— Или купи себе сверхмощную машину и носись по автостраде со скоростью двести шестьдесят в час, — добавила Норма.
Барски с удивлением поглядел на нее.
— Почему вы это сказали?
— То есть?..
— Именно такая машина была у Тома! «Феррари». Купил подержанную. И гонял на ней как сумасшедший. Забавно, вы угадали… — Он встретился с Нормой взглядом, и она не отвела глаз. — С машиной особая история. Но не в том дело, что Том в очередной раз решил покуролесить на автостраде, — вовсе нет… — Он ненадолго задумался. — Случилось это через пять дней после истории с «Амадеусом». Днем мне на работу позвонила Петра, его жена. Она была очень взволнована.
— Он тебе уже рассказал о сегодняшней ночи? — спросила Петра.
Барски сидел в своем кабинете один.
— О сегодняшней ночи? Нет, ничего.
— Смешно.
— Почему? Вы что, поссорились?
— Нет.
— А что же?
— Мы просто чудом оба не погибли.
— Как?..
Голос Петры дрожал.
— Мы были у друзей. Не понимаю, как Том мог не рассказать тебе об этом! Домой мы поехали примерно в час ночи. Сначала по улице Генриха Герца. Знаешь ее?
— Да, конечно. Ну и?..
— Том держал скорость все время на пятидесяти-шестидесяти, никак не больше. И вдруг из боковой улицы вылетает «мерседес» на ста двадцати. Пропустить нас ему и в голову не пришло. Я еще заорала как сумасшедшая, и тут этот «мерседес» в нас и врезался. Прямо в капот! Чуточку подальше — и пиши пропало!
— Боже милостивый, Петра!
— Да, Бог милостив, твоя правда, Ян! «Феррари» сначала отшвырнуло в сторону, мы едва не перевернулись, но, к счастью, ударились о стену дома. Когда я выбралась из машины, меня рвало от страха. Из «мерседеса» вылез какой-то плюгавый субъект в смокинге, пьяный настолько, что с трудом переставлял ноги. Клянусь тебе, Ян, он был мертвецки пьян. И представляешь, эта свинья начала еще орать: «Подлюка! Я тебе рыло начищу! Тебе и твоей ссыкухе заодно!» Да, он обозвал меня ссыкухой. «Я тебя в тюрягу засажу, мразь! Вылезай, ублюдок! Вылезай, я с тобой разделаюсь!» Нет, скажи, Том вам ничего не рассказал?
— Да нет же, Петра! И что сделал Том?
— Сделал? Ничего! Рехнуться можно!
— Что значит «ничего»?
— А то и значит. Да, он вылез. И улыбнулся. Ты ведь знаешь эту его новую привычку. Уже с неделю примерно. Что ни случится, вечно у него на губах эта проклятая ухмылка. И вот он говорит пьяному: «Послушайте, друг мой, не стоит волноваться из-за пустяков!»
Петра всхлипнула.
— И тут этот пьяный дал ему в зубы! Думаешь, мой стал защищаться? Ничуть не бывало! Стоит себе улыбается и говорит: «Я никак не пойму, почему вы так переживаете, дорогой друг!» Ну, тот ему еще раз дал в зубы, Том чуть не упал под колесо нашего «феррари». Я подбежала к ним и ударила ногой этого сукиного сына туда, где побольнее, понимаешь? А он? Хоть и скривился, а повернулся и изо всех сил пнул меня ногой!
— Не может быть!
— Еще как может. Вру я, что ли? — Петра всхлипывала все чаще. — Я так и рухнула на мостовую — чулки порвала, все ноги в ссадинах, и что ты думаешь, мой хоть что-то сделал? Ни-че-го! Ни-че-го!
— Невероятно.
— Даже не помог мне встать! Стоит улыбается и говорит: «Боже мой, почему вы злитесь?» Пьяный бьет его кулаком в живот, Том падает ничком на машину, лежит себе и улыбается: «Не надо! Ну прошу вас!» Клянусь тебе, провалиться мне на этом месте, если вру! «Не надо! Прошу вас!» Это его слова. Тот поворачивает его к себе и снова бьет под дых. А Том стонет: «Вы делаете мне больно…»
— С ума сойти!
— Ты прав; можно сойти с ума! От шума проснулись жители соседних домов, в окнах зажегся свет, люди выбежали на улицу, стали их разнимать, поднялся крик. И тут этот пьяный преспокойно направляется к своему «мерседесу» — ему, конечно, тоже досталось, но совсем не так, как нашему «феррари», — садится за руль и уезжает. По дороге он чуть не сбил нескольких прохожих, потом свернул за угол — только его и видели! Со мной случился нервный припадок. Люди старались меня успокоить, кто-то вызвал полицию, и пока та не появилась, мой так и стоял, улыбаясь и не произнося ни слова.
— Мрак.
— Вот именно мрак!
— Том тоже выпил?
— Нет, почти ничего. Он же из непьющих.
— И что полиция?
— Полицейские вели себя вежливо. Нам они поверили с первого слова. Но ведь мы и не думали их обманывать! Слушай, теперь самое интересное! Один из полицейских спрашивает моего: «Какой номер?» «Что за номер?» — переспрашивает Том со своей дурацкой улыбочкой. «Ну, номер его машины! Неужели вы его не запомнили?» А мой ему: «Весьма сожалею, не запомнил. А разве нужно было?»
Петра разрыдалась. Дав ей успокоиться, Барски некоторое время спустя спросил:
— А ты, ты запомнила? Ведь ты, как я понимаю, не запомнила? Почему?
— Да, почему?.. Странно… — Помолчав немного, она продолжила: — «Феррари» наш — всмятку. Вызвали специальную машину, чтобы оттащить его. Уйма денег псу под хвост!.. Полицейские отвезли нас домой. Любезно с их стороны, правда? Но скажи, он правда вам ничего не рассказал? Ни слова? Ни словечка?
— Может, он пока еще в шоке, — вяло проговорил Барски. — Постарайся успокоиться, Петра! К счастью, самого худшего не произошло. Пес с ними, с деньгами, руки-ноги целы, все живы-здоровы — и слава Богу! Это самое главное. А Том наверняка нам все расскажет…
Но доктор Томас Штайнбах ничего не рассказал.
К вечеру Барски не выдержал и сам пошел в лабораторию Тома. Тот сидел, согнувшись над микроскопом. На нем был халат и закрывающая нос и рот повязка. Барски, тоже в «полумаске», положил руку на плечо друга.
— Послушай, — очень громко сказал он через плотную повязку. — Что это за невероятная история, которую мне рассказала Петра? Почему ты вел себя как последний болван?
— Я вел себя как последний болван? — Том поднял на него глаза и мягко улыбнулся. — Когда?
— Да сегодня ночью, дружок!
— А что такого особенного случилось сегодня ночью? А-а, ты насчет этого несчастного случая?
— Да! — заорал Барски. — Вы оба чуть не погибли!
— Статистика утверждает, что в восемьдесят пятом году в Германии каждый день дорожные происшествия уносили двадцать три жизни, — ответил Том улыбаясь.
17
— С этого и началось, — рассказывал Барски. — Поведение Тома нас всех, конечно, тревожило. Происходили и другие труднообъяснимые вещи, пусть и не столь вопиющие, как ночное приключение. Дважды в неделю мы проводим большие совещания. Обмениваемся мнениями, спорим — это уж как водится! Каждый отстаивает свою теорию, и, хотя команда у нас на редкость дружная, иногда доходит до крика и оскорблений. Том и тут сильно изменился. Он, боец, можно сказать, непримиримый, вдруг потерял к спорам и дискуссиям всякий интерес. Сидел, покуривая трубку, и улыбался, а когда интересовались его мнением, поддерживал обычно мнение коллеги, выступавшего последним. Почти слово в слово. Я всякий раз невольно задавал себе вопрос: не началось ли это со случая в баре, когда он как бы «присвоил» себе мнение о Моцарте совершенно незнакомого ему человека? Стоит добавить, что Том делался все более безразличным, апатичным — хотя, опять же, не до таких поражающих воображение пределов, как тогда ночью. Иногда он с трудом подыскивал нужные слова, а настроение его почти постоянно было безмятежно-светлым, как у ребенка.
— А в остальном? — спросила Норма. — Я о его многочисленных увлечениях и интересах. Как с его отношением к литературе, театру?
— Мы перемен не замечали. Ни в отношении к спорту, ни к искусству, ни к сексу. Мы спрашивали Петру. Все нормально. Хотя…
— Хотя?..
— Хотя чувственность сильно притупилась. Это Петра говорила. Кстати, насчет секса. Однажды он вернулся домой под утро. Без сил, какой-то жалкий, измочаленный. Петра спросила, где он был. Он сказал, что в порнобаре. С каких таких пор он повадился в порнобары, поинтересовалась она. Он объяснил, что встретил одноклассника, конченого, вообще-то, человека. И тот позвал его с собой. Том ему и словечком не возразил. Он, ненавидевший прежде подобные заведения! Петре же он сказал: «А как прикажешь в таком случае поступить?» Я уже говорил, что Петре принадлежал в Дюссельдорфе большой магазин антиквариата? Нет? Ну так вот. Когда Петра после замужества перебралась в Гамбург, ей пришлось нанять управляющего. Или директора, как угодно. В это время она получила пренеприятное известие. Этот директор, некий Эгон Хайдеке, взял кредит на миллион марок и, не поставив Петру в известность об этом, пустился в спекуляции, прогорел — а теперь банки требовали погашения кредитов. У него от Петры была финансовая доверенность, иначе ему бы этих денег не получить. Итак, следователь из Дюссельдорфа позвонил и срочно вызвал Петру. Хайдеке уже посадили. Вечером накануне отъезда я был в гостях у Петры с Томом, и, конечно, речь зашла о том, что стряслось в Дюссельдорфе. И что же Петра? Как вспомню, так дрожь по коже. Она только улыбалась. Та же улыбочка, что и у мужа — на все случаи жизни… «Ах, Ян, — сказала Петра, — к чему волнения? Пустяки все это, мелочи!» — «Мелочи! — воскликнул я. — Этот тип украл у тебя миллион!» — «Твой миллион, что ли?» — спросила Петра и улыбнулась. В тот вечер мне впервые стало страшно за них обоих. Страшно до жути. На другой день Петра улетела в Дюссельдорф. А три дня спустя вернулась вместе с Дорис, нашей общей знакомой. Та позвонила мне днем в институт и сказала: «Я должна немедленно поговорить с тобой, Ян. Это очень-очень срочно». — «Петра?» — спросил я. «Да», — ответила Дорис. «Сейчас не могу. Срочная работа. Как насчет шести вечера, идет?» «Договорились, Ян», — сказала Дорис.
Вскоре после этого разговора Барски пошел к Тому. И здесь его ожидало настоящее потрясение. Том сидел в белом халате за письменным столом, курил трубку и наговаривал какой-то текст на стоявший перед ним портативный диктофон. Барски услышал последние фразы: «…итак, мы внедрили пассажирскую молекулу ДНК в вектор. Срез в векторе можно с помощью ферментов ДНК варьировать таким образом, что после введения пассажирской молекулы линия среза исчезает…»
— Что ты тут наговариваешь? — спросил Барски.
Том отмахнулся.
— Дай мне закончить. «…исчезает, удваивается или возникают две новые линии среза. Удваивание, утолщение позволяет впоследствии удалить пассажира из вектора. Так!» — Том выключил диктофон. — Слушаю тебя, Ян.
— Что это за текст?
— О том, чем мы занимаемся. — И снова эта неприятная уже улыбка.
— Фокус с пассажирской молекулой ДНК? Но ведь Люси давно этот материал перепечатала!
— Да. Но это для одного моего приятеля, он меня попросил.
— Попросил? Кто? — взорвался Барски.
— Патрик.
— Какой еще Патрик?
— Патрик Рено.
— Патрик Рено, физик из «Еврогена»?
— Да, он самый. Но что с тобой, Ян? С чего вдруг ты взбесился?
Барски бросился на Тома и вырвал у него из рук диктофон.
— Я хочу вам еще кое-что объяснить, — сказал Барски Норме и Вестену. — Всего через несколько лет после того, как появилось сообщение о возможности наращивания части молекулы ДНК на другой молекуле, а значит, получения того, что сегодня называют рекомбинированной ДНК, только в Америке появилось двести девятнадцать фирм, занявшихся проблемами биотехники. Прежде всего это крупные химические и фармацевтические предприятия. Из двухсот девятнадцати фирм — сто десять основаны с одной-единственной целью: выяснить, что произойдет, если изменить ДНК. Сегодня их во всем мире куда больше. Уже теперь это мощная отрасль промышленности.
— Ты знал, Алвин? — спросила Норма.
— Да, — подтвердил тот. — Знал. То, о чем говорит доктор Барски, — наше будущее. Но как видишь, будущее уже началось. В отрасль вложены миллионы — в надежде получать бесконечные миллиарды!
— Кое-кто полагает, что с помощью рекомбинированной ДНК можно излечить все болезни и повысить урожайность абсолютно всех растений, — сказал Барски. — Представьте себе масштабы: болезни исчезают, люди, животные, сорта семян — все совершенствуется. Будут выращиваться суперурожаи. Коровы будут давать неизмеримо больше молока. Моря и океаны отдадут свои богатства. Мы забудем об эпидемиях, поражающих скот…
— Итак, миллионы и миллиарды уже вложены в дело, — подытожила Норма. — Деньги. Прорва денег. Наконец-то у нас есть мотив для убийства Гельхорна.
— Я тоже так считаю, — сказал Барски. — Несколько недель назад английский журнал «Нейчер» опубликовал отчет о биржевой оценке состояний главных фирм, занимающихся генной технологией.
— Курс акций генных фирм в чисто научном журнале?
— Да, фрау Десмонд. Похоже, пока ни одна из фирм прибылей не получает. Пока! Когда вкладываются огромные суммы, что-то непременно получится. Эрвин Чаргафф прямо говорит: «Здесь дело не в благородных и великодушных помыслах — здесь пахнет кучей денег».
— Метко сказано, — кивнул Вестен.
— О да, — сказал Барски. — Бог свидетель. Понимаете, наш спонсор — «Мультиген». Тоже одна из «таких» фирм. Конечно, многие ученые из разных стран знают друг друга лично, не важно, на кого они работают. Многих связывают узы дружбы. Но нет ни одного, который был бы столь дружен с коллегой, работающим на другую фирму, чтобы передать ему результаты исследований своей группы или хотя бы сообщить важные подробности. Всегда существует возможность, что другая команда ведет поиск в том же направлении, что и твоя. Нет, подобные отношения просто исключены! Поэтому я и сказал Тому — меня трясло от злости…
— Черт побери, Том, «Евроген» — наш самый опасный конкурент! У нас высшая степень секретности! И ты сообщаешь твоему другу Патрику все, к чему мы пришли?
— Почему бы и нет? Ведь он попросил меня, — сказал Том с мягкой улыбкой.
— Когда? Где?
— Что «когда», «где»?
— Когда он тебя попросил? И где?
— Три недели назад я ездил в Париж, помнишь? Мы там с Патриком повеселились от души. Ну да, и как-то он меня и спросил, каковы наши успехи. Что в этом вопросе странного? Я как раз вчера вспомнил о нашем разговоре и подумал, что нехорошо заставлять друга ждать ответа столько времени. Взял сегодня диктофон и…
— Том! — воскликнул Барски. — Ты просто не имеешь права сообщать Патрику, над чем работаешь!
— Отчего же? — удивился Том. — Он парень что надо. И дело у нас общее! Пусть мы и идем к цели разными путями. Мы — с помощью надрезов, они, в Париже, — с помощью радиоактивных веществ. Других различий, в сущности, нет! И если Патрик заинтересовался… Ведь мы же гребем в одной лодке, разве не так?
— У тебя есть номер телефона Патрика?
— Конечно. В записной книжке.
— Дай мне!
— С удовольствием. Что с тобой? Ты не веришь, что Патрик меня попросил?
А Барски уже набирал: 003314, код Парижа, потом номер. Патрик Рено снял трубку.
— Патрик! Говорит Ян Барски из Гамбурга.
— Ян! Рад тебя слышать! Как жизнь?
Они говорили по-немецки.
— Послушай, Патрик! Я сижу сейчас у Тома.
— А-а, у старины Тома! Привет ему.
— Передай ему привет, — сказал Том, улыбаясь и посасывая трубку.
— Заткнись! — взорвался Барски. — Не ты, Патрик, не ты! Скажи, вы встречались недавно с Томом в Париже, да?
— Конечно встречались. Но почему…
— И ты попросил его наговорить на кассету материал о наших опытах?
Молчание.
— Патрик!
— Да, Ян…
— Так просил или нет?
— Боже мой! Ну да, просил. Мы с ним болтали о всякой всячине, ты ведь знаешь, поболтать с ним — одно удовольствие, и я сказал ему: знаешь, давай упростим нашу задачу, плюнь ты на своих начальников, расскажи мне о ваших опытах, а я тебе о наших, мы с тобой оба любим играть в теннис — вот и подадим друг другу мячи, и вдобавок у нас останется больше времени для самой игры. Но это я просто так, в порядке бреда, Ян! Я не всерьез это сказал! Господи, что случилось? Никогда не поверю, чтобы Том принял мою болтовню всерьез!
— Представь себе.
— Это невозможно! С ума сойти!
— Это не я, а ты сказал, Патрик!
— Послушай… Бедолага Том… Он не в своем уме, не иначе!..
— Это не я, а ты сказал, Патрик.
— Но что все-таки произошло?
— Сам пока не знаю. Я тебе еще позвоню. И никому ни слова — понял!
— Ты меня обижаешь! Мы с тобой столько лет дружим! Конечно, никому ни слова… Старина Том, Боже мой…
— Я заканчиваю, Патрик. До скорого.
— Всего хорошего, Ян. Позвони мне сразу же, как что-нибудь прояснится.
— Счастливо, Патрик!
— И от меня наилучшие пожелания, — сказал Том, выбивая трубку. — Ну так что, обманул я тебя?
— Диктофон останется у меня, Том, — сказал Барски.
— Если ты настаиваешь — пожалуйста. Хотя я не понимаю…
Барски перебил его:
— Мы с тобой старые друзья, Том. Я друг тебе?
— Конечно, Ян, ты мой старый добрый друг.
— Я должен, я просто обязан сделать сейчас нечто ужасное.
— Если тебя это страшит — не делай!
— Но я обязан.
— О чем речь, Ян?
— С тобой что-то не в порядке, Том. Мы все уже давно заметили. Моцарт. Ночное происшествие. Порнобар. А сейчас это безумие! — Барски указал на диктофон. — Не войди я сегодня случайно к тебе… Твое состояние, Том, для всей нашей группы — фактор риска. Я должен уйти. Но оставить тебя одного я не вправе, мало ли что ты еще натворишь. Я… извини меня, Том, пожалуйста, но на некоторое время я запру тебя в лаборатории.
— Ты должен?..
— Да, Том! Это для твоей же пользы! Не дури! И не сердись!
— Чего мне сердиться, Ян? — Доктор Томас Штайнбах улыбнулся. — Ты замечательный парень, Ян.