— Но ведь все это не настоящее, верно? И этот облик, и этот возраст…
— Зато этот возраст почти как твой. Я выбрал его специально, чтоб быть к тебе ближе. А тело — так и вовсе самое настоящее. Оно дышит, качает кровь по венам, оно чувствует, — в его голосе сквозило едва ли не самодовольство. — Погладь.
— Что? — слегка оторопела я.
— Что хочешь. Лицо, плечи, живот. Тебе разве совсем не хочется? Я стройный, мускулистый, у меня красивая гладкая кожа. Неужели не впечатляет?
— Впечатляет, — соглашаюсь скорее потому, что он напрашивается на эти слова. Впечатлило меня его обещание жестоко меня выпороть. А тело — оно скорее смущало. Потому что это неприлично — быть обнаженным. Потому что вчера это было совсем другое тело. И да, потому что вчера я его не видела. А сейчас я снова чувствовала себя девственницей, не знавшей еще мужчин. И сама мысль, что мне надо прикоснуться к нему, дико смущала.
— Ну, скажи: «Лис, мне нравится твое тело», — настаивал он. — И погладь.
Подняла чуть дрожащую после всего пережитого руку и осторожно провела от его плеча до груди. Странно, но прикоснуться к нему оказалось проще, чем хвалить его тело. Есть вещи, которые вслух произносить совсем неприлично.
— Разве Лис — это настоящее имя? — спросила вместо этого.
— Роз-зи, — протянул он невыносимо низко и вибрирующе. — Ну что ты прицепилась: настоящее, ненастоящее. Главное, что все оно мне нравится. Я хочу так выглядеть и хочу, чтобы ты так меня называла. Разве этого не достаточно?
— Нет. Я хочу знать, в чьей власти я оказалась. Хочу знать, как вы выглядите, как вас зовут, куда вы меня везете, что ждет меня там…
— Как много желаний, Роззи, — улыбается этот гад. — А я хочу чувствовать твои руки на своем теле. И против губ тоже ничего не имею.
— Можем договориться. Покажите мне свой истинный облик и я…
— А если нет, Роззи? — не дает он договорить. — Если мой истинный облик не настолько привлекателен, чтоб юная девушка захотела дарить ему свои ласки? А главное — что, если я в этом облике вообще ничего не почувствую? Зачем мне тогда оно? Для страсти и наслаждения я создал именно это тело. И оно просто жаждет твоих ласк. А ты хочешь обидеть его пренебрежением. Нехорошо, — он обхватывает меня за талию и резко перекатывается так, что я оказываюсь на нем сверху. — Смотри, я весь твой.
Лежать на нем для меня слишком уж некомфортно. Я отталкиваюсь от его плеч и сажусь. И вижу, как вспыхивают удовольствием его глаза. И смущаюсь еще сильнее: я без одежды… на нем… верхом… А он рассматривает мою грудь, мой живот… меня всю! Свожу локти, пытаясь прикрыться, и закрываю ладонями лицо. Нет, я не могу так, я не готова!
Он легко сдвигает меня себе на бедра и садится, обнимая меня за спину.
— Слишком сложно решиться, да, Роззи? — мягко шепчет на ушко. — Проще быть связанной жертвой и вообще ничего не решать? Ну, хорошо, давай попробуем вместе, — он осторожно отнимает мои руки от лица и перекладывает себе на плечи. Успокаивающе поглаживает меня по спине. — Вот так. Это просто приятно и совсем не страшно, верно?
Киваю. Немного нервно, но все-таки киваю. И обнимаю его крепче, чтобы спрятать лицо у него на плече.
— Трусишка, — он мягко целует меня в шейку, цепочкой поцелуев переходит к плечу. Я чуть вздрагиваю, мгновенно покрываясь мурашками. — Такая чувственная, а чувствовать боишься. Ну ка, давай, посмотри на меня.
Чуть отстраняюсь — только чуть, дальше он не пускает — и смотрю: синие, нет, васильковые глаза лукаво поблескивают сквозь длинную спутанную челку, рельефные губы чуть подрагивают, сдерживая усмешку…
— Поправь мне волосы, — просит это чудовище.
— Что?
— Челку. Разве тебе не хочется ее поправить? Убрать с лица, освободить мой лоб, дать возможность глядеть на тебя не сквозь завесу волос… Самой взглянуть мне прямо в глаза…
— Я бы взглянула, — не могу спорить с очевидным. — Только ведь это не те глаза, — а рука все-таки тянется к волосам. Он прав, мне хотелось, только я не решалась. А эта челка прямо-таки создана для того, чтобы убирать ее с глаз. Да, для этого она и создана. В прямом смысле.
— И чем же глаза не те? Тебе не нравится насыщенный синий цвет? Любишь прозрачно-голубые?
— Нет, я люблю смотреть в глаза того, с кем говорю. А сейчас у меня чувство, что я говорю с маской. С куклой, которую мне подсунули вместо настоящего человека.
— А ты привереда, Роззи, — и губы его легко растягиваются в обаятельнейшей улыбке. — А как же: «Глаза — зеркало души»? Разве в моих глазах ты не видишь душу?
— А у тебя она есть?
— А что же тогда у меня есть? Что является мной, если это не тело?
— Я не знаю, — его глаза заколдовывали. Я действительно убрала его челку — и запуталась пальцами в его волосах. Хотелось скользить и скользить, разбирая пряди. А взгляд все никак не могла оторвать от его нереально ярких васильковых глаз. Совершенно нечеловеческого оттенка. Глаза — зеркало души? Так что же прячется на дне этих?
— А губы, Роуз? Тебе ведь нравятся мои губы?
Сглатываю. И вот что я должна сказать?
— Только когда они улыбаются, — нахожусь с ответом. — Я не люблю, когда они произносят слова, которые меня пугают.
— Тогда погладь их. Проведи пальчиком. Ну же.
Провожу. Потому что он велел или потому, что мне самой этого хочется? Потрогать того, кто трогал меня вчера… Кто владел мной вчера, и будет владеть сегодня. Он ведь будет владеть, я знаю, он не отпустит.
Его губы мягкие и такие горячие. Очень нежные по сравнению с кожей вокруг. Он чуть приоткрывает рот и поводит головой из стороны в сторону, и уже не понять, это я глажу его губы, или его губы тихонько поглаживают мои пальцы. Целуют. И даже засасывают в рот. Я испуганно вырываю руку. Он смеется.
— А теперь ты позволишь мне? — и уже его пальцы ложатся мне на губу. Легко, невесомо… Но ведь они в перчатках!
Отворачиваюсь.
— Может, снимите?
— Мы вроде договорились на «ты», — он не настаивает, чуть гладит мне щеку и опускает руку. — Увы, малыш, не могу. Готов снять все остальное, если захочешь.
— Не захочу.
Он лишь улыбается. Он знает, что это ложь. И знает, что я это знаю.
— Тогда остаются только губы.
И эти губы тянутся ко мне, чтоб захватить меня в плен. И начинают так мягко, вкрадчиво, словно прося разрешения, словно готовые отступить… Но я ведь знаю, они не отступят. И я не хочу, чтоб они отступали. Слишком сладко. Так кружится голова. И дыхание сбивается. И такая истома… Тело жаждет его прикосновений, оно ищет их.
И его руки не подводят. Они сжимают жаждущую ласки грудь, чуть массируют, пощипывают соски, пронзая тело иголочками острой боли, неотличимой от наслаждения. И тут же вновь ласкают, словно стремясь загладить вину. А губы все целуют, целуют, и мои пальцы скользят в его волосах, словно боясь, что он попытается отстраниться.
Он не отстраняется, он просто спускается поцелуями ниже — ласкает мне шею, обцеловывает ключицы. И касается губами груди — раз, другой, третий, затем захватывает в плен сосок, чуть посасывает, заставляя меня стонать и выгибаться от наслаждения, а его руки скользят по спине — лаская ее, поддерживая, не давая мне отстраниться.
Вот только я и не хочу отстраняться. Откинув голову и зажмурившись, я позволяю себе чувствовать, только чувствовать, отсекая ненужную реальность. Его губы ласкают мой второй сосок, возвращаются к шее, целуют за ушком, играют с мочкой, в то время как руки ласкают оставленную вниманием грудь.
— Эгоистка, — хрипло шепчет он мне между поцелуями. — Кажется, я вчера воспитал жадину, способную лишь принимать чужие ласки. А как же дарить самой, а, Роззи? Кто собирался изучать меня на ощупь? Я тоже люблю, когда меня целуют.
Чуть вздрагиваю смущенно. Да, в самом деле, впитывая всей кожей его ласку, я замерла, отчаянно вцепившись в его плечи и боясь шевельнуться. Потому что вчера он сам приучил меня к этой неподвижности!
— Ну же, Роззи, — настаивал этот искуситель, — попробуй, это тоже приятно.
И он откидывается на спину и тянет меня за собой. Я провожу пальцами по его горлу — открытому, беззащитному. Чувствую, как он сглатывает. Наклоняюсь и целую — в подбородок, затем все ниже, ниже… Оглаживаю руками его плечи, ласкаю предплечья — действительно накачанные, сильные. Разыгравшегося коня — наверное, остановят. Глажу рельефную грудь, касаюсь языком его темных сосков. Чувствую сдержанный вздох, ощущаю, как бешено бьется его сердце. Вчера оно не билось? В самом деле?
Спускаюсь на живот. Он чуть вздрагивает, когда я покрываю его поцелуями, и это приятно. Он прав, это невыразимо приятно — ласкать его тело, неподвижное, замершее, словно отданное тебе на откуп. Провожу пальцами по темной полоске волос, уходящих за пояс штанов. Медленно целую его кожу — по самому нижнему краю, даже чуть приспуская вниз его натянувшиеся без меры штаны.
— Расстегни, — шепчет он мне хрипло.
У-у, какой ты быстрый. Провожу ладонью по застежке. Чуть сжимаю руку, пытаясь нащупать то, что там скрывается. Он стонет. Я резко скольжу вверх, накрывая его своим телом, прижимаясь к нему, находя губами его губы. Он отвечает. И гладит меня по спине, и оказывается сверху.
— Трусиха, — сообщает с улыбкой. — Боишься идти до конца, да, Роззи?
— Я не боюсь, я просто туда не спешу.
Смеется.
— И все равно мне с тобой повезло, — доверительно шепчет мне на ухо. — Ты даже не представляешь, как.
— Ты сам выбирал.
— Я был ограничен в выборе. Весьма и весьма ограничен, — он целует мне шею, снова и снова, покрывая цепочкой жарких, чувственных поцелуев. — И знаешь, этой ночью я тоже совсем никуда не спешу.
И он еще долго целует меня — всюду, лаская губами и языком каждый миллиметр кожи. И только когда мое тело начинает буквально зудеть от бесконечных ласк, а живот скручивать от мучительной неудовлетворенности, он овладевает мной, входя медленно, но неотвратимо, сегодня — глядя прямо в глаза. И я не закрываю глаз, я хочу его видеть, того, кто владеет мной — во всех смыслах. Хочу запомнить каждую черточку его лица — даже если завтра он пожелает его вновь сменить. Герцог? А был ли герцог? Его вчерашний облик уже кажется мне нереальным, выдуманным. Вчера в карете со мной был этот мужчина. А он выглядит так… Действует так… И врывается в мое лоно именно с этим выражением лица.
Я дышу все чаще, и все сильнее обнимаю его за спину, вдавливая в его кожу пальцы, царапая ногтями, я хочу, хочу, хочу, чтоб он двигался активней, врывался в меня все глубже, и помог мне достичь, наконец, этого невыносимого, невозможного, недостижимого… Его очередной удар словно взрывает солнце у меня внутри, и я кричу, не в силах вынести эту боль — или это блаженство, и опадаю на землю лепестками розы. Он догоняет меня спустя пару сильных, резких толчков и со стоном придавливает меня всем весом. Улыбаюсь. Мне нравится эта тяжесть.
ГЛАВА 6.
Тюремная камера, куда был препровожден герцог Раенский сразу по прибытии в тюрьму Сэн-Дар, поражала аскетизмом разве что по сравнению с его дворцовыми покоями. Кровать была застелена свежим бельем и была достаточно просторна для полноценного и комфортного отдыха. На столе красовалась ваза с фруктами, мягкая обивка придвинутого к столу кресла была практически новой. Цвет морской волны, правда, вышел из моды еще в прошлом сезоне, сейчас больше ценился фисташковый, ну да это, все же, тюрьма. Книжный шкаф, к сожалению, тоже не мог похвастаться новинками, а гардероб вообще пока пустовал — но последнее ненадолго, слуг уже известили.
Три небольших зарешеченных окна выходили на внешнюю сторону замка и позволяли любоваться лугами, а так же лесом за ними. Дорога, ведущая к тюрьме из столицы, в поле зрения тоже частично попадала. Так что при желании можно было коротать время, высматривая спешащих в замок королевских курьеров. Однако герцог Александр предпочел умыться после дальней дороги (благо, умывальные принадлежности в небольшой туалетной комнате оставить не забыли), и лечь спать. День был долгий и крайне насыщенный, полноценный отдых не помешает.
Но выспаться толком не получилось. Лязг и скрежет отпираемых засовов был способен поднять и мертвого. Герцог поморщился и сел на своем тюремном ложе. Если его разбудили только затем, чтоб подать ему ужин — он точно кого-нибудь прибьет!
Но, как оказалось, не только. Его царственный кузен решил составить ему компанию за ужином, дабы обсудить все возникшие проблемы лично. Вот за что он любил Георга — вспыльчивым дураком, вроде того же Хуана Мигеля, он не был никогда. И все же прислушивался к тому, что докладывает ему его глава Тайного Сыска. Как бы ни были порой невероятны эти доклады.
— Значит, теперь эта болезнь поразила тебя? — неторопливо начал его величество, пригубив вина из хрустального бокала и наколов кусочек сыра на изящную серебряную вилку.
— Болезнь? — позволил себе уточнить Александр.
— Кровавая брачная звездочка без посещения храма и встречи с невестой, — милостиво пояснил его царственный кузен. — Или ты расскажешь мне сейчас, что действительно женился на этой Роуз Элизабет Ривербел в поселке Сторин графства Хатор двадцать шестого июля сего года в двенадцать часов пополудни?
— Двадцать шестого я был в Марбуре, и вам это из… Что? Простите, ваше величество, вы сказали, свадьба прошла в поселке, в графстве… Вы нашли ее? Я имею в виду, там действительно была свадьба, и эта Роуз Элизабет — она действительно существует, и она вышла замуж в присутствии свидетелей… за меня?
— И чему ты теперь удивляешься? Разве не ты рассказывал мне с пеной у рта, что именно так оно все и бывает?
— Рассказывал, да. Но одно дело — читать о подобном в архивных документах, допрашивать свидетелей, с трудом припоминающих события многолетней давности, и надеяться, что где-то в этом спрятан подвох, что кто-то врет, и скорее всего жених, избавившийся от своей невесты… А теперь, — герцог задумчиво рассматривал нежданное украшение на собственной ладони. — Вы бы знали, ваше величество, какая это адская боль — положить ее на алтарь.
— Не знаю, — пожал плечами король. — Когда я заключал свой брак с ее величеством, это было исключительно приятно.
— Мне не столь повезло, — сдержанно отозвался герцог. И перешел к тому, что его волновало: — Значит, вы проверили, ваше величество? Нашли место свадьбы, нашли свидетелей?
— Тебя это удивляет? Эта история поставила нас на грань войны с Марбуром, и ты ждешь, что мы все тут будем сидеть и ждать тебя и твоих объяснений? Разумеется, я велел немедленно проверить все факты. И, вне зависимости от результатов проверок, ты арестован, снят с должности, лишен права появляться при дворе и еще ряда привилегий…
— Права появляться при дворе мне будет особенно не хватать в этих стенах.
— Да прекрати. Ты же понимаешь, что я вынужден действовать жестко. Хосе Мигель должен видеть, что подлый предатель, пытавшийся рассорить два исконно дружеских королевства, действовал по собственному умыслу, и теперь жестоко наказан, а мы по-прежнему стремимся к миру и готовы заключить союз… Черт, и вот кого мне теперь ему предлагать? Не наследника же? Марбур слишком мелок, чтоб жертвовать им столь крупную фигуру. Да и на младших принцев были планы…
— Придется забыть о планах. Вы не думали, ваше величество, что цель неизвестных в этот раз не просто украсть девушку или наградить меня несуществующей женой, но добиться войны между нашими странами? И тогда следующий принц королевского дома Иглезии, поджидающий у алтаря принцессу Марбурскую, тоже может внезапно оказаться женатым? И Хосе Мигель просто вынужден будет объявить нам войну, даже если это последнее, чем он вообще хочет в жизни заниматься.
— И что же ты предлагаешь? Может, просто объявим им войну сами за поджог нашей дипломатической миссии? Так они уже казнили виновных.
— Оперативно. Нет, войны все же попытаемся избежать, тем более что нам так явно дают понять, что готовы выслушать наши извинения и предложения… Пошлите туда обоих младших принцев.