Из одной машины вышли двое мужчин, один из них помог выбраться мальчику-подростку и поднял его на руки. Из другой машины вышли четверо мужчин с оружием – охрана. Все приехавшие были характерной однотипной внешности. Неопытный взгляд даже не смог бы, пожалуй, различить их по лицам.
Едва взглянув на эту компанию, Вера поняла, что будет скандал. Слишком высокомерно и по-хозяйски они держались.
В приемном покое в этот час было на удивление много народу. Медсестры уже сбились с ног, Вера со скоростью пулемета строчила карандашом по бумаге, стараясь не мучить людей лишнее время.
Вошедшие растолкали, буквально смели в стороны всех находившихся на их пути, не обращая внимания на возмущенные возгласы. Тот, что шел первым, встал вплотную к столу Веры и навис над нею:
– Памаги маему сыну!
– А что с ребенком? – спросила Вера, пытаясь разглядеть мальчика из-за спины его папаши. Мало ли, вдруг действительно что-то настолько срочное, что дело идет на секунды, и очередь может подождать.
– Ногу падвэрнул, очэн болно! Памаги, да?
– Занимайте очередь и ждите, вашему сыну обязательно помогут.
Вера уже хотела дальше заниматься тем пациентом, которого оформляла, когда вошли эти типы, но тот, что говорил с ней, не дал ей такой возможности:
– Какой очэрэд? Какой ждат? Маему малчику болно! Он страдаэт! Памаги ему сейчас! Немедленно! Слышиш ты, дэвка! – Он сорвался на крик, лицо налилось краской.
– Здесь всем больно, – холодно отрезала Вера, – и все страдают. Я не вижу оснований принимать вашего сына без очереди.
– Аснавания? – Казалось, мужчина на секунду призадумался. – Будут тэбэ аснавания!
И непонятно было, угрожает он или предлагает взятку. Вера снова прикинулась “дурочкой с переулочка” с поправкой на ситуацию.
– Да-а-а? – ядовито протянула она, поднимаясь со стула и скрещивая руки на груди. – И чем же вы можете помочь больнице?
Когда она выпрямилась, оказалось, что собеседник только чуть выше ее ростом. Вере психологически стало как-то сразу легче с ним разговаривать. А еще она заметила то, на что не обратил внимания наглый посетитель. Еще в начале их разговора одна из медсестер быстро вышла из приемного покоя, и Вера догадывалась, куда она побежала.
Народ замер, ожидая, чем закончится эта стычка, и гадая, куда прятаться, если охрана этого наглого типа начнет стрелять.
– Памоч? Пачэму бы нэ памоч? Канэчна, можна памоч! Вот, пажалыста!
Он вытащил из кармана и протянул Вере пачку купюр. Купюр той самой страны, ракеты которой, по предположению Веры, учинили весь этот ужас несколько дней назад.
Ярость бывает слепой, бывает холодной. В первый момент Вера хотела схватить деньги и бросить их в лицо мерзавца, наорав на него при этом. Что заставило ее взять себя в руки, какое шестое чувство? Будто ледяная волна прокатилась по телу. Вера презрительно скривила губы, впилась взглядом в его глаза и прошипела:
– Убирайтесь.
– Что? – мужчина не поверил своим ушам. – Да как ти смееш, дэвка!
– Что слышали! Здесь останется только мальчик и тот, кто держит его на руках. А вы убирайтесь и фантики эти свои никчемные заберите. Чтоб духу вашего здесь не было! Сейчас же!
Она говорила тихо, но ее слышали все. Ее противник уже набрал в грудь воздуха, чтобы ей ответить. Или дать приказ охране стрелять.
Теплая тяжелая ладонь легла на плечо Веры, слегка отодвигая ее в сторону. Подошедший сзади Кравец встал рядом с ней и цепким прищуренным взглядом обвел присутствующих. Он был в форме, но без фуражки. И только слепой не разглядел бы, что в расстегнутой кобуре поблескивает пистолет.
Повисла тишина.
Еще с первого дня После Взрывов Вера пыталась, но пока так и не смогла понять, каким образом этот скромный парень с интеллигентным лицом и мягкой улыбкой в нужный момент умеет подать себя так, что кажется сильнее и выше всех окружающих. Вот и сейчас. Он только взглядом повел, а все замерли чуть ли не по стойке смирно.
– Вас попросили уйти, господа, – совершенно будничным и немного скучным голосом сказал Кравец. Лицо его было спокойным, губы даже как будто чуть улыбались. Но его колючий взгляд намертво вцепился в лицо мужчины с деньгами, и глаза были, как две льдинки. Трудно было, конечно, представить, как могут льдинки быть зелено-карего цвета, но другого определения Вера не смогла подобрать.
Мужчина вполголоса выругался на родном языке и запихнул деньги в карман.
– Я еще вэрнус!
– Конечно, вернетесь, – спокойно согласился Кравец, – как мальчика подлечат, так за ним и вернетесь.
Мужчина повернулся, рявкнул на свою охрану, кинул пару фраз тому, кто держал на руках его сына, и вслед за охраной вышел из помещения.
Вера облегченно выдохнула. И только теперь запоздало спохватилась: “Какого… каким образом остались на ходу машины, начиненные электроникой не меньше, а то и больше, чем другие иномарки, представляющие сейчас из себя груды хлама на колесах?”. Ответа не было. Вера только хотела спросить об этом Кравца, как из глубины здания набежал Курбанов, на ходу изрыгая: “Что?.. Где?.. Кто посмел?..”. Видимо, медсестра настолько переполошилась, что для подстраховки позвала обоих.
– Всё, Ярослав Викторович, всё закончилось! – выставив ладони вперед, поспешила успокоить его Вера.
И тут ее задним числом начало потряхивать. Она обессилено опустилась на стул и пробормотала: “Ну, вот есть же козел!” и невольно посмотрела на входную дверь. Потом замерла на долю секунды, озаренная некой мыслью, недобро сощурилась и снова повернулась к Курбанову:
– Ярослав Викторович, а у нас в хозяйстве нигде флага достаточно большого не залежалось?
– Какого флага? – опешил Курбанов.
– Российского!
– А флаг-то тебе зачем, да еще и большой? – Курбанов никак не мог понять причину внезапного интереса Веры к государственной символике.
– Над входной дверью повесить! – хищно оскалилась Вера.
========== Часть 6 ==========
Это был все же пятый день После Взрывов, потому что именно на следующее утро – утро шестого дня, это Вера запомнила точно – случилось явление Сереги Щербатова.
Утро было в разгаре. Вера, обложившись бумагами и уподобившись Юлию Цезарю, одновременно регистрировала поступающих, сводила воедино списки умерших и разгребала хозяйственные дела.
Тут широко распахнулась входная дверь, и от порога знаменитой “иерихонской трубой” загремел до боли знакомый голос, прозвучавший сейчас для Веры лучшей музыкой:
– Верунчик, едят тебя мухи, ты здесь, что ли, сидишь?
Вера забыла обо всех делах, сорвалась с места и с радостным воплем повисла у Сереги на шее:
– Сергей Федорович, едят тебя мухи, откуда взялся-то?
– Да я тут проездом, то есть, проходом… Тьфу, запутался… Короче, Игоря с девочками к его отцу отвозил.
Вера оглянулась на свой стол и поняла, что тут им спокойно поговорить не дадут. А поговорить очень хотелось. Кто знает, когда еще увидятся? Если увидятся…
Вера предупредила медсестер, что скоро придет, и потащила Серегу во двор.
– Ну, рассказывай!
– Да чего рассказывать?
– С самого начала!
– С самого начала – как мы в машину запихивались, это надо было видеть, конечно! Особенно Паша, с его габаритами… Пересказать тебе не смогу – слов не хватит. Но до Подсолнухов доехали. Игоревы девчонки все живы оказались, как ты и предполагала. И его жена отказалась куда-либо из квартиры уходить. Игорь, ясно-понятно, с ними остался. А мы дальше к Полякову поехали. Хотя ему это не нравилось, видно было. Как же! Он ведь у нас единоличник! Делиться с кем-нибудь чем-то большим, чем пряники к чаю, скорее удавится, чем поделится!
– Ну, то, что ты Полякова недолюбливаешь, это для меня не новость, – перебила Вера, – ты лучше дальше рассказывай!
– Дальше… Дальше, с другой стороны, он понимал, что деваться нам все равно некуда, от Солнечнова-то одна клякса черная осталась… – вздохнул Серега.
– Слушай, Сереж, а тебе не кажется, что все это как-то странно? Я имею в виду – бомбили очень странно. Точечно. Будто на города не бомбы, а фугасы ядерные сбрасывали. Кому и зачем понадобилась такая экзотика?
– Сам не пойму, – пожал плечами Серега, – мне это тоже странно. Мощность взрыва, что в Солнечнове, что в Калинове, вряд ли больше, чем в Хиросиме. Сейчас, по-моему, и бомбы-то такие маломощные не делают. Ведь в Солнечнове центр города – черная клякса, как я сказал, а окраины не все полегли, кое-что уцелело.
– Я над этим голову ломаю еще с первого дня, но так ни до чего додуматься и не могу. И никто не знает. Расскажи дальше. Вот вы добрались до Полякова…
– Добрались… Я понимаю, это его дом, но мы не из какого-то каприза в нем гостями оказались. А, ладно! Короче, на следующий же день Олеся к родителям засобиралась.
– И что, ушла? – Брови у Веры уехали чуть не на затылок. Она отлично помнила, что родители Олеси жили на границе Владимирской и Нижегородской областей. – Туда же пешкодралом – мама, не горюй! Километров четыреста! И вы отпустили?
– Отпустили, – развел руками Серега. – А как было не отпустить, если она прямым текстом отказалась оставаться? Но ты не волнуйся так, с ней Паша пошел. Он тоже, как бы это сказать помягче, не счел возможным остаться. Да и в Солнечнове у него никого не осталось. Вольная птица. Куда хочет, туда и летит.
Серега вздохнул.
– А твои?.. – робко спросила Вера.
Он молча покачал головой. Повисла пауза. Серега спохватился первым и начал рассказывать дальше.
– Борисыч-то почти сразу уехал, у него дача километрах в пятнадцати оттуда, по другую сторону от железной дороги. Домик, правда, летний, но он собрался как-то приспособить… Так что с Поляковым только Михалыч остался. Он же молчун. Вот и сидят они, молчун да болтун, каждый сам по себе копошится.
– А ты? Как ты здесь оказался?
– Когда Олеся с Пашей собрались уходить, я с ними пошел, хотел к Борисычу попроситься. – Серега недобро повел плечами. Вере без объяснений было понятно, что, останься он у Полякова, они бы, в конце концов, поубивали друг друга. – Шли через Подсолнухи, решили к Игорю заглянуть, узнать, как он там. А тут как раз за ним отец из деревни приехал. Ты знаешь, у него отец под Калиновым в деревне живет. Грачево называется.
– Конечно, знаю, – поддакнула Вера.
– Так вот, ты представляешь? Папаня за ним на тракторе приехал! – Серега развеселился, вспоминая трактор. – И меня попросили помочь. А мне что, жалко? Я ведь тоже теперь – птица вольная…
Веселость исчезла, Серега опять сник. Вера хотела и боялась погладить его по руке, зная, как он не любит “телячьи нежности”. Серега без видимой необходимости оглянулся вокруг и опять заговорил:
– И вот мы, значит, выдвинулись в сторону Грачево. Батяня Игорев и малышки – в кабине, а мы трое – в прицепе вместе с барахлом. Трактор – это, конечно, вам не “Мерседес”, но лучше, как говорится, плохо ехать. Когда проезжали мимо завода, вообще веселуха была. Поверх забора высунулись какие-то две морды с какой-то жалкой пукалкой наперевес. Пукалка, кажется, самодельная была. И начали эти морды орать что-то на тему отдать им трактор. А может, и не только трактор, я половину не понял. Так Игорев папаня только показал им свое охотничье ружье, с которым приехал, как они сразу обратно засунулись!
Вера хихикнула. Серега, явно повеселевший, продолжал рассказ:
– Дальше доехали без приключений. В деревне хорошо. Пусть хлеба нет, но все равно с голоду не помрешь. Там народ уже прикидывает, сколько сажать, и сколько сеять, и где бензин добывать. Пожил я у них пару деньков. Потом посмотрел: ну, зачем я им, лишний рот? Своих бы прокормить. Вот и надумал податься к теще. Авось, там пригожусь. Все ж таки не чужие люди. Буду сажать и сеять. А по пути решил сюда заглянуть, на тебя посмотреть. Туда-то мы в объезд Калинова ехали, чтобы лишнюю дозу не нахватать и с дорогой проблем не иметь. А уже в Грачево я услышал про больницу и подумал, что без Верунчика здесь не обошлось. Ну, что, Верунчик, рулишь?
– А, какой из меня рулёжник? – отмахнулась Вера. – Так, зам по тылу и главстат в одном лице. Рулит Курбанов, а я у него что-то вроде правой руки. Или левой. Еда, вода, дрова, медикаменты, прибывшие, убывшие, выбывшие, посыл на… всяких придурков. В общем, Фигаро. Людей не хватает, еды нет, лекарств нет. И крутись с этим, как хочешь. Пока выкручиваемся, а там не знаю. Боюсь вперед загадывать. Слушай, Серега, а далеко твоя теща живет? А то, может, здесь останешься? Нам крепкие мужики позарез нужны. Будешь в приемном покое дежурить. Всякие засранцы, как только тебя увидят, сразу сами прочь побегут, даже посылать не придется. А, Серег?
– Не, Верунчик, ты уж прости меня и не расстраивайся, но пойду я до тещи. – Серега участливо похлопал Веру по плечу и заглянул в глаза. – Под Воронежем она живет. Только не выпучивайся на меня так! Понимаю, что далеко, но за месячишко дойду как-нибудь, даст Бог. И, потом, не особо я крепкий мужик нынче. Во, видала?
Он провел пятерней по волосам. На пальцах остался клок. Вера знала, что это значит. У нее самой тоже начали выпадать волосы, но пока это было незаметно для окружающих, и Вера предпочитала об этом не говорить даже Курбанову. Серега невесело усмехнулся и стряхнул волосы с пальцев.
– Ой, чуть не забыл тебе сказать! – спохватился он. – Игорь видеть начал. Отошли глаза.
– Да ну! – обрадовалась Вера, которая, увидев состояние Сереги, уже собиралась, во что бы то ни стало, уговорить его остаться, но под действием такой замечательной новости ее мысли перескочили на другое. – Давно?
– Вчера. Слушай, Вер, я тут все о себе да о себе… Ты-то как? Твои… что?..
Последние слова Серега выговорил едва слышно. Вера молча покачала головой точно так же, как сам Серега пять минут назад. Потом вздохнула и заговорила.
– Мама и бабушка в ЭТО время были в больнице, на обследование приезжали. Маму я живой успела застать… Похоронила обеих на второй день. Вадик… Я его жду. Если он жив, он придет. А мне кажется, что он жив. Всё.
Она опустила глаза и не видела выражение лица Сереги.
– Что ж, Верунчик, – произнес он после некоторой паузы, – будь!
– И ты, Серега, – как эхо, повторила Вера, – будь!
Они обнялись, и Вера уткнулась лбом в Серегино плечо. Так они простояли молча какое-то время. Оба понимали, что больше не увидятся.
Потом Вера проводила Серегу до ворот и долго смотрела, как он уходит по направлению к московской трассе. Возвратилась в больницу уже тогда, когда перестала различать Серегин силуэт. Шла и бормотала: “Сажать он собрался… Сеять…”. И горестно качала головой. На душе было мерзко.
Через два дня, на восьмой день После Взрывов, пришел Вадик. Практически лысый. И почти слепой.
Некое наитие вытащило Веру из-за ее стола в приемном покое и погнало к воротам. И там, у ворот, когда она увидела еле бредущую вдали такую родную и знакомую, даже отсюда узнаваемую фигуру, ей чуть не стало плохо с сердцем. Задыхаясь и захлебываясь слезами, чуть не падая и не замечая этого, она бросилась навстречу мужу.
Она пыталась кричать его имя, но горло сдавило, и она могла только хрипеть. Как в дурном сне, она бежала к нему и все никак не могла добежать. Или время растянулось для нее настолько, что она делала один шаг, а мысленно пробегала пять.
Она была уже буквально в двух шагах, когда Вадик покачнулся и стал падать. Вера еле успела подхватить его и вместе с ним упала на колени. Так они и стояли на коленях прямо на земле, прижавшись друг к другу и судорожно друг в друга вцепившись. Вадик гладил Веру по голове, всхлипывал и повторял: “Кот… Кот…”, называя ее домашним именем. Вера вообще не могла говорить, только плакала. На нее накатил совершенно необъяснимый и бессмысленный страх, что если она сейчас Вадика отпустит, то он исчезнет, и она его уже не найдет.
Когда первый всплеск эмоций поутих, Вадик взял лицо Веры в ладони, приблизил к себе почти вплотную и спросил, как выдохнул: “Что?”. В одном этом коротком слове выплеснулось все, что обрушилось на его душу в момент взрыва и неделю сводило с ума, бросая от безумного отчаяния к столь же безумной надежде и обратно. Вера глядела в его глаза, чувствовала, как по ее щекам снова текут слезы, и не могла произнести ни слова. С трудом разлепив губы, она выдавила из себя единственное, на что ей хватило сил: “Никого!..”, и, уткнувшись мужу в грудь, завыла в голос. Вадик больше ни о чем ее не спрашивал. Им обоим было достаточно сказанного, чтобы понять друг друга.