя задумалась. – Пойдём, - кивнула она нерешительно. – Ты ведь?…
– Да, у меня нет никаких планов на день, - перебил я её, предвосхищая вопрос.
– Отлично, мне нужно срочно отъехать по делам, а Антоша должен скоро проснуться, действие препарата закончится. Он будет волноваться, если не обнаружит никого рядом. Мальчика нужно будет накормить, разговором отвлечь… Ты ведь справишься с этим, думаю, не брезгливый? И вот ещё что - ни в коем случае не упоминай в разговоре Лёшу. Антон очень остро реагирует на это. У него начинается сильная истерика, и остановить её довольно проблематично…
Анна Владимировна рассказывала ещё что-то, но я слушал в пол уха, думая, что сейчас, прямо здесь, истерика случится у меня. Тоха… Почему?
Неужели я был настолько дорог ему? Хотя, о чём это я? Если бы я был на его месте, вообще убился бы.
В квартире всё было по-прежнему, я, кажется, даже разглядел в темноте кладовой свою кожаную куртку, а в коридоре всё так же витал слабый запах Тохиных духов. Если я всю жизнь любил древесные ароматы, то другу нравились водные, свежие, бодрящие. Они словно символизировали его - такого же энергичного и вечно неунывающего.
– Ну, располагайся. Посиди там на диване, телевизор посмотри, пока он не проснется, - раздала указания Анна Владимировна и ушла, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Я скинул кроссовки в коридоре и прошёл в свою комнату, где, очевидно, и лежал Антон. Конечно, эту деталь женщина рассказывать не посчитала нужным. В принципе, выбор друга мне не понятен - света в моей норе почти нет из-за странного расположения домов в округе (в комнате темновато даже в солнечные дни, что говорить о пасмурной погоде) да и обстановка… мрачновата слегка. Занавески тёмно-зеленые, каркас кровати из тёмного дерева; шкаф, стол, палас, обивка дивана - тоже. В общем, обилием ярких красок моя спальня не радует. Впрочем, мне в такой обстановке уютнее и морально спокойнее.
Но для больного?…
Я аккуратно прошёл к кровати и сел на край, боясь потревожить сон Антона. Даже в плену Морфея друг выглядел беспокойным и недовольным - меж бровей залегла морщинка, делающая его старше. Лицо было бледным, что придавало от природы смуглому Тохе зелёный оттенок. Невольно сравнив друга с инопланетянами, хмыкнул.
Парень во сне скривился, словно от боли, и распахнул глаза, открывая рот, сначала не издавая ни звука, а потом начиная хрипеть. Кажется, Антон задыхался, и я соскочил с места, не зная, куда себя деть.
Что делать?!
– Во… дхы, - прохрипел Тоха, хватаясь руками за горло.
Увидев на тумбочке возле кровати стакан и схватив его, передал парню. Естественно, он не смог взять бокал, потому что руки тряслись и не слушались, и я сам умудрился влить в него жидкость. На адреналине, наверное. Потому что спустя несколько минут, когда Антон уже был совершенно спокоен, а я сидел на полу возле кровати, меня прошибла резкая слабость во всём теле.
– Донской? - спросил Тоха тихо, страдальчески морщась.
Я кивнул, вздыхая.
– А я ведь молился… Просил, чтобы он забрал кого-то вроде тебя вместо него. Бога просил…
– Я же говорил, что Бога нет, - устало привалившись к каркасу кровати, проговорил медленно. – Впрочем, твоё желание он выполнил. Частично.
Друг вскинул голову и с вызовом посмотрел мне в глаза.
– Ненавижу! - припечатал он ядовито.
– Ты уточняй, кого, пожалуйста, иначе я запутаюсь, - отмахнулся я легко. – Ярика или Лёху? Просто если Донского, вопрос не ко мне… А он сам тебе уже не ответит.
– Ты меня с ума сведешь, - покачал головой парень, улыбнувшись криво. – Сначала звонишь, говоришь, что ты мой лучший, но уже умерший друг, а теперь вот… Может это ты слегка тронулся умом, а, Яр? Потому что я абсолютно здоров, но меня бесит до белого каления то, что ты всё ещё жив, а Лёша умер! - в конце Тоха сорвался на крик, сжимая пальцами одеяло.
– Ты веришь в совпадения, Тох? - я встал в полный рост и теперь смотрел на друга сверху вниз.
– Ну, сам говоришь, что ты Лёха, а он знал, верю я или нет… - в парне проснулась Ехидна обыкновенная, подвида “слушаю, но не слышу”.
– Ты не веришь в гороскопы, но веришь в символичность снов и самые распространенные в народе приметы. И ты как минимум раза сто четыре мне сказал, что в совпадения не веришь. Так вот, смотри, скептик.
Я прошёл к своему письменному столу и, вытащив верхний ящик, поставил его на край кровати. Вытащив все тетрадки, огляделся по сторонам, ища взглядом органайзер.
– Где моя банка для всякой херни? Опять утащил её к себе? - прищурился я зло. Конечно, я должен был кинуться другу в ноги и на коленях молить о прощении, но не случилось мне за всю жизнь обзавестись такой огромной совестью. Злость бурлила внутри, словно я по-прежнему находился в своём теле, а Тоха не был болен. – Сколько раз просил тебя не тянуть к ней свои загребущие ручонки! Купи свою хрень и пожалуйста - хоть в унитаз смой. Но мою не тронь!
Времени идти куда-либо не было, поэтому я взял со стола ножницы и вскрыл дно ими.
Там лежали спрятанные мною давным-давно Тохины дневники. Три тетради полетели на колени брюнету.
Парень смотрел на них, как на ядовитых змей.
– Зелёный - это детство. Тебе двенадцать и ты настолько безнадёжно влюблён в кого-то, что только и можешь, что писать стихи и пытаться убиться об стену, - погрузился я в рассказ. – Синий - юношество. Его ты вёл до пятнадцати лет, и там тоже всё довольно скучно, если честно. Написано как-то слишком по-книжному вычурно, но тоскливо. Депрессивные начала - как основа. Красный - до девятнадцати. Это последний. Заканчивается он двадцать… - я напряг память. –… Двадцать восьмого декабря. В тот день ты потерял свою драгоценную девственность и дневники выбросил. Нет, ты думал, что выбросил, - я ехидно улыбнулся и захихикал злобно. – А я подобрал. В следующий раз - жги.
Антон не верил. Ни капли, ни секунды. Но попросил глухо:
– Ещё. Ещё что-нибудь расскажи.
Я плюхнулся на кровать напротив парня и улыбнулся хитро:
– Конечно же, Тошенька, солнышко моё ненаглядное! Вспомним молодость, придурковатый ты неуч! - мысленно потер лапки.
Я смогу его убедить, определённо.
…– А ты ему ответил: “Я незнакомым дяденькам двери не открываю с детства, меня мама хорошо выдрессировала”, - уже задыхаясь от смеха, закончил я. – Вот ты придурок конечно, Тох! Сначала закрыл его в лаборантской, а потом ещё и выёживаться начал!
Друг допивал приготовленный ему суп - на кой чёрт я налил его в чашку, это вообще отдельный разговор - и улыбался тоже, боясь подавиться.
– Я растерялся! - возразил он, сделав ещё глоток бульона. – И вообще, это ты был виноват - давай исправим оценки, давай исправим…
– Когда шаги услышал в коридоре, прятаться надо было, а не стоять столбом посреди класса с журналом в руках!
– Умный какой! Ты-то конечно смылся, а меня эти события шокировали!… - парень запнулся, услышав скрип открывающейся двери. – Мама пришла, - одними губами пояснил он и сделал страшные глаза.
Я рассмеялся. Неужели он думал, что я через окно к нему залез? Ромео, блядь. Нет, ничего не имею против, но пятый этаж…
– Тошенька, я пришла! - голос тёти Ани был непривычно напряженным.
Я поднялся с кровати и вышел в коридор.
– Анна Владимировна, добрый вечер, - улыбнулся широко. – А мы как раз поужинали, собирались погулять пойти…
Женщина сразу же обернулась, шокировано глядя на меня. О, этот фирменный семейный взгляд Глубоковских из серии: “Ты долбоёбушек или да?” - всю жизнь мечтал научиться смотреть так же, но не вышло.
Антон вышел вслед за мной, и теперь мы стояли рядом, плечом к плечу.
– Антон, - дрожащий голос матери друга предвещал слёзы.
Тошан вбил в гроб ещё один гвоздь, улыбнувшись.
– Да, мам, мы пойдем погуляем, я давно на улице не был…
Анна Владимировна подлетела к сыну, и тот в ту же секунду был заключен в крепкие объятия.
– Как хорошо, Господи, как же хорошо, - шептала женщина, стискивая зеленовато-бледного Антона в своих руках.
– Мам, ну, ты чего? Всё. Всё хорошо, всё уже хорошо. Отпусти, пожалуйста, я пойду оденусь, скоро уже стемнеет, не успеем…
Освободив Тоху, который тут же заперся у себя, чтобы хотя бы переодеться спокойно, тётя Аня обняла меня, прошептав:
– Спасибо тебе.
…– Так значит, номера ты не увидел… - проговорил я напряженно, глядя на то, как солнце медленно исчезает за крышами многоэтажек, окрашивая небо в оранжево-розовый цвет.
Мы часто гуляли на этой площадке в детстве. Качели, песочница, скамейки, все дела… Сейчас мы с Тохой выросли, но что-то привело сюда снова. Что, интересно? Явно не песочница, которая на песочницу похожа только в общих чертах. И не лавочки, исписанные всякой хернёй.
– Их не было, Лёх, я уже говорил это дядьВите. Иномарка чёрного цвета, нетюнингованная, и номера закрыты какой-то хернёй. Я тачку описал, там на заднем бампере царапина была сильная. Ну, вот, теперь её ищут, но, сам понимаешь, это как капля в море… Да и сейчас это смысла не имеет, ты же живой…
Антон чинно сидел рядом, закинув одну руку мне на плечо. Мы всегда так сидели, когда разговаривали о чём-то важном.
– Тох, ты чего? - подозрительно сощурился я. – Меня похоронили, я уже труп. А перед тобой сидит совершенно другой человек, Ярослав Донской по документам. У меня теперь другая семья, другие друзья, и всё, что меня связывает с прошлой жизнью - прошлой, заметь - это ты. И я искренне надеюсь, что ты не додумаешься говорить кому-то о том, что я… я… я не Лёха больше. Зови меня Яром, пожалуйста.
Друг больно сжал руку, лежащую на моём плече.
– Я сделаю всё, что скажешь… Яр, - серьёзно заявил парень. – Только не оставляй меня больше, пожалуйста. Я без тебя не смогу… - он сдался, скривившись, и уперся лбом в моё плечо.
– Тох, - позвал я тихо, не глядя на него. – А я ведь к тебе пришёл. Не к родителям, не к сестре, а к тебе. Я без тебя тоже… не могу долго. Нет у меня “долго и счастливо” без тебя, Тох.