— Мама, — послышался тихий голос, — пусти меня. Пожалуйста, мамочка, пусти меня в дом.
Ее захлестнула ярость. Точно. Это рыжий пакостник-газетчик пришел мотать ей нервы. Как, как он только мог удумать такое! Издеваться над горем несчастной матери, потерявшей ребенка, тревожить ее покой в тишине ночи, да еще с какой подлой изобретательностью! Подражать голосу ее покойного сына! Ну ничего, утром она позвонит куда надо, и мерзавец пожалеет о своей недостойной выходке!
Ярость полностью вытеснила в душе страх, и через несколько минут миссис Кармоди уже спала крепким сном.
VII
Утро выдалось ясное и морозное. Дул ветер, не слишком сильный, хотя вполне достаточный, чтобы в скором времени разогнать скрывающие солнце облака. Занимающийся день обещал быть просто чудесным.
Жители улицы неохотно выбирались из постелей — кому-то ведь и на работу нужно идти. Большая часть аборигенов провела ночь, не сомкнув глаз, — уж больно страшные звуки неслись снаружи до самого спасительного утра. И по некоей так и оставшейся неизвестной причине все жители как можно дольше оттягивали момент, когда приходилось все же собраться с духом и выглянуть наружу.
И вот когда они все же вышли и увидели, что их ждало, они насмерть перепугались, а большинство тут же позвонило в полицию. Полицейские прибыли незамедлительно, и в большом числе, сопровождаемые воем сирен. Оглядевшись, стражи порядка первым делом перекрыли движение на злосчастной улице. Зеваки, прохожие и просто жители соседних домов, привлеченные звуками тревоги, мгновенно собрались в приличных размеров толпу, которая все прибывала. Все старательно рассматривали лужайки перед домами на резко уходившей вниз под гору улице — той самой, что упиралась в Старое Детшилское кладбище. Среди любопытствующих сразу затолкались торговцы всякой всячиной: воздушными шариками, жареными орехами и хот-догами. А все уважающие себя городские газеты освободили первую полосу для фотоматериалов.
По правде говоря, на улице было что пофотографировать — правда, большую часть снимков пришлось отправить в мусорную корзину и не публиковать — чтобы не шокировать почтеннейшую публику. Ибо ночные гости проявили невиданную щедрость: у каждого дома они оставили — непосредственно на лужайках, на ступенях или у стволов деревьев посреди аккуратно стриженой травки — трупы с близлежащего кладбища. Некоторые испускали зловоние, вполне соответствующее стадиям далеко зашедшего разложения, в то время как другие уже лишились последних остатков плоти и представляли собой голые скелеты — именно такой обнаружился рядом с телом старого Эмиля Вайскопфа. Бедняга глядел в небо, а глаза его, широко раскрытые, смотрели в небо с недоверием и ужасом. Костлявые пальцы скелета сжимали старику горло.
Самую первую остановку ночные гости сделали у дома покойного Элмера Хэррода, оставив там тело хозяина. Точнее, даже не тело, а скелет, однако несчастного узнали по одежде. В свое время труп Элмера довольно долго пролежал в городском морге — родственники не спешили забирать его. Мистера Хэррода первым похоронили в новой части кладбища, которую назвали Хэррод-Плейс в его честь. Однако оставалось совершенно непонятным, почему тело лежало, полностью обмотанное лентами из кассет.
А еще у бедных жителей возникли серьезные трудности с домашними животными. Некоторые собаки подошли к трупам и принялись их обнюхивать — лишь для того, чтобы быстренько убраться в конуру и залечь в ней, дрожа от страха. Другие псы раскидывали кости, и хозяева насилу их оттащили от потревоженных тел. Как ни странно, среди останков нашелся и собачий труп — странным образом деформированный. Над ним сидел кот и пожирал выдранную из брюха собаки печень, а когда подошел хозяин, животное выплюнуло кровавый завтрак и свирепо засверкало глазами.
Миссис Кармоди увезли в больницу — бедняжка испытала тяжелейшее потрясение. Выйдя рано поутру, чтобы подмести дорожку, она обнаружила под окном спальни мерно колышущийся под ветерком и царапающий штукатурку труп. Лицо не удалось опознать — слишком далеко зашло разложение, однако миссис Кармоди была положительно уверена, что на теле надет костюм, в котором похоронили ее сына Рассела.
Наведавшись в особняк покойного Хэррода, полиция обнаружила, что там повсюду — несмотря на наступление дня — включен свет, а в одной из комнат по-прежнему крутится кассета в диктофоне. Видимо, непрерывное проигрывание в течение ночи повредило запись, ибо слов теперь никак не удавалось разобрать — из магнитофона слышалось лишь бессмысленное бормотание. Однако местные ребятишки, оккупировавшие дом накануне ночью, исчезли куда-то — все до единого и бесследно. Полиция обыскала каждый уголок в доме, а в подвале даже обнаружила тайный подземный ход, однако в туннеле не нашлось ничего примечательного, разве что стойкий и неприятный запах гниющих водорослей. Ход вел на кладбище, к свежепротертой могильной плите Обедии Картера, которая нарядно сверкала под ярким солнцем.
Новая часть Старого Детшилского кладбища ночью пострадала от рук шайки вандалов: все могилы стояли разрытыми, лежавших в них покойников вынули и выкинули прочь. Гробы расколотили, а щепки свалили в кучи, словно растопку для камина. Полиция полагала, что это проделки окрестной ребятни: мальчишки наскучили вечеринкой в особняке Хэррода и переместились на кладбище в поисках острых ощущений. Были незамедлительно начаты поиски детей — их фотографии и описания разослали по окрестным городам.
Однако смерть мисс Пибоди поставила полицейских в тупик. Раскрытый розовый зонтик висел на ветвях дерева, издевательски указуя ручкой на распростертое внизу бездыханное тело. Существо, объевшее ее останки, подошло к трапезе весьма избирательно: оно изгрызло до костей лишь тело, оставив тоненькие руки и ноги болтаться на сухожилиях по обеим сторонам от обглоданного позвоночника. Когда полицейские с предосторожностями подняли тело несчастной, ее конечности закачались в воздухе, как у проволочной куклы.
А кроме того, полиция так и не сумела понять, почему из всех кладбищенских монументов не пострадал лишь один — высокий обелиск. Он горделиво возвышался над разоренными могилами, а золотивший его гладкую поверхность солнечный свет долее всего задержался на буквах, складывавшихся в загадочное слово КТУЛХУ.
Джеймс Уэйд
ТЕ, КТО ЖДЕТ
Счастлив тот, чей опыт и мастерство не выходят за пределы крохотного участка Бесконечности, отмеренного Человеку для изучения и подчинения. Тот же, кто выходит за его пределы, подвергает смертельной опасности самые свои жизнь, рассудок и душу. Избегая таковых опасностей, таковой человек отнюдь не возвращается к прежней жизни, но отторгается ею навеки — ибо спасение не означает забвения, и память и ее воспоминания остаются с нами навсегда.
Прошло семь месяцев с тех пор, как я приехал в старинный массачусетский городок Аркхэм ради посещения курса в весьма известном Мискатоникском университете. С тех пор знания мои увеличились, причем изрядно, однако вовсе не в тех областях, в коих ожидалось. Ибо для меня открылись новые миры, скрывающие бездны премудрости, однако — одновременно — и несказанные ужасы, миры, посещение коих открыло мне всю слабость человеческой натуры и неприспособленность ее для общения с силами, превышающими наше разумение.
Первые недели помимо посещения занятий в университете я был занят тем, чем обычно заняты приезжие: обживался на новом месте и привыкал к лекциям и новым правилам. Мы отлично сошлись с моим соседом по комнате, Биллом Трейси. Высокий, белокурый, скромный и к тому же приятный в обхождении и честный — словом, подлинное сокровище, весьма редкое среди людей. Будучи второкурсником, он помог мне освоиться в университете: терпеливо отвечал на бесчисленные вопросы, касающиеся расположения аудиторий и комнат, нрава и характера преподавателей и прочих мелочей и глупостей, которыми неизбежно интересуется новичок-первокурсник.
Так прошел месяц, а затем случилось нечто, ставшее началом цепи событий, невиданных для нашей планеты и ее длинной истории. Однако началось все довольно прозаическим образом.
Однажды вечером, изрядно припозднившись, я вдруг припомнил, что забыл выписать цитаты из Шелли, которыми наверняка поинтересовались бы на завтрашнем семинаре по литературе. Придя в настоящий ужас, я осторожно поинтересовался у Билла Трейси:
— Как ты думаешь, библиотека еще открыта?
— Ну, наверно, — пожал плечами тот. — Но я бы на твоем месте поспешил. Они в десять закрываются. Ты б еще дольше собирался…
И он захихикал, посмеиваясь над моими рассеянностью и нерасторопностью.
Я выбежал из спального корпуса и быстро пошел по усыпанной гравием дорожке, что вела через весь кампус прямиком к высокому кирпичному зданию библиотеки. Подойдя поближе, я испустил вздох облегчения: в окнах на первом этаже кое-где горел свет. Пройдя внутрь, взял нужную книгу и, пройдя мимо стойки вечно занятого библиотекаря, развернулся и, повинуясь неожиданному желанию, направился в зал редких книг, который в эти часы пустовал — впрочем, как и остальные читальные залы. Усевшись за стол, я уже приготовился погрузиться в изучение од Шелли и вдруг увидел — это. Нечто, что навсегда изменило мою жизнь.
Это был безобидный на вид листок бумаги. Он лежал на столе рядом со мной, и я мог разглядеть, что он исписан только с одной стороны. Праздное любопытство заставило меня обратиться к чтению. Оказалось, что это что-то вроде заметок, которые студенты кропают в читальном зале, дабы не нарушать покоя и тишины своим шепотом. На листке сменялись короткие фразы, записанные двумя разительно отличающимися почерками. Я хотел было уже отложить бумажку, как вдруг что-то привлекло мое внимание. Я принялся читать этот немой диалог со все возрастающим интересом. По правде говоря, впопыхах нацарапанные слова просто заворожили меня. Вот что я запомнил из этой письменной беседы:
Который час?
9.15
Ну когда же они все уйдут.
Да только двое и осталось. Сейчас пойдут по домам.
Да скорей бы. Хотел бы я, чтобы Итаква забрал…
(а вот здесь запись обрывалась — кто-то попытался старательно, но не совсем успешно зачеркнуть таинственное слово. Потом шло это:)
Ты с ума сошел? Сколько раз повторять — не пиши эти имена!
Ну ладно. Ну что, сегодня?
Я перепишу заклинание.
Мы сможем открыть Врата с помощью…
(снова обрывается запись)
Они уходят. Неси ключ.
Записки заканчивались этой фразой. Я сидел, совершенно ошеломленный. Что же планировали совершить эти двое — неужели ограбление? А что за таинственные намеки — «заклинание», «открыть Врата»?.. Кто этот «Итаква» и почему это имя нельзя записывать?
Мои размышления прервались самым неожиданным образом: дверь с надписью «Только для сотрудников» отворилась, и из нее вышли двое мужчин. Я поймал взгляд одного из них: тот цепко оглядел комнату с ее бесконечными рядами полок и уставился на меня — и на клочок бумаги на столе передо мной.
У смотревшего была весьма примечательная внешность: высокий, с нависающими бровями и очень темной кожей, он совершенно не походил на студента — прежде всего возрастом. Шагавший рядом выглядел моложе и был ниже и шире в плечах, и в руках он сжимал чемоданчик. На обоих красовались джемперы с эмблемой университета. Младший явно растерялся и расстроился, увидев меня, быстро прикрыл и запер дверь, а затем посмотрел на товарища с немым вопросом: мол, что будем делать? Тот не замедлил с ответом. Выступив вперед, он заговорил со мной тихим, но очень свирепым голосом, в котором, тем не менее, отчетливо слышались нотки страха:
— Прошу прощения, сэр, но эта бумага принадлежит мне.
И без дальних слов прихватил ее и зашагал прочь.
— Одну минутку! — сердито воскликнул я. — Что это вы тут делали? Похоже, что пытались вынести редкие книги? Что в чемоданчике?
Сообразив, что, не объяснившись, они отсюда не выйдут, старший остановился и снова заговорил со мной. На этот раз он был сама вежливость:
— Прошу простить мои манеры, — мягко улыбаясь, проговорил он. — Можете быть совершенно уверены: мы с товарищем вовсе не замышляем ничего дурного. Правда в том, что мы действительно пользовались весьма редкими изданиями, хранящимися в той комнате. Однако мы просто переписывали некоторые отрывки для… мнэ… ну, скажем, для диссертации, посвященной проблеме демонопоклонничества.
Акцент и выбор лексики подсказали мне, что это, скорее всего, иностранец.
— Прошу прощения, но нам пора.
И, ухватив своего спутника за локоть, мой собеседник развернулся, чтобы пойти прочь.
— Думаешь, он понял…? — пробормотал было низенький, но тут же осекся — высокий сделал ему знак замолчать и красноречиво покосился в мою сторону.
После чего оба спешно покинули читальный зал, оставив меня в глубоком замешательстве.
Работа не отняла много времени, но на обратном пути — а дорожка шла, как я напомню, через весь кампус — мысли о двух странных джентльменах не отпускали меня. Если они занимались вполне дозволенной деятельностью вроде конспектирования, то почему же им так хотелось остаться одним в комнате? Почему они не хотели открывать запертое хранилище при свидетелях? К тому же, записка изобиловала неприятными и смутными намеками, и что-то мешало мне поверить их объяснениям.
Над темной, шелестящей ночными листьями рощей криво висела убывающая луна. Вокруг нее разливалось приглушенное сияние, а выше посверкивали звезды — проблески нездешнего света из непознаваемых глубин космоса. Передо мной возвышалось здание спального корпуса, в котором светилась от силы половина окон. А в комнате меня ждал Билл Трейси. Возможно, он сумеет объяснить мне события сегодняшнего вечера?
Я поспешил к себе. Билл насмешливо приветствовал меня:
— Ага-ааа! Ну что, пустили?
— Да-да-да, — ответил я рассеянно и тут же поинтересовался: — Слушай, а ты когда-нибудь видел такого высокого, темнокожего иностранца? Совсем немолодой, кстати… Он вообще студент? За ним еще хвостом таскается широкоплечий парнишка?
— Ах, этот… Ну да, как не знать. Его зовут Рено. И он действительно не наш ровесник. Рено — докторант. Специализируется на древней литературе и фольклоре.
— Вы знакомы?
— Ну, не особо. Он такой, неразговорчивый. А вы что, пересеклись в библиотеке?
— Ну… да.
И я рассказал, что произошло в зале редких книг. Билл разволновался, когда я упомянул про непонятного Итакву и запертое хранилище.
— Что-то это мне все совсем не нравится, — пробормотал Билл про себя — и для себя.
— А что такое?
— Да ничего хорошего. Я-то, видишь ли, здесь родился и вырос. И знаю местные легенды…
И он рассказал мне все, что знал. Передо мной развернулось фантастическое повествование о зловещих книгах, передаваемых из века в век, с времен незапамятных, — и все эти страшные манускрипты якобы сохранялись в Мискатонике, в том самом запертом библиотечном хранилище. Что, мол, жуткие верования и кровавые ритуалы, подробно описанные в запретных книгах, бытуют и проводятся и по сей день. Что в густых лесах на берегах реки Мискатоник ежегодно собираются люди для отвратительных, бросающих вызов времени обрядов (мало того, там еще и стоячие камни имеются, причем не одинокие, а стоящие кругами), а Данвич, крохотный городок в окружении холмов с похожими на алтари камнями на вершинах, чахнет год от году — и не просто так. Туда неспроста никто не ездит. И здесь, в Аркхэме, не было недостатка в тех (особенно среди старшего поколения), кто утверждал: зло, настоящая тьма приходит на зов из холмов и с небес, нужно лишь договориться о цене. И все соглашались на том, что время от времени над холмами и вправду встает непонятное зарево, и оттуда доносится словно бы звук переворачиваемой и проваливающейся земли. Ученые мямлили что-то про сейсмические толчки и северное сияние, но никто так и не решился съездить в холмы и проверить на месте. В старые времена все безоговорочно верили в то, что на вершинах холмов страшные колдуны поклонялись легионам демонов. Таинственные исчезновения тех, кто жил там или решался забрести в холмы по ночам, неизменно приписывали деятельности демонопоклоннических сект или отвратительным божествам, которым те поклонялись. Что ж, эту версию отлично подтверждало то, что многих находили спустя много месяцев — но умершими совсем недавно.