Как сочинитель Орехов получил известность еще в ДАСе. Там он запустил по этажам два самиздатовских трактата — «О спаривании глистов» и «О распаривании носков», которые были пронизаны единой темой: «Есть ли смерть на Марсе?». Трактаты были сотворены бессонной ночью, когда Улька c Лопатой тайно покинули ДАС и уехали в Молдавию делать репортаж из 14-й армии. В тех давних философских текстах не было арифметических выкладок, и в финансовом смысле они выглядели неубедительно. А вот в бизнес-план — сочинение более зрелое — верилось. По замыслу Орехова выходило, что, если сию же минуту учредители сбросятся по восемь — десять миллионов, буквально через пару-тройку месяцев-лет дивиденды можно будет грести совками-бульдозерами. Кстати, совки, сразу после подписания протокола намерений, можно будет получить без всяких проволочек и доверенностей у коменданта гостиницы «Верхняя Волга» с сомнительной фамилией Ренгач, который на почве постоянного контакта с ренталловцами сделался сущим свояком.
С деньгами в уставный капитал, по убеждению Орехова, следовало поторопиться, поскольку у «Ренталла» их нет. Именно поэтому в качестве взноса он намерен вложить в перспективное дело все свое имущество: компьютерный комплекс и всю мебель до последней швабры. Что касается контрольного пакета акций, то, естественно, его следует оставить за оператором проекта. Потому что никто не сможет так ловко управлять совместными активами, как «Ренталл» — тонкий знаток газетного журнализма и рекламной накипи. А раз «Ренталл» не боится рискнуть имуществом, значит, затея с проектом действительно стоящая. Это обстоятельство демонстрирует серьезность намерений, гарантирует успех начинания и подтверждает правильность хода реформ в стране. Хотя «гайдаровских недель» и «черных вторников» будет еще ох сколько!
Вскоре по лицам приглашенных стало понятно, что они готовы подписать любые учредительные документы, внести какие угодно взносы, лишь бы Орехов сейчас же прекратил прессинг невыносимыми профессиональными домогательствами! Гостям приходилось сидеть и осознавать, что они профаны в океане печатных красок и бумажных ролей. Они не смели признаться друг другу, что затевается, по их мнению, обыкновенная дичь, но возражать не поворачивался язык. Подиумная дива согласилась сразу, по ее глазам было видно, что она готова без всяких страховых оговорок нарушить любую тайну страхования. Понятно, что со стороны компании «Ойстрах» доверять портфель инвестиций такой внешности было верхом взбалмошности. В городе ходили слухи, что финансовые гамбиты начальника агентурной сети с трудом квалифицировались как классические.
Орехов говорил и потирал руки. «Девчонка что надо!» — проносилось у него в голове.
Маргарита Павловна окучивалась сложнее. Она зыбко посматривала по сторонам и, судя по нарастающей зевоте, собиралась откланяться. Тогда Орехов стал угрожать, что жаждущих войти в общество — целая очередь. Они мнутся под дверью «Старого чикена» и готовы молниеносно занять места волокитчиков. Свято место пусто не бывает! Столь смелым маневром Орехов попросту обрек Маргариту Павловну на участие в непредвиденных расходах. Как говорил классик — обрек ее мечам и пожарам. Но об этом позже. А пока что, на уровне флюидов, Маргарита Павловна чувствовала, как исторгнутое Ореховым понятие «краше бабы нет» обволакивает ее и скручивает в бараний рог.
— Неплохие парни, — сказала Маргарита Павловна на выходе.
— Да, выражаются прилично, — согласилась подиумная дива.
Журналистика в Твери была монокультурой, без всякого севооборота. Как кукуруза при Хрущеве. Профессиональных журналистов имелось негусто. Система вытесняла толковых и выбрасывала за пределы ареала. Тем временем укоренялась путаница — никто не отличал консультанта от корреспондента. Большая часть стилистов мнила себя журналистами, пользуясь абсолютным нигилизмом народных масс в этом вопросе.
— Нет, ребята, без Ульки, Деборы и Лопаты нам никакой своей газеты не потянуть, — сделал вывод Артамонов. — Этих Рюриков надо срочно призывать на царство.
— Они уже полгода на чемоданах, только свистни… Даже Лопата интересовалась… — сообщил Орехов.
— Тогда ты звонишь девушкам, а мы с Макароном — за цветами, распорядился Артамонов.
…Цветочные ряды гудели, несмотря на разразившийся в стране кризис. В ход шло все: и необъятные букеты роз в мучнистой росе для презентации структур новой экономики, и неживые икебаны к цинковым гробам из селения Ош.
— Возьмите у нас! Неделю простоят! — галдели торговки.
— Нам неделю не надо. Нам надо, чтобы утром выбросить. Работы выше крыши, — остепенил их Макарон.
— Посмотрите, какие стебли!
— Не для еды берем. Но если сбросите цену на опт…
— А сколько возьмете?
— Много.
— Тогда сбросим. Мы замерзли тут стоять.
— Тогда еще на рубль.
— Больше не можем.
— Какая разница — пять рублей или шесть. Пять — мы купили и пошли, шесть — вы продолжаете мерзнуть.
— Хорошо, мы согласны.
— Тогда по четыре.
— Это уж слишком.
— Без упаковки берем, вам суеты меньше.
— Честное слово, не можем.
— Ну, как хотите, — и развернулся уходить.
— Уговорили, берите, — сдались за прилавком.
— И плюс еще парочку фиолетовых для Лопаты, вдруг приедет, — дожал продавщиц Макарон.
— Бьюсь об заклад: в момент исключения из партии ты до последнего торговался по поводу формулировки, — поспорил Артамонов, еле удерживая охапку гвоздик. — Придется тебе возглавить коммерческий отдел и работу с кадрами. Мы тебя, как Матросова, бросим на вражеский КЗОТ!
— Нам, татарам, все равно, — отчеканил Макарон каноном «Служу Советскому Союзу!»
Девушки приехали ночным поездом. Они дрожали, словно там им выдали сырое белье, и моргали невыспавшимися глазами, потому что в волнении то и дело просыпались от тишины на остановках. Две такие потухшие пичуги-журчалки.
— Ну вот, теперь у нас кворум, — успокоился Артамонов.
— Как жизнь? — спросила Улька из темноты тамбура и ослепила встречающих фотовспышкой.
— Слоями, — признался Орехов, дотошно рассматривая подруг методом блуждающей маски.
— Я представляю, какое здесь житье, если на въезде с нас не сняли никакого курортного сбора, — затосковала Улька. — Ну, и где вы тут поселились?
— Отель «Верхняя Волга», три звезды — Артур, Галка и аксакал, воспел свое болото Орехов и, как таксисту, назвал Макарону адрес: — Улица Советская, дом восемь. По Гринвичу.
— Согласно экономическому районированию, здесь что — Нечерноземье? продолжала определяться на местности Улька.
— Нет. Центральный экономический район.
— Жаль, — скуксилась она, будто это могло повлиять на контрастность ее будущих снимков.
Гостиница встретила выводок агентов ползучей информационной диверсии потухшим рестораном и заколоченными крест-накрест дверьми.
— Вход со двора, — пояснил Орехов. — В швейцарской — ремонт. — И поднырнул под арку.
— Подселение, — бросил Артамонов вставшему навстречу администратору. — На излишки жилплощади. По согласованию сторон.
Если мухи, судя по густой засиженности стен, существовали в гостинице в латентной форме, то тараканы при включении света уже не разбегались.
— Совсем ручные, — прокомментировал многоходовку насекомых Орехов и предложил девушкам чувствовать себя как дома, несмотря на устроенный в честь их приезда показательный беспорядок.
— Мы позанимаемся вами хотя бы амбулаторно, хорошо? — повела носом Дебора. — Пока вы здесь совсем не запаршивели.
Полные энтузиазма, подруги пригнали с собой ворох утвари и ящик с едой, доминирующее положение в котором занимал шмат сала. По ДАСовской теории универсального правопреемства шмат предназначался исключительно Макарону и был настолько огромным, что, выставленный на торги, мог вызвать обвал продовольственного рынка в регионе.
— Будем каждый вечер готовить шкварки, — пообещали подруги.
— А это не вызовет у меня ложного бешенства? — спросил на всякий случай Макарон.
Как и планировалось, Улька поселилась с Ореховым, Дебора — у Артамонова. Макарон втайне надеялся, что за компанию на жительство явится и Света, он даже снял двухместный номер, но, как выяснилось, в связи с рождением черноплодного мальчика у Лопаты нашлись дела поважнее. Единственное, что она прислала — навороченную записку, из которой все должны были понять причину ее неприезда: «Потому что браки заключаются на небесах, — путалась она в своих письменных показаниях, — первый — на первом небе, а седьмой — на седьмом. Но, скорее всего, мне предстоит операция».
— Так ты с ней венчаться собирался?! — расширили зрачки друзья. — Ну и поросенок! Да ты просто чемпион мира по дислокальным бракам!
— Не вижу никакой коллизионной привязки. Просто я обещал… — замялся Макарон.
— Он обещал сделать ей тибетский массаж, — помог ему вымолвиться Орехов.
— А что значит тибетский массаж? — спросила Улька.
— Тибетский массаж? Это массаж для тибе, — объяснил Орехов.
— И вот что я вам в таком случае скажу… — напрягся и задержал выдох Макарон. — Давайте-ка все бегом учиться водить машину. Один я вас долго не наразвожусь. — И бросил на стол техпаспорт. — У меня уже иванчики в глазах от бессменного руления…
— Не иванчики у него, а блажь, — успокоил всех Артамонов. — Не обращайте внимания. Если ему к салу жменю махорки — все как рукой снимет.
— Я никогда не научусь ездить на автомобиле, — призналась Улька. — Я излишне любопытна. Когда я еду, мне всегда нужно знать, какой породы кобель идет по тротуару.
— Мой ездит по проезжей части, — сказал Макарон, поглаживая пса.
— Придется брать водителя, — вздохнул Артамонов. — Это похоже на провокацию.
— Что-то я подустал, — снизил обороты Макарон.
— Ластик ты наш, — пожалела его Дебора и спросила: — А что за операция намечается у Светы? Пластическая, что ли?
— Бог ее знает. Она со мной в последнее время такими деталями не делится.
На личные дела отвели два часа, после чего инициативная группа уселась полукольцом вокруг отрубившегося Макарона и приступила к сотворению рабочего проекта «Лишенца».
— Внедряться на рынок надо через географию и религию, — доносилось из-за двери в гостиничный коридор и смущало уборщицу. — Исток России, святые места. Власти загадили Верхневолжье, дерьмо плывет вниз, заполняя страну. За основу возьмем экологию, а тут уж рядом и возврат церквей верующим. Главное для народа — жизнь и вера. В забойный пилотный номер Улька отснимет пару пленок.
В пылу толкования Орехов с Артамоновым охватывали все внутренние воды страны. Дебора смотрелась более поместной. Подтянув запоротые колготки, она молча набросала макет, на котором вертикальный разрез Волги был выполнен в виде уставшей анаконды, разлегшейся подремать у подножия Валдайской возвышенности. На схеме предлагалось указывать концентрацию вредных веществ в водах реки у населенных пунктов.
— А не станут ли жители покидать насиженные места после такого нашего экологического откровения? — засомневался Артамонов.
— Не станут. Во-первых, бежать некуда, а во-вторых, мы же не ухудшим обстановку своими текстами.
— Малюют, как на тренировке, — просыпаясь, произнес Макарон и, повернувшись к людям, продолжил: — Вот я лежу и думаю, неужели мы все это проходили?
— Конечно.
— Где же был я?
— Можно только догадываться.
Из окна было видно, как в «Старый чикен» затаскивали очередную партию расчлененных птиц, а оттуда на тачке в сторону заброшенного высотного долгостроя вывозили груды костей. Наблюдая с балкона за этой жанровой сценкой, Макарон боролся с львиным зевом и, разводя челюсти до крайнего положения, едва не раздавил себе глаза. Управившись, Макарон сказал:
— Я слышал, что главное в газете — строкомер.
— Тебя ввели в заблуждение, — вызволила его из профессиональной пропасти Улька. — Главное в газете — гвоздодер.
Дождавшись учредительских денег, «Лишенец» увел от Фаддея весь технический состав и часть творческого. Набор, верстка и корректура во главе с Ясуровой покинули «Смену» не задумываясь, а пишущие с минуту поразмышляли. У технарей мотив был един: «Смена» — это тупик цивилизации. А вот творческие перебежчики причинами разнились. Одни, хлебнув ренталловского лиха, почувствовали себя людьми, с которых можно спросить, другие — просто из симпатии к ренталловцам, третьи — потому что устали тонуть в трясине сменной идейности. Все они в один голос обзывали Фаддея фальшивогазетчиком.
Из перешедших в «Лишенец» резко выделялась Журавлева, которая, усевшись за пульт секретаря-референта, сразу замкнула на себя не только отделы, но и весь город. Никто так ловко не отбривал по телефону желающих узнать, где в данный момент находится Варшавский и когда будет на месте Макарон. Вокруг нее сам по себе образовался отдел кадров. Эпицентр фирмы сразу сместился к ее столу и стал сердцем второго этажа. Когда к Артамонову приезжали герои «76-Т3» Решетнев и Матвеенков, она кричала что есть мочи: «Накрывайте на столы! Срочно! Прототипы приехали!» И обслуживала гостей настолько приветливо, что Макарон прикрепил над ее головой мемориальную доску с надписью: «Осторожно, мин-ньет!»
Последним в коллектив пришел Волович — подающий надежды посох с православным набалдашником в виде веснушчатой головы. Он отслоился от «Смены» вместе с модемом, умыкнутым у американского благотворительного фонда.
— Прибыл в ваше распоряжение для продолжения рода! — отрапортовал он Макарону.
Макарон мучился три дня, а потом не выдержал — вызвал новичка среди ночи на такси и спросил:
— Но все же ответь, Волович — это отчество или фамилия? А то девочки черт знает что подумали…
С Воловичем, как с молодым поручиком, сочла за честь убежать прекрасная Бакарджиева. Все вздохнули, кто с облегчением, кто с завистью. Бакарджиева не умела выражать мысль короче чем тысячей строк. Заполненные ее письменами «подвалы» не спасал даже восьмой кегль. Надежда была на то, что Макарон избавит ее от тяжелого наследия.
Недостающих журналистов выращивали в холле гостиницы, куда Центром занятости направлялись падалицы и брошенки из числа гуманитариев, которых круговерть перестройки выкинула за пределы соцкультбыта. С ними проводился шефский всеобуч — знатоки делились репортажными и иными премудростями под лозунгом: чем отмывать старых, лучше наладить новых. Но большинство безработных уже не могли нарастить себя никаким плодом и усилия, что называется, шли в ствол. Другие не выдерживали муштры и сбегали в конкурирующие компетенции, унося идеи.
За лекторий отвечал Орехов и сам вел ряд предметов.
Засидевшись как-то раз с Нидвораем в импровизированном классе, Орехов перебрал и уснул в трико типа «тянучки». Проснулся средь бела дня, когда слушатели уже собрались. Как ни в чем не бывало он прошел к доске и начал выводить алгоритм сбора «посадочного материала» в ходе войны компроматов. После десятого параграфа он заметил, во что одет. В итоге его сменила Дебора, которой удалось сварганить некое подобие корреспондента даже из историка побед местной КПСС Комягина. В пробной заметке о «Старом чикене» он описал, как официантка с проворностью селезня принесла отбивную через час после заказа, как будто действительно отбивала ее у стада кур. Но хорошо, что через час, потому что через два в подвальчике началась разборка со стрельбой, и Комягину оставалось только описать свое бегство, чтобы материал получился первополосным.
Через шпицрутены Деборы прошло более ста человек. Директор гостиницы пригрозил ренталловцам выселением, если они не тормознут этот железный поток, а Центр занятости, наоборот, поощрил за перевыполнение плана по безработице.
В «Лишенце» был поставлен полный заслон непрофессионализму. От каждого требовалась въедливость — никаких пробежек по верхам. На двери Журавлевой Ренгач присандалил табличку на музыку Высоцкого: «Идет работа на волков, идет работа!»
Готовя пилотный номер, похудели в общей сложности на тонну. Ясурова клеила астролоны, въезжая по ходу во все типы пленок и крестов для разметки полос. Выяснилось, что под склейку необходим монтажный стол, а гостиничный паркет для этих целей не очень подходит. Допечатный процесс был изучен и внедрен быстро и с тщательностью Гутенберга. Орехов крутился вокруг Ясуровой на манер волчка. Улька поняла, что в ее отсутствие он вел себя неэкономно.