Я ролики привинтила, вызвав безумный интерес и большое недоверие персонала. Они скрупулезно проверяли, действительно ли получаются параллельные линии, сверяли результаты. Через некоторое время вся мастерская перешла на ролики, привезенные из Польши контрабандой. Одновременно все внимательно вглядывались в мои первые чертежи, а я только посмеивалась: кого они проверяют, чертежника из наших мастерских? Успех был абсолютный, над моим творением с изумлением и восторгом цокали языками.
Я вычертила полдвора, выложенного каменными плитами, когда явился персонаж, которому, видимо, поручили меня опекать, и на листочке принес свои расчеты. Я взглянула и постучала пальцем по полям чертежа, где сама написала те же цифры. Персонаж посмотрел, удивился, похлопал меня по плечу с большим уважением и с легким остолбенением, а в перерыве на кофе весь коллектив примчался поглазеть на мой чертеж. В таком сумасшедшем темпе я сумела рассчитать эти плиты, да еще столько успела начертить — это же невероятно, просто невозможно!
Я не поняла, в чем тут соль, пока проблему не объяснила мне Алиция. Датчане думают в три раза медленнее нас, а работать быстро вообще не могут. Зато — и эту великую правду я уже открыла сама — в противоположность нам процесс мышления они уважают, платят за него и отводят на это время.
Работают они несравненно солиднее, а организация труда у них безупречная. Экономят датчане со здравым смыслом, поэтому я и должна расчертить стены кухни и ванной комнаты в масштабе 1:20, все плитки кафеля должны поместиться целиком, чтобы рабочему не пришлось их обрезать плиткорезом. Строительные работы ведутся с точностью до полмиллиметра, благодаря чему всё ко всему подогнано, всё передвигается одним пальцем, открывается и закрывается идеально. Я от зависти чуть не лопнула, потому как знала наше строительство…
Работа в Дании стала для меня радостью, это я им должна была платить, а не они мне. Эту работу я словно выиграла в лотерею по трамвайному билету, и надо было бы совсем рехнуться, чтобы упустить такую возможность.
Я отправила в Варшаву заявление с просьбой об отпуске без сохранения содержания сроком на год, на что получила ответ: не вернусь до тридцатого ноября — меня выкинут с работы. Я не вернулась, меня с треском выперли, на что мне было наплевать, и я начала хлопотать о разрешении на работу в Дании. Не сама, через посредничество господина фон Розена, нашего благодетеля.
Зарплату в мастерской мне повысили раньше, чем я получила разрешение на работу. Сначала мне платили двенадцать крон в час, через несколько недель пришел заместитель шефа и подсунул мне под нос число «четырнадцать крон», накорябанное на полях газеты. Меня глубоко растрогали связанные с этим формальности…
Один из лучших номеров в моей жизни я отколола в Дании на Рождество.
Семья фон Розен пригласила нас с Алицией в свои изысканные апартаменты, располагающиеся одним или двумя этажами ниже. В глубине души я надеялась на это приглашение и заранее потребовала прислать из Польши подарок. Дар прибыл вовремя — серебряный подсвечник на три свечи, такой красивый, что мне тут же захотелось оставить его себе. Единственным недостатком были вставленные в него наши отечественные свечи.
Столовая семейства фон Розенов была размером с небольшой амбар, за столом сидели двадцать четыре человека, и, к несчастью, мы с Алицией оказались на разных концах стола.
По одну сторону от меня сидел хозяин дома, с которым я разговаривала на трех языках одновременно — по-французски, по-немецки и по-английски. Если не хватало французских слов, я беззаботно заменяла их немецкими или английскими, если, конечно, слово всплывало в памяти. Вследствие этого, наверное, вид у господина фон Розена был слегка ошарашенный.
По другую сторону моей соседкой оказалась тетя хозяина дома, с которой можно было спокойно беседовать по-польски, так как она страдала глухотой и всё равно слов не разбирала. При этом мы обе хранили любезное выражение лица.
На десерт подали миндальный крем, огромные снежно-белые горы в тазиках для салата. Я бросила взгляд на Алицию: она лопала этот крем, как заведенная, снова и снова накладывая себе на тарелку добавку и усердно работая ложкой. Я удивилась, потому что она никогда вроде бы не любила сладкое, предпочитала селедку.
Глядя на нее, я решила, что так положено, и последовала ее примеру. У меня на зубах что-то хрустнуло, что было вполне естественно: раз крем миндальный, в нем может попасться орешек. Наконец крем сожрали весь, и за столом воцарилось легкое замешательство, мне непонятное. Хорошо, что Алиция разъяснила мне суть некоторого смущения окружающих.
А дело в том, что в Англии на праздник Трех Волхвов, а в Дании на Рождество выбирают миндального короля. Королем становится тот, кто обнаружит у себя в креме миндальный орешек. Орешек никому не попался, и на хозяев дома пало страшное подозрение, что его вообще позабыли положить в крем. Так вот что мне попалось на зубок! Раз — и нету.
Насчет обычая я понятия не имела, но покаялась Алиции в своем проступке. Ужас и кошмар, полный позор, дикарка с востока…
— Смотри, кретинка, что ты сожрала! — разочарованно съехидничала Алиция и показала пальцем на каминную полку.
На камине стоял подарок — великолепный комплект старинной серебряной столовой утвари. Из-за отсутствия орешка комплект разыграли, и, естественно, выиграла его уже не я.
Мой промах мы от гостей и хозяев старательно скрыли, а сегодня Алиция с ослиным упрямством твердит, будто про миндального короля она меня заранее предупредила. А я тоже стою на своем — нет, не предупредила. Может, и хотела, но забыла…
После ужина общество перешло в салон, где красовалась елка. Тут состоялось дальнейшее вручение подарков. Мы с Алицией получили по пепельнице из королевского фарфора, она — бежевую, а я голубенькую.
От подарка я пришла в полный восторг — обожаю пепельницы, но ни в жизнь не решилась бы утолить свою манию столь дорогим предметом.
Настал черед и мне вручить свой подарок. И тут произошел второй конфуз. Подсвечник, присланный из Польши, был и впрямь великолепен, но, как я уже сказала, в нем торчали наши польские свечи. Весь остаток вечера мы с господином фон Розеном провели в попытках их зажечь. Все три не желали гореть одновременно, зажигали вторую — гасла первая, мы зажигали ее, гасла третья, господин фон Розен добивался эффекта из вежливости, а я с горя.
Раз уж я начала рассказывать про Копенгаген, не могу не рассказать про бега.
Впервые на ипподром я попала лет в пятнадцать. Меня взяла с собой тетя Ядзя, которая изредка туда захаживала.
День был ужасный, дождь и слякоть. В забеге участвовал конь по кличке Валч, и тетя Ядзя пояснила, что это ее фаворит, который всегда выигрывает. Ну и отлично, мы поставили на Валча, он пришел первым, и мы выиграли чистыми сумасшедшие деньги: по пятнадцать злотых и пятьдесят грошей на нос.
В следующий раз я оказалась на ипподроме в компании Войтека. Мы сразу наткнулись на знакомого прокурора, который устроил нам билет в директорскую ложу — тогда она называлась Почетной ложей — и представил нас директору по фамилии Куровской. С Куровским я почти подружилась и входной билет потом получала ежегодно. Я полюбила бега, а Войтек нет. Боялся проигрышей.
Здесь надо достать с полки роман «Крокодил из страны Шарлотты» и держать его под рукой. На копенгагенских рысаках мы с Мартином оказались по вине Скотины из прачечной. Скотина из прачечной — фигура всамделишная.
Журналист, приехавший в Копенгаген по работе, он в первую очередь дорвался до Алиции, которая в безумном стремлении всем помогать решала чужие проблемы направо и налево. Поэтому и он поселился в нашей прачечной. Вел он себя скандально, пользовался нашими вещами, морочил всем голову и бесконечно терял ключи. Все подробности в «Крокодиле».
Как-то в воскресенье Алиция поехала к Торкилю в Биркерод, а Скотина из прачечной неожиданно заявил, что останется дома. Мартин аж позеленел, я скрипнула зубами, и мы тут же решили уйти куда глаза глядят.
Погода чудовищно разбушевалась: дикий ветер и дождь со снегом. Я придумала: на ипподром!
Пламенная страсть к рысакам не ослабевала во мне ни на минуту, Мартин поддержал мое решение.
Я родилась в апреле. Апрельские никогда не выигрывают, им вечно не везет, не про нас всякие там лотереи, тотализаторы и розыгрыши призов. Мартин тоже апрельский, поэтому если нам и случалось что-то выиграть, то исключительно в те немногие минуты, когда наша невезучая судьба клевала носом от усталости.
Один раз приключилось истинное чудо: мы выиграли сто пять крон, и нам удалось дотянуть до получки.
Разрешение на работу устраивал для меня господин фон Розен (он был миллионером, городским советником, родственником королевской семьи, а предки его вели род от святого Войцеха), делал он это по-датски, то есть неспешно. Получила я это разрешение только через три месяца, зато приобрела его практически навсегда.
Что же касается нашего совместного существования в прачечной, то мы все жутко ссорились по разным поводам. Политика, автомобили, билеты на муниципальный транспорт, мнения о людях, преимущественно посторонних, собственная рассеянность… Не помню, что еще, но тем для ссор хватало с избытком. Зато ни разу в жизни не случилось нам поссориться на бытовой почве. Мы с Алицией сроду не сердились друг на друга за невымытые тарелки, некупленный хлеб, разбросанные тряпки, захламленные стол и кровати, потерянные вещи, затоптанный пол и всякое такое прочее. Мы не придирались друг к другу, каждая могла заниматься чем угодно и оставаться в личных вопросах при своем интересе.
В Париже состоялся очередной съезд Союза женщин-архитекторов. Алиция получила приглашение.
— Ну и в чем мне ехать? — спросила она растерянно. — В прошлый раз на мне был норковый палантин, а теперь что? Палантин я тогда одолжила!
Я задумалась.
— А ты возьми да и купи. Ведь у тебя на это есть деньги.
Алиция изумленно удивилась:
— Слушай, а ведь ты права!
Перед самыми своими именинами Алиция вместе с Торкилем пробежалась по меховым магазинам. Торкиль капризничал и вел себя ужасно. Представляете, он не разрешил ей купить самый красивый, идеального оттенка и прекрасно сидящий палантин! Торкиль буквально выволок ее из магазина, убеждая поискать вещь получше.
— Уж не знаю, что он вообще себе вообразил! — сообщила мне Алиция по телефону, злая, как черт. — Как я сейчас себя ругаю, что сразу не купила тот, так мне понравившийся! Ничего лучшего я не видела.
— Ну так завтра пойди и купи, — утешила ее я.
На следующий день были именины Алиции. Она позвонила мне сразу же, как только я пришла на работу, чуть не плача от умиления.
Оказывается, Торкиль придумал коварный план. Рано утром он поздравил ее и положил на одеяло сверток, перевязанный ленточкой. Это и был тот самый палантин, о котором она так мечтала.
Я тоже едва не прослезилась. Подумать только! Палантин стоил пять с половиной тысяч крон, никто в Дании таких подарков не делает, разве что король может королеве подарить какую-нибудь вещичку крон так за пятьсот. А пять с половиной тысяч — это же с ума сойти!
— Подозреваю, что Торкиль меня любит, — признала Алиция очевидный факт.
— Да быть того не может! — вежливо удивилась я. — Но допускаю, что в этом смысле ты права.
Вскоре в нашу прачечную нагрянул Войтек. Сбежала я с родины именно из-за него, но время и расстояние сделали свое черное дело. Я смягчилась и устроила ему приглашение через господина фон Розена.
Деньги на подержанный автомобиль я уже скопила. Заранее было известно, что покупать машину нужно в Гамбурге, был у меня адрес какого-то типа, который мог бы квалифицированно помочь с покупкой.
Отправилась я за машиной одна. Условившийся со мной тип меня дождался и помог. Золотой человек! Он заслужил цистерну польской водки, а не жалкую литрушку, которую я ему привезла. Он меня повозил по Гамбургу на моем «Фольксвагене», показал кое-какие достопримечательности и доставил к парому.
От нервотрепки, напряжения и усталости меня стала жутко донимать печень. На паром я въехала последней. В Рёдбю ждал Войтек и безумно нервничал.
— Садись, моя радость, и рули, — пробормотала я вяло. — У меня нет сил. — Дальше я уже лишь механически бубнила: — Медленнее, здесь поворот. Медленнее, здесь ограничение скорости. Медленнее, у меня нет денег на штраф…
Другое дело, что Войтек в тот момент любил меня безгранично, больше жизни. Я была для него тогда богиней. Все ж таки утешение, какая женщина не мечтает хоть немного побыть богиней?..
Богиню с этой должности скоро сместили, она как-то завяла, но кое-что от былой божественности еще сохранилось…
Во все эти развлечения мне удалось впихнуть еще и Париж. Этот город я изучала теоретически по книгам и на студенческих лекциях по архитектуре. Но Париж оказался не только таким, каким я его себе воображала, а даже лучше, и за это я полюбила его навсегда.
В Париже торчал мой старый приятель Петр, который после окончания своих дальневосточных контрактов уже не вернулся на родину, а переехал жить во Францию. Он упорно работал, делал блестящую карьеру. Я немедленно встретилась с ним и сразу же признаюсь вам, в книге «Что сказал покойник» он и есть мой таинственный друг.
Белая «Ланчия» у Петра действительно была, и он открыл передо мной дверцу машины.
— Куда мы едем? — поинтересовалась я.
— В аэропорт.
— А что там интересного?
— Увидишь сама.
Мы доехали до Орли, и там он привел меня к часовне. Я остолбенела. Это был шедевр! Овал, стенка внутри, возле нее алтарь, и ничего больше. Абсолютная простота выразительных средств и безупречные пропорции — дух захватывало. Я потрясенно молчала, да и что тут скажешь? Увидев такое чудо, любой архитектор с амбициями должен рвануть на первый попавшийся мост, перемахнуть через ограждение и — бултых в Сену! Лучше этой часовни никто и ничто уже не создаст и такого совершенства вряд ли достигнет. На мгновение я почувствовала себя морально раздавленной, но затем наступило полное облегчение: я уже сменила профессию, так что топиться мне не обязательно!
Скажу с полной убежденностью: часовня в Орли оказала огромное влияние на мое решение бросить основную профессию. Этот шедевр постоянно у меня перед глазами и в памяти. Когда я вернулась в Польшу, у меня пропало всякое желание искать работу по специальности.
Алиция уехала, остался Торкиль, с которым я подружилась, можно сказать, безмолвно. Теперь уже я начала бывать в Биркероде, только значительно реже и не с матримониальными целями, а просто устроить постирушку или принять приглашение на обед.
Беседовали мы с ним в основном при помощи рисунков. За обедом на столе лежал большой лист бумаги, рисовать мы умели, Торкиль тоже архитектор, общение получалось без проблем.
Вот еще случай о датском языке. Одна полька решила купить себе голубую губку в ванную — мечта идиотки, такую нигде не найти. Шла эта дама по улице, вдруг на витрине маленького магазинчика увидела голубую губку и вбежала в магазинчик.
Что она вытворяла, чтобы сделать покупку, этого человеческими словами не описать. И «une eponge» по-французски говорила, и про «губку» по-польски талдычила, изображая, будто моется, — мертвому припарки, безрезультатно. Продавщика подавала ей всё, только не губку. Дама, наконец, рассердилась и решила действовать наглядно. Она вытащила продавщицу за руку на улицу и поставила перед витриной, тыча в обожаемый предмет пальцем.
— Вон это, — четко выговорила она по-польски, указывая на губку. — Это!
— А-а-а! — радостно поняла продавщица, подняв руки к небесам.
Она помчалась в подсобку и приволокла большую гипсовую болванку для причесывания париков…
Как-то раз Оле, мой сослуживец, вернувшись из отпуска в Тунисе, показывал в мастерской слайды. В Дании настала осень, конец октября, может, даже начало ноября, туманы, ветры и дожди, сирена в порту беспрерывно ревела день и ночь, а на стене в мастерской вдруг возникло солнце. Во мне все перевернулось вверх тормашками, меня охватило безумие, на следующий же день помчалась в турбюро и выкупила ближайшую и самую дешевую поездку на Сицилию. Ближайшую, понятно почему — я до умопомрачения мечтала о солнце. Долой дождь, ветер и проклятые сирены! Хочу жару, прекрасную погоду, а расходы…