— Ну вот, теперь можно и поговорить серьезно. — Следуя старой привычке, Рашну потер ладони, теперь ставшие сильными и громадными.
— Именно. Зачем метать бисер перед свиньями, не способными оценить ни смысл твоих слов, ни глубину твоих замыслов?!
— А я, значит, исключение?
— Да, — подтвердил чародей. — Ты сумел заставить уважать себя самого Аримана и был участником великой битвы в Заоблачных горах. Тебе известны многие из тайн, сокрытые от всех прочих обитателей нашего бренного мира. Твоя воля столь сильна, что я не могу проникнуть в твое сознание, хотя без труда делаю это в отношении всех остальных. Потому я принимаю тебя как равного партнера и предлагаю разделить власть.
— Ты хочешь властвовать над всем миром? — холодно полюбопытствовал Скилл.
— Ну, может, не над всем, но над большей частью его.
— Но хватит ли у тебя сил? Ведь даже Ариман сумел подчинить лишь небольшой кусочек сущего. А его могущество было несравнимым с могуществом перстня.
— Времена изменились, — заметил Рашну. — Теперь нет Аримана и нет Ахурамазды. Исчезли многие другие боги. Создался некий вакуум власти, занять который может любой, обладающий волей и магической силой. У нас есть и воля, и сила. Почему бы нам не завладеть миром! Я предлагаю тебе стать властелином мира! Ты будешь восседать на золотом троне, а могучие в прошлом владыки великих держав, согбенноспинные и коленопреклоненные, будут подносить к твоим ногам дары.
— Унижение — это сладко, — прошептал Скилл.
— Более сладко, чем ты думаешь.
— Допустим, я соглашусь. Я стану, как ты выразился, этим самым властелином мира. А какое место ты отводишь себе?
— Я буду твоим первым советником и магом. Но власть мы, естественно, будем делить поровну.
— Почему ты сам не хочешь стать властелином?
Рашну замялся:
— Не люблю быть первым….
— Не лги! — воскликнул Скилл, чутко уловивший фальшь, прозвучавшую в голосе мага. — Просто сидящий на троне принимает помимо почестей многие удары, ты же хочешь, обладая властью, прятаться за моей спиной, используя меня в качестве марионетки, на которую будет обращена ненависть всех обитателей мира.
— Отчасти ты прав, — не стал лукавить Рашну. — Я недаром делаю это предложение именно тебе. Ты — сильный человек, ты сумеешь устоять там, где сломается любой другой.
— Спасибо за добрые слова. — Скиллу захотелось подняться и уйти. — Я не хочу быть причастным к творению мира, основанного на зле.
— Добро! Зло! — Рашну не на шутку рассердился. Глаза его сверкали, словно огненные карбункулы, перстень вновь ожил и стал изливать зеленоватый свет. — Что есть добро? Что есть зло? Суди сам!
Скилл ощутил, как неведомая сила поднимает его в воздух. Он достиг вершины самого высокого дерева, когда сила вдруг исчезла, и скиф начал камнем падать вниз. Скилл заорал и в тот же миг ощутил себя в седле. Под ним гарцевал громадных размеров вороной конь. Всхрапнув, конь устремился в сад. Он отталкивал копытами землю с такой силой, что та просто стелилась под ним. Подскакав к ограде, окружавшей сад, конь взвился на дыбы и единым прыжком перемахнул через нее, мягко опустившись на все четыре ноги. Потом он повернул свою морду к Скиллу и ликующе заржал.
— Ну как?
— Я знаю, кто ты, — прошептал Скилл, ошеломленный невиданной скачкой. — Ты злобный демон Апаоша, насылающий засуху и бурю.
— Да, я — тот самый Апаоша, ужасный и престрашный, каким меня принято считать. Я же говорил тебе, что нет ни добра, ни зла. Есть лишь то, что посередине и из чего можно вычленить и добро, и зло. Я — добрый ахур Рашну, но я же — и злой Апаоша. И это дает мне силу! А разве не дает то же самое силу и тебе?! Что стало бы с твоей силой, будь ты однозначно добр? Да ты влачил бы сейчас жалкое существование, и мир не знал бы скифа Скилла, величайшего из всех живших и живущих стрелка из лука. И разве ты не убивал людей, не нес им страдания и боль?! Да ты делал это много раз, на твоей совести столько загубленных жизней, сколькими не может похвалиться самый злобный и жестокий дэв!
— Да, я убивал, но так было нужно! Я не мог поступить иначе!
— Разве это служит оправданием?! Ты осиротил сотни детей лишь потому, что судьба назначила их отцам встать у тебя на пути. Ты сделал безутешными вдовами сотни женщин, ты заставил рыдать сотни любящих матерей.
— Я убивал лишь негодяев!
— Где грань между негодяем и героем? — звонко заржал конь. — И разве негодяй не может быть героем, а герой — негодяем?! Что ты скажешь о героях, которых воспел далекий нам грек Гомер? Они убивали, грабили, насиловали!
— Но они делали это во имя… — Скилл запнулся, не зная, что сказать.
— Во имя чего? — возликовал Апаоша. — Да они делали все это лишь во имя самих себя, они искали лишь наслаждений — славы, унижения врагов, ублажения плотской похоти и ненасытного брюха! Героя не отличает от негодяя ровным счетом ничего!
Скилл что есть сил дернул поводья, заставляя Апаошу взвиться на дыбы.
— Ты ошибаешься, они могут быть схожи между собой, но их всегда разделяет тонкая, но грань.
— Но она столь тонка, что ее едва можно заметить! — хрипел конь, прикусывая зубами удила.
— Да, это так. — Скилл отпустил поводья и засмеялся. — Мне кажется, мы договоримся.
Конь возликовал:
— Так ты принимаешь мое предложение?
— Да, — ответил Скилл. — И я уже начинаю творить добро. А потому в качестве моей первой воли я хочу освободить из заточения одного человека.
— Наместника? — всхрапнул конь, и глаза его загорелись недобрым огнем.
Скилл усмехнулся:
— Вот еще! Одного из его слуг по имени Бомерс.
— Он что, хороший человек?
— Нет, отпетый мерзавец.
— Но почему в таком случае…
Не дав Апаоше докончить, Скилл больно хлестнул его плетью по боку:
— Просто я заразился твоей философией и, творя добро, непременно уравновешиваю его злом.
Сказав это, Скилл ударил коня вновь и устремился к ожидавшему его трону.
Судьба — странная штука: она нередко возводит человека из темницы на трон, но, право, куда чаще поступает наоборот.
Глава 7
С ТРОНА В ТЕМНИЦУ
Скилл восседал в кресле наместника. Смотрелся он не бог весть как. Это и понятно — не было у Скилла той царственной вальяжности и значимости, что присуща владыкам. Куда более естественно он выглядел на коне с луком. Но таковы были правила игры, какие он принял и каким теперь должен следовать. За несколько недель, прошедших с того достопамятного дня, когда освобожденный из темницы Скилл стал владыкой Бактры, в жизни города произошли немалые изменения. Новая власть была беспощадной. По повелению Скилла нанятые за добытое Рашну золото кочевники потопили в крови выступления недовольных, украсив майдан десятками крестов с распятыми. Бывший кочевник ввел новые налоги и закрыл границы. Все это вызывало неприязнь бактрийцев, но было нужно для дела, и потому Скилл без особых колебаний отдавал повеления, заранее обрекающие его на ненависть подданных. Узурпаторов ничуть не смутила реакция, которую вызвал переворот у владыки Парсы, повелевавшего в числе многих прочих городов и Бактрой. Брошенные на подавление мятежа конники-массагеты оказались разбиты, а шедшие им на помощь согдийцы, поддавшись уговорам Дорнума, перешли на службу к новоявленному властелину Бактры. После этого были совершены два быстрых победоносных похода, итогом которых стало присоединение к Бактрии Согда и Арианы. Теперь набиралось войско для вторжения в самое сердце империи — в Парсу и Мидию. Еще немного, и Скилл действительно мог стать властелином мира.
Все было хорошо, и все было плохо. Начать следует с того, что власть никогда не манила Скилла, он не относился к числу сумасшедших, почитающих ее самым сладким из всего существующего на земле. Ему по душе были степной ветер и бешеная скачка на коне, опьяненном этим ветром. Власть тяготила скифа. В не меньшей степени тяготил его Рашну, оправдывавший самые худшие опасения Скилла. Маг с каждым днем становился все более заносчивым и жестоким. Он не переставая твердил о великом царстве добра, на деле же творя лишь зло.
Скилл не был столь наивен, чтобы не понимать, чем все это закончится. Три приятеля нужны Рашну лишь до поры до времени, покуда он не овладеет всеми тайнами перстня. Что будет потом, легко догадаться — вожделеющий власти не терпит соперников. Легко можно было предсказать и судьбу мира — он попадет под безраздельное владычество Рашну, если, конечно, не найдется сила, более могущественная, чем та, что заключена в перстне.
Однако Скилл сомневался в том, что подобная сила найдется. Слова, произнесенные Рашну в минуту откровенности, похоже, были правдой. С исчезновением могущественных богов власть осталась без присмотра, и теперь ею мог завладеть любой проходимец, обладающий более-менее серьезными магическими возможностями. И власти этой предстояло быть страшной, о чем Скилл знал лучше других, ибо сам был ее частью. Он немало размышлял над складывающейся ситуацией, не высказывая, однако, своих мыслей вслух. По-видимому, Рашну подозревал о настроениях Скилла, потому что не проходило ни дня, чтобы он не заводил с ним хитрых разговоров. Начинались такие беседы с ничего не значащих тем, а сводились к одному и тому же. Рашну пытался выведать, о чем думает Скилл, и страшно злился, когда это ему не удавалось. И однажды он не сумел скрыть своего раздражения.
— Я сделал для тебя так много, — сказал Рашну. — А ты таишь в своем сердце черные замыслы. Берегись, у меня может возникнуть желание убить тебя.
— У меня подобное желание уже есть, — не стал лукавить Скилл, вызвав у мага своим признанием приступ хохота.
— Славная у нас компания! — веселился Рашну. — Только и ждем, чтобы кто-то оступился, дабы тут же вцепиться ему в глотку.
— Не преувеличивай относительно нас, — сказал Скилл. — Мы, трое, в твоей власти, и ты прекрасно знаешь об этом.
— Прекрасно, что ты понимаешь это! — в тон скифу отозвался Рашну, на сем оборвав разговор.
Он по-прежнему играл свою роль отменно, бывая подчеркнуто учтив со Скиллом при посторонних и лживо любезен, когда они оставались наедине. Но порой Рашну обращался в Апаошу и издевательски хохотал, демонстрируя свою мощь Скиллу:
— Полюбуйся мною, скиф! Неужели я хуже, чем твоя полудохлая кляча? А ведь это только начало. Скоро я буду быстрее ветра и сильнее бури! Тогда никому не справиться со мною!
— Если не обломаешь себе рога прежде, — отвечал Скилл.
— Кто сможет сделать это?! Может быть, ты?!
— Может, и я.
— Ну давай, дерзай! — подзадоривал Апаоша, улетая в самое поднебесье.
По мере того как росло могущество Рашну, стремительно менялся мир. По ночам над Бактрой свирепствовали грозы, испепелявшие разрядами молний каждого, кто осмелился выйти за стены дома. Днем же стояла ужасная жара, поглощавшая влагу из арыков и речушек. Люди бежали из города, но скоро возвращались назад, потому что бежать было некуда. Власть черной магии уже выползла за пределы Бактры и распространялась все дальше. Некоторые, самые отчаянные, пытались восстать против новой власти — это их растянутые на перекладинах крестов тела украшали майдан. Другие впадали в апатию, предвестницу смерти. Ремесленники оставляли свои мастерские, купцы закрывали лавки, земледельцы забрасывали поля. Когда Скилл говорил об этом Рашну, тот лишь презрительно хмыкал. Бактра являлась для него не более чем крохотным кусочком, ничтожной частью громадной империи, которая вот-вот возникнет посредством чар, исторгнутых злосердным кудесником из зеленого алмаза.
Алмаз! Именно он был источником великих бед, обрушившихся на город и грозивших перекинуться на весь мир. Скилл все более приходил к выводу, что должен любым способом избавиться от алмаза, пусть даже такая попытка будет стоить ему жизни. Но как это сделать? Прекрасно понимая, что в алмазе кроется источник его могущества, Рашну ни на мгновение не расставался со своим перстнем, не снимая чудодейственное кольцо с руки даже в те мгновения, когда принимал ванну. Не расставался он с заветным камнем и наслаждаясь ласками наложниц, до каких обретший силу юноши старец был большой охотник. А захватить перстень силой, как некогда поступили Скилл и его приятели в отношении наместника, нечего и думать — Рашну освоил магию камня в достаточной мере, чтобы отбросить любое количество нападавших одним мановением руки. Памятуя об умении Скилла владеть луком, чародей проводил большую часть времени под защитой магического поля, пробить которую ни стрела, ни меч были не в состоянии, снимая эту защиту лишь на краткие мгновения отдыха, да и то с таким расчетом, чтобы при малейшей опасности в мгновение ока восстановить ее вновь. Одним словом, осуществить покушение на Рашну казалось невозможным. Даже боги порою были более уязвимы, чем этот самовлюбленный чародей. Впрочем, владелец чудесного перстня уже приближался к могуществу бога. А так как суть этого новоявленного бога уже сейчас выглядела ужасной, сорвать его попытку овладеть всем миром нужно было во что бы то ни стало.
Скилл поделился своими размышлениями с Дорнумом. Тот признался, что происходящее ему не по душе, он слишком любил Бактру, чтобы вот так спокойно наблюдать за ее гибелью, но был не столь категоричен в оценке намерений Рашну, не разделяя опасений Скилла.
— Покуда он выполняет свои обязательства по отношению к нам, — заметил бывший грабитель, а ныне царский казначей.
— Пройдет еще немного времени, он войдет в полную мощь и тогда свернет нам шеи.
— У меня нет оснований для подобных подозрений. — Дорнум ухмыльнулся. — А потом, мне слишком нравится моя должность, чтобы я ни с того ни с сего вдруг отказался от нее.
— Значит, ты не поможешь мне?
— Нет, тем более что у тебя все равно нет плана, как нам избавиться от нашего старичка. Но… — Дорнум понизил голос. — Я тебя не предам. И это, по-моему, самое главное.
Скиф кивнул. Это действительно было самое главное.
С Гартиксом Скилл даже не стал говорить на подобную тему. Земляк настолько заразился грандиозными планами Рашну, что попытка втянуть его в заговор против чародея была заранее обречена на провал. Единственным, кому он мог довериться, оказался Бомерс, выпущенный из темницы по повелению Скилла и полностью от него зависевший. Правда, бывший слуга наместника — отчаянный трус, но у скифа возник прелюбопытный замысел, для осуществления которого ему пригодился бы любой помощник, пусть даже такой никудышный. А замысел был неплох, хоть поначалу он показался Скиллу неисполнимым. И предельно прост.
Обретая силу, Рашну все реже сдерживал проявления гнева. Особенно доставалось слугам, выказавшим нерасторопность или другую какую провинность. В таких случаях Рашну приходил просто в неистовую ярость и незамедлительно карал бедолаг, обращая их в пепел. Делал он это нехитрым образом, направляя энергию камня на провинившегося. Из пальца, украшенного перстнем, вырывался ослепительный луч, и несчастный превращался в горсть праха. Одна из подобных сцен натолкнула Скилла на мысль, что, извергая энергию, Рашну должен непременно снять защищающие его чары если не с всего тела, то хотя бы с руки или с пальца, дабы не быть испепеленным самому. Скилл решил воспользоваться этим. Палец — не человек, но меткий стрелок может попасть и в палец и лишить Рашну дарующего силу перстня. Если, конечно, повезет. Но Скилл привык полагаться на везение. Оставалось переговорить с Бомерсом; ему отводилась роль слуги, который должен был вызвать гнев Рашну.
Как и предполагал скиф, Бомерс пришел в ужас, едва поняв, о чем его просят. Побледнев, словно кусок паросского мрамора, он на время лишился дара речи, какой, однако, вскоре обрел, начав бормотать:
— Нет! Нет! Чародей убьет меня.
— Может быть, — равнодушно заметил Скилл. — Но в противном случае тебя убью я. — Видя, что этот довод не оказал должного воздействия на трусливого слугу, скиф рассвирепел: — Слушай ты, тряпка! Если ты не поможешь мне, мы погибнем все. И я, и ты. И многие тысячи других, ни в чем не повинных людей. Разве тебе не ясно, что этот негодяй не остановится ни перед чем!
— Негодяй? — с хитрецой переспросил Бомерс. — А чем лучше ты?